Александр Островский - Том 8. Пьесы 1877-1881

Стыров. Сегодня же ты и поступишь. Я сейчас уезжаю; смотри без меня за порядком, за чистотой в доме, за всем.

Мирон. Понимаю, очень понимаю.

Стыров. Кто будет меня спрашивать, отказывай, говори, что меня в городе нет.

Мирон. Никого не буду принимать, вот как. Ох, как я вас понимаю!

Стыров. Понимать тебе нечего, а надо слушать и исполнять.

Мирон. Да уж вот как стараться буду, уж вот как… ну, уж одно слово… вот уж как; как раб… самый… который…

Стыров. Хорошо, ступай! Пособи там собрать мои вещи, ты это дело знаешь.

Мирон. Слушаю-с. (Уходит.)

Коблов. Я пойду ответ напишу на телеграмму. Да надо приказать, чтобы лодка была готова принять вас, а то они проспят, пожалуй. (Уходит в кабинет.)

Входит Мулин.

Стыров и Мулин.

Стыров (подавая руку). Я за вами посылал, Артемий Васильич.

Мулин. Что вам угодно, Евдоким Егорыч?

Стыров. Я записку составил, она там у меня, в кабинете на столе; надо ее хорошенько редактировать.

Мулин. Велика?

Стыров. Листов шесть, семь.

Мулин. А к какому времени вам она нужна будет, Евдоким Егорыч?

Стыров. Через неделю, не далее. Успеете?

Мулин. Как не успеть! Я сегодня же и начну заниматься.

Стыров. Только уж сами и перепишите начисто; это дело важное и весьма секретное; я, кроме вас, никому поручить его не могу.

Мулин. Благодарю вас и постараюсь оправдать ваше доверие.

Стыров. Да вы уж не один раз оправдывали. Я вам, любезнейший Артемий Васильич, больше доверю, чем это дело, я вам доверяю жену свою. Я получил телеграмму и сейчас уезжаю на несколько дней. Прошу вас на это время поступить в распоряжение Евлалии Андревны и быть ее кавалером. Если вздумает она погулять на бульваре или в общественном саду, так уж вы, пожалуй, будьте при ней неотлучно.

Мулин. Я прошу вас, Евдоким Егорыч, если только возможно, освободить меня от этой обязанности.

Стыров. Почему это?

Мулин. Наш город — сплетник, ужасный сплетник; за неимением новостей он ежедневно сам сочиняет внутренние известия.

Стыров. Что же могут сочинить про вас?

Мулин. Наше городское воображение отважно, оно ни перед чем не останавливается. Для людей, которым нужно говорить во что бы то ни стало, у которых зуд в языке, — святого ничего нет.

Стыров. Пусть говорят; мы с женой не боимся разговоров, да и вы не красная девушка. На что вам беречь свою репутацию? Иль жениться задумали? Вам еще рано, погодите немного! Нельзя же нашим женам без кавалера оставаться!

Входят Евлалия Андревна и Софья Сергевна.

Стыров, Мулин, Евлалия и Софья.

Евлалия. Вы уезжаете?

Стыров. Да, сейчас. И вот оставляю тебе кавалера, Артемия Васильича. Тебе выезжать ведь некуда?

Евлалия. Нет, куда же! Я никуда не поеду без вас.

Стыров. А если вздумаешь в сад или на бульвар, так приглашай с собой Артемия Васильича.

Евлалия. Очень рада. Вы ненадолго?

Стыров. Не знаю; как дела потребуют; во всяком случае не более как на неделю.

Евлалия(Мулину). Вам не скучно будет со мной?

Стыров. Евлалия, разве так говорят? Ты на комплименты напрашиваешься.

Софья. А что ж за беда! Пусть молодой человек учится, ему в жизни пригодится.

Мулин. Мне учиться незачем; я и так умею.

Евлалия. А правду умеете говорить?

Мулин. И правду умею, когда нужно.

Евлалия. Только когда нужно? Да разве не всегда нужно правду говорить?

Софья. Да что вы, ребенок, что ли? Вас это удивляет, что люди не всегда правду говорят?

Евлалия. Так зачем же нас учили?

Софья. Да кто нас учил? Учителя. Им нельзя было не учить чему-нибудь, им за это деньги платят; а жить учиться уж мы должны сами.

Стыров. Вы, я вижу, в философию ударились. Философствуйте на здоровье; а нас извините, мы вас оставим. Пойдемте, Артемий Васильич, я вам покажу записку, про которую говорил.

Стыров и Мулин уходят в кабинет.

Евлалия. Зачем так шутить? Мужчины в самом деле могут подумать, что мы не всегда говорим правду.

Софья. Да разве я шутила, разве это шутки? Какие у вас еще ребячьи понятия! Это слезы, а не шутки. Женщина не только не всегда должна говорить правду, а никогда, никогда. Знай правду только про себя.

Евлалия. А других обманывать?

Софья. Конечно, обманывать, непременно обманывать.

Евлалия. Да зачем же?

Софья. Вы только подумайте, как на нас смотрят мужья и мужчины вообще! Они считают нас малодушными, ветреными, а главное, хитрыми и лживыми. Ведь их не разубедишь; так зачем же нам быть лучше того, что они о нас думают? Они считают нас хитрыми, и надо быть хитрыми. Они считают нас лживыми — и надо лгать. Они только таких женщин и знают; им других и не нужно, только с такими они и умеют жить.

Евлалия. Ах, что вы говорите!

Софья. Что ж по-вашему? Начать мужу доказывать, что я, мол, хорошая, серьезная женщина, гораздо умнее тебя, и чувства у меня гораздо благороднее, чем у тебя. Ну, что ж, доказывайте; а он будет улыбаться да думать про себя: «Пой, матушка, пой! Знаем мы вас; тебя на минуту без надзору оставить нельзя». Ну, утешительное это положение?

Евлалия. Да неужели это так?

Софья. Поживите, так увидите.

Евлалия. Но если мы лучше, так мы должны стать выше их.

Софья. Да как вы станете, коли в их руках власть, власть, ужасная тем, что она опошляет все, к чему ни коснется. Я говорю только про наш круг. Посмотрите, взгляните, что в нем! Посредственность, тупость, пошлость; и все это прикрыто, закрашено деньгами, гордостью, неприступностью, так что издали кажется чем-то крупным, внушительным. Наши мужья сами пошлы, и ищут только пошлости, и видят во всем только пошлость.

Евлалия. Это вы говорите про женатых, а холостые?

Софья. Такие же.

Евлалия. Ну, уж я вам положительно не верю.

Софья. Как угодно. Дай Бог только, чтобы разочарование вам не очень дорого обошлось. Нет, я вижу, что вы совсем не знаете наших мужчин.

Евлалия. Но ведь в нашем кругу много иностранцев.

Софья. Да разве они лучше наших? Наши дружатся с ними, братаются, перенимают от них новые пошлости да сальные каламбуры и воображают, что живут по-европейски. Мой муж тоже уважает Европу и очень хвалит. Он бывал на юге Франции, знаком там со многими фабрикантами; но что же он вынес из этого знакомства? Он говорит: «Там мужья-то еще круче нашего с женами обращаются, там они вас вовсе за людей не считают». Вот вам и Европа! Не надо нашим мужьям хороших жен! Они воображают, что жены-то еще пошлее и глупее их, и чрезвычайно довольны своей судьбой и счастливы. Если б Бог, каким-нибудь чудом, открыл им глаза и они бы увидали, что такое их жены в самом-то деле, насколько они выше их по уму, по чувствам, по стремлениям, как противны женской душе их хищнические инстинкты, они бы потерялись, затосковали, запили бы с горя.

Евлалия. Как же вы переносите такую жизнь?

Софья. Человек ко всему может примениться. Прежде мне очень тяжело было, а теперь и я не много лучше их; я такая, какую им нужно. Рано или поздно и с вами то же будет, или начнете дни и ночи в карты играть.

Входят Стыров, Коблов и Мулин.

Евлалия, Софья, Стыров, Коблов и Мулин.

Стыров. Ну, что ж, решили вы свой спор?

Коблов. О чем?

Евлалия. Всегда ли нужно правду говорить?

Коблов. Ну, я женское решение этого вопроса давно знаю.

Евлалия. Какое же оно?

Коблов. Правду можно говорить иногда только приятельницам, и то с большой осторожностью; а мужьям никогда.

Софья. А вы женам разве говорите правду?

Коблов. Ну, это другое дело; нашу правду вам незачем и знать. С вас довольно и того, что мы находим нужным сказать вам; вот вам и правда, и другой никакой для вас нет.

Евлалия. Мне кажется, вы на жену смотрите, как на невольницу.

Коблов. А что ж такое, хоть бы и так? Слово-то, что ли, страшно? Вы думаете, я испугаюсь? Нет, я не пуглив. По мне, невольница все-таки лучше, чем вольница.

Стыров. Однако мне пора. Прощайте!

Евлалия. Не проводить ли мне вас на пароход?