Александр Островский - Том 8. Пьесы 1877-1881

Коблов. Напрасно.

Стыров. Я пошел путем прямым и верным; я не давал опомниться им с матерью: бывал у них по три раза в день, делал безумные траты для их удовольствия, осыпал подарками… И вот в результате: старый, постоянно занятой делами муж и молодая, страстная и способная к увлечениям жена.

Коблов. Что ж из этого? К чему эти признания? Я и без вас знал, что мужья и жены не всегда бывают равны возрастом и одинаковы характером. Я опять-таки повторяю: ведь вы венчаны, значит, вы стали в известные отношения друг к другу — вы муж и жена. Эти отношения уже определены, и они одинаковы и для молодых и для старых, и для страстных и для бесстрастных. Муж — глава, хозяин; а жена должна любить и бояться мужа. Любить — это надо предоставить жене: как ей угодно, насильно мил не будешь; а заставить бояться — уж это дело мужа, и этой обязанностью он пренебрегать никак не должен.

Стыров. Но ведь она молода, ей жить хочется… Когда войдешь в ее положение…

Коблов. А зачем это вам входить в ее положение? Нет, вы этого не делайте! Начнете входить в положение жены, так можете приобресть дурную привычку входить в чужое положение вообще. Если последовательно идти по этому пути, так можно дойти до юродства. Там сирые да убогие, несчастные да угнетенные; придешь, пожалуй, к заключению, что надо имение раздать нищим, а самому с цветочком бегать босиком по морозу. Уж извините, такого поведения рекомендовать нельзя человеку деловому, у которого на руках большое коммерческое предприятие.

Стыров. Мы уклоняемся от предмета… Я говорил с вами не о житейских правилах: я имею свои, и довольно твердые, и в советах не нуждаюсь. Я говорил только о том исключительном положении, в котором я нахожусь, После свадьбы, вы знаете, сейчас же мы уехали в Петербург, два раза ездили в Париж, были в Италии, в Крыму, погостили в Москве; везде не подолгу, скучать ей было некогда. Теперь я должен прожить здесь, по своим делам, год или более; город довольно скучный, развлечений мало, притом же она может встретить кого-нибудь из своих прежних знакомых. Когда я женился, ей было двадцать пять лет; нельзя же предполагать, что у нее совсем не было привязанностей; а при скуке старые привязанности штука опасная.

Коблов. Конечно, опасная, если вы будете вольнодумствовать.

Стыров. Как «вольнодумствовать»… Что это значит?

Коблов. То есть пренебрегать правами мужа. Как, по вашему мнению, должен поступить муж в случае неверности жены?

Стыров. Ведь это, глядя по характеру… Я не знаю… может быть, я только заплакал бы; а может быть, и убил бы жену.

Коблов. Ну, вот видите ли! Значит, для вас прямой расчет не допускать неверности.

Стыров. Без сомнения; но как это сделать?

Коблов. Надо стараться устранить всякие поводы к соблазну, надо принять меры.

Стыров. Да какие меры? В том-то и дело.

Коблов. Во-первых, надо отнять совершенно свободу у жены, ограничить круг ее знакомства людьми, хорошо известными вам.

Стыров. Да тут знакомство и так невелико; выбирать-то не из кого… Известные лица… А кто здесь нам хорошо-то известен?

Коблов. Да вот, например, все служащие у нас.

Стыров. Без исключения? И Мулин?

Коблов. И Мулин. Он нам предан, вся будущность его в наших руках, кроме того, он очень неравнодушен к деньгам и постоянно ухаживает за богатыми невестами. А не женился он до сих пор только потому, что все ждет, не появится ли еще побогаче.

Стыров. Итак, во-первых, знакомство; а во-вторых?

Коблов. А во-вторых, надо учредить негласный надзор над женой.

Стыров. То есть шпионство. На кого ж возложить эту обязаность?

Коблов. Прежде всего на прислугу.

Стыров. Что вы говорите! Да ведь это гадко.

Коблов. Вы бывали больны? Ну, конечно, бывали и принимали не одни только сладкие лекарства. Когда дело идет о здоровье, так вкуса в лекарствах не разбирают.

Стыров. Как хотите, а к такому средству можно прибегать разве уж в последней крайности.

Коблов. В крайности уж будет поздно. Тем-то это средство и хорошо, что предупреждает крайности. Всякое увлечение вначале очень невинно; тут-то его и накрывать. У женщины, Евдоким Егорыч, два главные двигателя всех их поступков: каприз и хитрость. Против каприза нужна строгость, против хитрости — абсолютное недоверие и постоянный надзор.

Стыров. Но как же со всем этим вы согласите любовь к жене?

Коблов. Как? Очень просто. Ведь любим же мы своих маленьких детей, однако за капризы их наказываем и без нянек не оставляем.

Стыров. Но справедливо ли смотреть на женщин как на маленьких детей?

Коблов. Да мы, кажется, не о справедливости разговор начали, а о спокойствии для мужей.

Стыров. Хорошо. Благодарю вас! Я подумаю… и приму в соображение ваши слова. (Садится к шахматному столику.) Не сыграем ли в шахматы? Мне прислали недавно резные, превосходной работы. (Вынимает из кармана ключик и отпирает ящик стола.) Я их запираю от любопытных. Растеряют либо переломают.

Входит Марфа с телеграммой.

Стыров, Коблов и Марфа.

Марфа. Телеграмму подали из конторы. (Подает телеграмму Стырову.)

Стыров (прочитав телеграмму). Наш пароход с баржами остановился; значительное повреждение. (Встает. Ключ остается в замке ящика. Передает телеграмму Коблову.) Надо ехать самому. (Взглянув на часы, Марфе.) Скажи Евлалии Андревне, что я уезжаю на пароходе на несколько дней… Я поеду на пароходе через полчаса… Распорядись, чтобы мне приготовили и собрали все, что нужно, да вели закладывать лошадей.

Марфа. Слушаю-с. Мирон Липатыч тут дожидается.

Стыров. Какой «Липатыч»?

Марфа. Ваш бывший камардин.

Стыров. Что ему нужно?

Марфа. Должно быть, без места, так наведаться пришел.

Стыров. Хорошо; пошли его сюда.

Марфа уходит.

Коблов. Надо как можно скорее исправить повреждение, время не ждет, а главное, надо разобрать, кто виноват.

Стыров. Я за тем сам и еду. А вы потрудитесь с вечерним пароходом нам механика прислать.

Входит Мирон.

Стыров, Коблов и Мирон.

Стыров. Здравствуй, Мирон! Что ты?

Мирон. Слышал, что у вас человека нет, так желаю послужить вам, Евдоким Егорыч, по-старому, как прежде я вам… верой и правдой…

Стыров. По-старому? И пить будешь по-старому?

Мирон. Нет, зачем же, помилуйте! Это даже совсем лишнее.

Коблов. Не ехать ли мне с вами?

Стыров. Нет, вы, Никита Абрамыч, горячи очень; тут надо быть хладнокровнее. (Мирону.) Ну, так как же?

Мирон. Зачем пить? Пить не надо, Евдоким Егорыч. Ну его! Я и врагу не желаю.

Коблов. Вы мне телеграфируйте, что такое там у них.

Стыров. Непременно.

Мирон. Как же вы хотите, чтобы я пил?

Стыров. Да я вовсе не хочу. С чего ты взял?

Коблов. Дней пять пробудете, с проездом?

Стыров. Да, я думаю, не более.

Мирон. Нет, уж вы этого теперь от меня не дождетесь, потому я от себя надеюсь…

Стыров. Вот и прекрасно.

Мирон. Кабы в том что хорошее было, ну, тогда бы, пожалуй, отчего ж не выпить; а то ведь это только наша глупость одна и даже со вредом… Так к чему же это? Кому нужно? Кто себе враг? Да, кажется, наставь мне в рот воронку да насильно лей, так и то я… нет, не согласен; увольте, скажу…

Стыров. Как же ты прежде-то?

Мирон. Так как прежде мы были на холостом положении, ну уж аккуратности этой и не наблюдаешь; а теперь как можно! Теперь надо себя стараться содержать…

Стыров. Ну, хорошо, я тебя возьму на пробу, только уж не взыщи, если…

Мирон. Да нет, Евдоким Егорыч, ожидать мудрено, чтобы… Ни к чему не ведет, вот главное… Не хорошо, дурно, очень дурно.

Стыров. Сегодня же ты и поступишь. Я сейчас уезжаю; смотри без меня за порядком, за чистотой в доме, за всем.

Мирон. Понимаю, очень понимаю.

Стыров. Кто будет меня спрашивать, отказывай, говори, что меня в городе нет.

Мирон. Никого не буду принимать, вот как. Ох, как я вас понимаю!

Стыров. Понимать тебе нечего, а надо слушать и исполнять.

Мирон. Да уж вот как стараться буду, уж вот как… ну, уж одно слово… вот уж как; как раб… самый… который…