Евгений Шварц - Повесть о молодых супругах
Юрик. А сам холостой.
Ольга Ивановна. Замолчи, легче легкого смеяться над теми, кто учит. Всем вам чудится, будто все вы и сами понимаете. А где твоя жена? Не привел ее. Значит, глупость совершил. Неудачно женился. А глядя на тебя, и другие начнут ворчать, что семейная жизнь – каторга… Ах, не то я говорю, вероятно. Но пойми меня, дорогая. Поймите меня! Сколько сил потрачено на то, чтобы, сделать вас настоящими людьми! Живите по-человечески. Следите за собой. Трудно делать то, что решил. Я шла сюда с твердым намерением не учить и не проповедовать. И вот не удержалась. Значит, человек над собой не волен. Мелочь? Да! Но вся жизнь построена из мелочей. Они все решают. Особенно в семье. Будьте счастливы! Умоляю вас, будьте счастливее старших.
Леня. Ольга Ивановна, что вы беспокоитесь? Они счастливы. Это и слепому видно. За это и пьем.
Темнеет. Загорается свет. Декорация та же. Часы бьют дважды. Гости разошлись. Сережа сидит на диване, угрюмо смотрит в книжку. Столы все еще составлены вместе, но скатерть снята с них. Звон посуды. Из кухни выходит Маруся с грудой тарелок. Ставит их на стол. Сережа не поднимает головы. Маруся отправляется к двери. Останавливается нерешительно.
Маруся (тихо). Сережа, что с тобой?
Сережа. Ничего.
Маруся. Ну как хочешь. (Пауза.) Ты даже не помог мне посуду вытереть. Что с тобой?
Сережа молчит.
Вот тебе и раз. День моего рождения, а ты наказываешь меня. За что?
Сережа не поднимает глаз от книжки.
Все думают, что мы счастливы, ушли от нас веселые, а у нас вот какой ужас. Поглядела бы Ольга Ивановна. Поговори со мной, а, Юрик!
Сережа. Меня зовут не Юрик.
Маруся. Я оговорилась, потому что он со мной был целый вечер, а ты молчал нарочно. Ну скажи – что я сделала? Смеялась слишком громко? Нет, тебе просто нравится меня мучить. Нравится, и все тут. Выпил ни с того ни с сего уже после торта – целый стакан коньяку. Как маленький.
Сережа. Маленькие не то пьют.
Маруся. Как десятиклассник. Нет, ты можешь со мной помириться, да не хочешь, жестокий ты человек. Ты нарочно пил, чтобы я мучилась.
Сережа. Я не знал, что ты изволишь заметить, пью я или не пью.
Маруся. «Изволишь»… В жизни от тебя не слышала подобных слов.
Сережа. Это не брань.
Маруся. У других, может быть, и не брань, а у нас брань. Сереженька, маленький мой, я не умею ссориться! Я не знаю, что говорить. Умоляю тебя, если я в чем-нибудь виновата, выругай меня прямо, голубчик. Пожалуйста. А то мне страшно.
Сережа. Не бойся.
Маруся. Ты и на войне воевал, и видел больше, чем я, значит, должен быть добрее. Ты старше.
Сережа. Раньше надо было думать.
Маруся. О чем?
Сережа. О том, что… старше.
Маруся. Я не понимаю. Я сказала… Я ничего не понимаю. Ну посмотри на меня, Юрик…
Сережа. Дай мне отдохнуть от Юрика!
Маруся. Я… (Всплескивает радостно руками.) Сережа, маленький мой, – ты ревнуешь? Мальчик мой! Значит, не я одна поглупела, – и ты у меня дурачок? Вот славно-то! Сережа!
Сережа. Я…
Маруся. Не спорь, не спорь.
Сережа. Я… Мне показалось, что я тебе не нужен.
Маруся. Ты? Мне даже стыдно – вот до чего ты мне нужен. Мне даже страшно вот как ты мне нужен. Я какая-то стала доисторическая. Дикая. Вот как ты мне нужен.
Сережа. Ладно. Я бы никогда не сказал. Это коньяк.
Маруся. Ну, спасибо коньяку.
Сережа (закуривает). Забудь. Больше никогда ни слова. Мне показалось глупым, что он от тебя не отходит.
Маруся. А как же он иначе может? (Садится возле Сережи. Гладит его по голове.) Сколько я себя помню – он всегда возле. Я маленькая была, но помню, как мы вдруг очутились так далеко – в Кировской области, в лесах… Все чужое. Все непонятное. Вечера бесконечные, света нет. Сидим, поем в интернате. Ольга Ивановна поет, а у самой голос все хрипнет. А кончилось тем, что хор у нас образовался. И стали мы ездить по району – участвовать в концертах. Прославились. А один раз чуть не погибли: попали в буран по дороге на концерт. Меня с собой всегда брали. Я объявляла номера. Ольга Ивановна была против, но я не испортилась от своей сценической деятельности. Все смеются, что такая маленькая на сцене. Ты спишь?
Сережа. Нет, я стараюсь представить себе, как все это было. А я в это время дрался.
Маруся. А ты дрался. И вот все кончилось хорошо. А Юрик – как же он может не ходить за мной следом? Так было испокон веков.
Сережа. Ты видела его жену?
Маруся. Нет. Увижу когда-нибудь. Неважно. Ну и все. Какая тяжесть с души свалилась! Я думала – какую это я глупость сделала, рассердила тебя? А оказывается, это ты дурачок.
Сережа. Да вот представь себе. Я не знал. (Обнимает Марусю.) Никому тебя не отдам – вот я какой, оказывается.
Маруся. Ну ничего. Как-нибудь.
Сережа. Опасное место – дом. Привыкаешь тут снимать пиджак. Расстегивать воротник. Ну, словом – давать себе волю.
Маруся. Ничего.
Сережа. Все равно – никому я тебя не отдам.
Маруся. И не отдавай. И пожалуйста. И спасибо. Я так этому рада!
Все исчезает во тьме, кроме кукол. Они поют.
Медвежонок. В доме…
Кукла. Восемь…
Медвежонок. На…
Кукла. Сенной…
Кукла и медвежонок (хором)
Поселились муж с женой.И не только поселились,Но как дети подружились.
Кукла. Чудо!
Медвежонок
Чудо? Погоди!Что-то будет впереди?
Действие второе
Картина третья
Календарь показывает 19 октября. Когда он исчезает, мы видим все ту же комнату. Ясный осенний день.
Валя Волобуева заклеивает длинными полосами бумаги рамы. Маруся моет второе окно, перегнувшись во двор. Шурочка крепко держит ее за юбку. Поет задумчиво.
Шурочка (поет)
В кружках и хороводах,Всюду милый мойНе сводил очей с меня,Все любовался мной.
Маруся, не перегибайся так, у меня голова кружится. Говорят тебе – пусти, я лучше сделаю, и в один миг. А? Вот упрямая! (Поет.)
Все подруги с завистьюНа меня глядят,«Что за чудо парочка»,Старики твердят.
Что? Денатурат? Валя, у тебя денатурат? На, Маруся. Осторожней. Если поскользнешься да упадешь – я тебя своими руками задушу.
А теперь вот милый мойСтал как лед зимой,Все те ласки прежниеОн отдает другой.
Валя, у тебя никого нет?
Валя. В каком смысле?
Шурочка. Известно в каком.
Валя. Нету.
Шурочка. Удивляюсь. Здоровая. Обаятельная. Свободная. Эх ты! (Поет.)
Чем лучше соперница,Чем лучше меня,Что отбила милогоДруга от меня?Иль косою русою,Иль лицо бело,Иль походкой частоюЗавлекла его?
Ох, Валя, Валя! Я люблю мужа. Уж куда больше любить! Но душа просит… сама не знаю чего. Хоть погоревать во всю силу. И тут своя красота есть. Мы с Мишей, конечно, ссоримся, без этого нельзя. Но как-то по-домашнему. Эх! Люблю тоску! (Поет.)
Научи, родная мать,Соперницу сгубитьИли сердцу бедномуПрикажи забыть.«Нет запрету, дочь моя,Сердцу твоему,Как сумела полюбить,Так сумей забыть».
Валя, ты чего! Маруся, Маруся, она плачет! Да еще слезы бумажными лентами вытирает. А чем окно заклеивать будем?
Маруся (прыгает с подоконника, подбегает к Вале). Валя, Валечка, что с тобой?
Валя. Я никогда не выйду замуж.
Маруся. С чего ты взяла?
Валя. Не могу влюбиться. Отвращение к мальчишкам. У них руки холодные. На лице какой-то пух. От застенчивости весь каменеет, а туда же лезет обниматься. Убила бы. А кто мне нравится, тот на меня не смотрит.
Шурочка. А тот, кто тебе нравится, постарше?
Валя. Постарше. Не так много. Еще молодой. Лет двадцати девяти.
Шурочка. Мы его знаем?
Валя. Умру, а не скажу.
Шурочка. Вот и проговорилась, дурочка. Значит, знаем.
Валя. Отчего я такая несчастная, нравлюсь только мальчишкам да старикам. Я никогда не рассказывала, такая минута подошла, расскажу. В прошлом году, когда я была на практике, в заводской лаборатории, был там лаборант. Старый, лет сорока. Щеки синие, хоть брился каждый день. Сопит. Нос не в порядке. Задержались мы вечером в лаборатории. Вдруг глаза у него остекленели. Лицо поглупело. Как бросится на меня.
