Елизавета Абаринова-Кожухова - Поэтический побег

АННА. Вот и прекрасно — возвращайтесь поскорее в Михайловское, будто никуда и не уезжали.

ПУШКИН. А вы послушайте, Анна Петровна, что было дальше, уже в Риге. Оставив пожитки на постоялом дворе, я тут же отправился в гавань, чтобы разузнать, нельзя ли как-нибудь попасть на корабль в обход правил. И чуть ли не первый, к кому я обратился, посоветовал мне поговорить с капитаном, чей корабль на днях отплывает в Амстердам. (С восхищением) Ну и капитан, скажу я вам, любезнейшая Анна Петровна! С красным обветренным лицом, вот с такой бородою, а поглядели бы вы на его трубку! Настоящий морской волк, эдаких я даже и в Питере не видывал.

АННА. Судя по вашим ярким описаниям, я этого морехода знаю. Не помню, как его имя, но он хороший знакомый Ермолая Федоровича.

ПУШКИН. Вот оно как! Ну да, впрочем, это все равно. Стало быть, подошел я к капитану и давай ему плести — мол, мне срочно надобно в Амстердам, а пачпорт выправить некогда, я только что получил известие, что у меня тяжело захворала тетушка и хочет со мною проститься. А капитан меня даже и не дослушал. Дескать, что за вопрос — приходите на корабль накануне отплытия, переночуете у меня в каюте, а утром и поплывем, так что не беспокойтесь, увидитесь с вашей тетушкой. А кстати, спрашивает, как ее зовут я ведь с пол-Амстердамом знаком, может и ее знаю. Такого я уж вовсе не ожидал да не подумавши и ляпнул — Анна Львовна.

АННА. Прямо так и сказали?

ПУШКИН (погрустнев). Так ведь мою тетушку, недавно умершую, и вправду звали Анна Львовна. Только не амстердамскую, конечно, а московскую. Дядюшка Василий Львович был к ней очень привязан…

АННА (после недолгого молчания). Ну а что же капитан?

ПУШКИН. А что капитан? Он трубкой попыхтел и ответил — нет, не слыхивал о такой, но все едино — передавайте ей от меня поклон и пожелание скорее выздоравливать. Тут я заикнулся было о задатке, мол, хоть тотчас готов заплатить, но капитан про деньги даже и слушать не захотел. Вот и верь после этого, что нет на свете бескорыстных людей!

АННА (задумчиво). Странно это как-то…

ПУШКИН. Вот видите, Анна Петровна, до чего мы дожили — всякое проявление человеческого отношения воспринимаем как что-то странное и неестественное. А я в этом вижу счастливую примету, знак того, что выбрал верный путь!

АННА. Вы еще скажите, Александр Сергеич, будто капитана вам послало само Провидение.

ПУШКИН. Вы можете сколь угодно насмехаться, Анна Петровна, но я в этом ничуть не сомневаюсь. Однако довольно обо мне. Расскажите лучше о своем житье-бытье.

АННА. Что о нем говорить — поверьте, веселого мало.

ПУШКИН. Но я слышал, что вы, как бы это помягче сказать, не совсем сошлись характером с вашим почтенным супругом?

АННА (нехотя). Да, можно и так сказать — не сошлись. (Вдруг начинает говорить горячо и быстро, как будто желая один раз выговориться) Скажите, может ли быть счастливым брак без любви, брак по принуждению? Мой батюшка задался целью — выдать свою дочку за генерала. Хоть за какого — но непременно за генерала. И когда ко мне посватался генерал Керн, то моя судьба была решена. Что за беда, что жених втрое старше — зато генерал! Вы спросите — а сама-то я о чем думала? А что я тогда могла понимать, семнадцатилетняя девчонка!

ПУШКИН. А правда ли, что… что ваш супруг дурно с вами обращается?

АННА (немного задумавшись). Если я вам скажу, что Ермолай Федорович ревновал меня даже к отцу, то вы поймете, во что превратилась моя жизнь. Лучше бы он меня бил, истязал, морил голодом — тогда я могла бы его возненавидеть. А так… Знаете, у меня нет сил его даже презирать.

ПУШКИН. Анна Петровна… (целует ей руку).

АННА. Об одном прошу, Александр Сергеевич — не надо меня жалеть. (Помолчав) Я и сама не пойму, для чего так разоткровенничалась с вами — в сущности, чужим человеком… Наверное, оттого что скоро вас унесет корабль, и мы больше никогда не увидимся.

ПУШКИН. Но это невозможно! Вы, чистое, невинное создание — и этот изверг, это животное! Я вызову его на дуэль, и вы снова обретете свободу!.. Мы будем стреляться с десяти шагов. Или нет, с пяти, с трех!..

АННА (испуганно). Нет-нет, Александр Сергеич, выбросьте эту безумную мысль из головы. О господи, какая дуэль, о чем вы? Да едва вы обнаружите себя, вас тут же закуют в железо и отправят в крепость!

ПУШКИН (немного остыв, но потом вновь увлекаясь). Но что же делать? Как вам помочь? А, знаю! Когда я приплыву в просвещенную Европу, то предам общественной гласности все, что творится за внешним лоском Российского самовластья!..

АННА. Не надо, прошу вас!

ПУШКИН. Я привлеку всеобщее внимание к горестной судьбе российской женщины, стонущей под игом двойного гнета — не только прогнившего самодержавия, но и семейного тиранства! Европа содрогнется, когда узнает страшную правду!

АННА. Александр Сергеич, умоляю вас, не делайте этого. Неужто вы хотите опозорить меня в глазах всего света?

ПУШКИН. Света — или светской черни?

АННА. Нет, нет, лучше забудьте, что я вам говорила. А еще лучше — забудьте обо мне.

ПУШКИН. Забыть вас? Это невозможно!

АННА (поспешно встает). Извините, Александр Сергеевич, но мне пора.

ПУШКИН. Так скоро?

АННА (смотрит в окно). Я должна вернуться засветло. Иначе вы и не представляете, что мне придется выслушать от Ермолая Федоровича.

ПУШКИН. Но я могу надеяться, что еще увижусь с вами?

АННА. Зачем? И что это изменит?

ПУШКИН (печально и немного торжественно). Анна Петровна, я покидаю свое Отечество, которое безмерно люблю и которое больше никогда не увижу. И когда на чужбине я буду вспоминать о далекой Родине, то у нее будут ваши глаза, ваш голос…

АННА (дрогнувшим голосом). Прощайте. (Обнимает Пушкина и быстро выходит, почти выбегает из комнаты).

ПУШКИН (вслед Анне). Еще одно, последнее свиданье! Умоляю вас!.. (Бесцельно ходит по горнице, садится за стол, берет перо, отбрасывает в сторону, подбегает к окну, глядит вдаль) Неужели я ее больше никогда не увижу?..

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

МАША (оборачивается). Чего изволите, Федоровича кунгс?

КЕРН (с похабной ухмылочкой). А то сама не знаешь? Тебя!

МАША. Я вас не понимаю.

КЕРН. Хе-хе, хороша Маша, да не наша… (Пытается ущипнуть Машу за зад, но та привычно уворачивается) Ну что ты жмесся, будто кисейная барышня? Знаю я вас, баб — цену себе набиваете. Вот хоть ты: снаружи эдакая недотрога, прямо куда там, а внутри такая же маука. (Последнее слово заглушает звон часов).

МАША (гневно). Эс эсму честная и порядочная девушка, а как вы меня обозвали?!

КЕРН. Да что с тобой, словно с цепи сорвалась. Уж и пошутить нельзя.

МАША. Такими словами не шутят! Подумайте только — это я-то… (Последнее слово заглушают часы) Вы бы лучше… Вай, что я, глупая, говорю! (Зажимает себе рот).

КЕРН. Ну-ну, договаривай, раз начала.

МАША. Нет-нет, Федорович, я ничего не начала.

КЕРН. Ну так я докончу. Вы бы лучше за своей дражайшей супругой смотрели — это ты хотела сказать?

МАША. Нэ, нэ, это неправда!

КЕРН. Правда, правда. Вот скажи ты мне, где должна быть жена, когда муж приходит домой со службы?

МАША. Незину.

КЕРН. Зато я знаю! Она должна быть дома, а вместо этого шатается неизвестно где! (Все более распаляясь) Хотя почему неизвестно очень даже известно: предается блуду и распутству с первым встречным!.. (Немного подумав) А также со вторым и с третьим.

МАША. Простите, Федоровича кунгс, но вы не справедливы: Аннас кундзе добродетельная женщина и верная супруга.

КЕРН. Ха-ха-ха, верная и добродетельная! А почему ее тогда нету дома, твоей добродетельной и верной? Да вы с ней заодно, друг дружки стоите. Что ты, что твоя кундзе — обе… (Хочет произнести неприличное слово и ждет боя часов. Но так как часы молчат, то только безнадежно машет рукой).

МАША. Осмелюсь заметить, Федоровича кунгс, что и вы не совсем образец добродетели…