Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Пьесы и радиопьесы

Бокельзон. Аминь. (Собирает у присутствующих кресты.)

Маттизон. Братья, лютеране и приверженцы Папы страшатся Библии и боятся обращать к ней взоры. Мы же, анабаптисты, никакого страха не испытываем. Мы осуществляем реституцию и восстанавливаем церковь в ее правах, мы основываем Новый Иерусалим, дабы род человеческий возродился в своей первоначальной невинности, каким он был описан в Ветхом и Новом Завете. Но для этого нам надлежит обновить не только веру, но и закон, ибо что толку от веры, если наш закон останется законом императора и Папы, законом, поощряющим эгоизм среди людей и разделяющим их на бедных и богатых, на сильных и слабых. Посему в Новом Иерусалиме должен править новый закон. Никому из нас не дозволено больше покупать и продавать, трудиться ради денег, получать ренту, заниматься ростовщичеством, наживаться на несчастьях, крови и поте бедняков.

Бокельзон. Аминь.

Маттизон. Братья, мы обязаны в Граде Божьем сделать так, чтобы имущество было общим, ибо еще в Писании сказано: и сделались многие верующие едины душой и телом, но никто не говорил, что его имущество принадлежит только ему, напротив, у них все было общее.

Бокельзон. Аминь.

Ротман. Люди все еще цепляются за свое добро, брат Маттизон.

Штапраде. Нам предстоит еще много работать с ними.

Крехтинг. Мы еще не упрочили нашу власть над ними.

Винне. В городе все еще довольно много тайных сторонников епископа.

Клоприсс. Обобществлением имущества мы займемся позднее.

Маттизон раздает большие горящие свечи.

Маттизон. Грядет Царствие Божие. Оно стучится в ворота и громовым голосом требует, чтобы его впустили.

Нам нельзя медлить. Идите снова на улицы и в церкви и проповедями и молитвами готовьте народ; через три дня будет введен новый закон.

Бокельзон. Аминь.

Все выстраиваются по двое и медленно движутся по сцене. Маттизон теперь оказывается последним.

Маттизон. Какие сведения о епископе, брат Клоприсс?

Клоприсс. Братья в Кёльне подтверждают, что он там собирает войско.

Штапраде. Восемь тысяч ландскнехтов.

Крехтинг. Нужно укрепить городскую стену и призвать братьев под знамена. Мы можем выставить четыре тысячи человек.

Процессия замирает.

Все поворачиваются к Маттизону.

Бокельзон. Аминь.

Ротман. Не собирается ли брат Маттизон начать переговоры с епископом? Нельзя сказать, что он выдвинул совсем уж неприемлемые требования. Если он подтвердит законность нашей формы правления, мы готовы будем признать его суверенитет над нами.

Маттизон. Брат Ротман знает, что я отвергаю каждое требование епископа, даже не рассматривая его. Мы поручим защиту города тому, чье это дело.

Крехтинг. И чье же, по мнению брата Маттизона, это дело?

Маттизон. Это Божье дело.

Бокельзон. Аминь.

Крехтинг. Если брат Маттизон полагает, что Всемогущий самолично…

Ротман. С точки зрения теологии было бы также слишком рискованно.

Маттизон. Так думать было бы чистейшей воды богохульством. Он, породивший нас всех, протянет нам Свою руку, если мы примемся смиренно ожидать появления врага и не предпримем никаких мер для своей защиты.

Штапраде. Брат Маттизон! Учитывая, что целых восемь тысяч хорошо вооруженных ландскнехтов…

Винне. Не искушай Господа нашего, а значит, и твоего тоже! Об этом в Писании тоже сказано.

Клоприсс. Силой чуда нельзя добиться.

Маттизон. Но можно молитвой! Тот, кто выйдет на защиту Мюнстера от войска епископа, предстанет перед судом!

Бокельзон. Аминь.

Маттизон. Он погибнет от меча — пусть даже им окажется один из нас.

Бокельзон. Как просветленный непосредственно самим Господом нашим, брат Маттизон вправе осуществлять свои решения даже вопреки мнению большинства членов Совета.

Маттизон. Община ждет.

Бокельзон. Аминь.

Остальные. Слава Всевышнему!

Все уходят.

Лагерь.

На сцене появляются Иоганн фон Бюрен и Герман фон Менгерссен. Они несут лестницу.

Иоганн фон Бюрен. Клетки!

Сверху опускаются три клетки.

Колесо.

1-й ландскнехт вкатывает пыточное колесо.

1-й ландскнехт. Виселицу для протестантов.

Герман фон Менгерссен. Виселицу для католиков.

Сверху опускаются две виселицы. Иоганн фон Бюрен внимательно осматривает клетки, Герман фон Менгерссен забирается на лестницу и смазывает жиром петли веревок виселицы для католиков.

Иоганн фон Бюрен. Утром, с восходом солнца, мы сворачиваем шатры и вместе с войском начинаем наступление на Мюнстер. Рыцарь фон Менгерссен, ставлю вас в известность, что распоряжением епископа вы назначены младшим командиром.

Герман фон Менгерссен. Давайте забудем о нашем поединке у стен Падуи перед выстроившимися рядами наших солдат девять лет тому назад, рыцарь фон Бюрен.

Иоганн фон Бюрен. Это стоило вам правого уха.

Герман фон Менгерссен. А вам — трех пальцев на левой руке.

Иоганн фон Бюрен. Клянусь, что в следующий раз я вас на куски изрублю.

Проверяет виселицу. Одна из веревок рвется.

Иоганн фон Бюрен. Эй, ландскнехт, еще одну веревку!

1-й ландскнехт приносит веревку.

Герман фон Менгерссен. Вы протестант, а я католик. Тогда я служил французскому королю, нынче вы служите епископу.

Иоганн фон Бюрен. Совершенно неважно, кому мы служим. Важно, сколько мы зарабатываем. На вашей авантюре с французом вы не слишком разбогатели.

Герман фон Менгерссен. Я получил двадцать дукатов.

Иоганн фон Бюрен. Мало. Очень мало.

Герман фон Менгерссен. А дома у меня девять детей, рыцарь фон Бюрен.

Иоганн фон Бюрен. Я же, почтеннейший, оказался в объятиях молодой падуанки, и мои трофеи исчезли как дым, в том числе четыре картины кисти Рафаэля.

Герман фон Менгерссен. Ну, здесь вам повезло, ведь к современной живописи уже пропал интерес. Моего Микеланджело никто не берет. Я даже был вынужден принять участие в Крестьянской войне[29], чтобы хоть как-то расплатиться с долгами.

Иоганн фон Бюрен. Невыгодно, крайне невыгодно. При моих расценках я с крестьянами больше не связываюсь. Эти неотесанные мужланы сплошь бедны как церковные мыши. Убиваешь их — и никакого проку, а если убьют тебя, то уж тем более ничего не получишь.

Герман фон Менгерссен. Я всегда сражался не за тех, за кого надо. Когда вам позволили разграбить Рим, я защищал полностью разорившегося Папу Клеменса.

Иоганн фон Бюрен. Папам никогда нельзя доверять.

Герман фон Менгерссен. Святой отец отпустил мне грехи — вот и все.

Иоганн фон Бюрен. Плохо, очень плохо.

Герман фон Менгерссен. Боже, в чем я провинился перед Тобой?

Иоганн фон Бюрен осматривает пыточное колесо.

Иоганн фон Бюрен. В последний раз мне удалось сорвать хороший куш при разграблении Рима, и с тех пор одни только гроши перепадали. Я все время потом впросак попадал, смех — да и только, за оборону Вены заплатили какую-то ерунду, а за защиту Гюнса король Фердинанд задолжал мне двадцать тысяч гульденов. При этом турки сделали мне следующее предложение: пост верховного военачальника, двести тысяч золотых в год, четвертая часть всех трофеев, летний и зимний дворцы, гарем, и даже веру можно не менять.

Герман фон Менгерссен. Мне уже давно никто из чужеземцев ничего не предлагал.

Иоганн фон Бюрен. Выше голову!

Герман фон Менгерссен. Золото Мюнстера — моя последняя надежда.

Иоганн фон Бюрен. Не знаю, не знаю. Я долго раздумывал прежде, чем взяться за это дело. Анабаптисты ввели общность имущества, а в таких условиях даже от крупных состояний вскоре уже ничего не остается.

Герман фон Менгерссен. Рыцарь фон Бюрен, вы лишаете меня всякого морального стимула.

Иоганн фон Бюрен. Вы уже проинспектировали ландскнехтов?

На сцене выстраиваются двое ландскнехтов и монах.

Герман фон Менгерссен. Разумеется, рыцарь фон Бюрен.

Иоганн фон Бюрен. И что вы скажете?