Людмила Петрушевская - Девочки, к вам пришел ваш мальчик (сборник)
М. Да, вопрос этот остается открытым. Кто виноват?
О. Я спрашивала Бога: за что? За что мне такая судьба? Что у меня растет живот? Мама лежала в больнице после операции… Я жила у опекунов… Мама их сама выбрала, соседи по подъезду, она сказала, тетя Рая хороший человек… У нас с тобой больше никого нет. Я разве что-нибудь понимала, когда меня муж тети Раи, мой опекун, заставлял пить водку? Говорил, что ты с этими в подъезде отираешься, я ревную. Как только тетя Рая уходила в больницу к маме дежурить на ночь, он меня поил водкой. Потом говорил, что это я с парнями пью. Называется опекуны, блин!
М. Пардон.
О. Опекуны, пардон.
М. Да я знаю это, ты рассказывала. Он все отрицал. Он говорил, она с пацанами путалась в подъезде, водку пила. Домой на бровях приползала. Я с ним встречалась даже. Твоя опекунша бывшая как раз Раиса горевала, что мы за ней смотрели, а она теперь приписывает нам. Обычная история, да.
О. Врет, все врет! Ооо… Теперь жалею, что я ребенка в контейнер вынесла, сейчас бы сделали анализ, что это он отец. Его бы посадили.
М. Я много занималась твоими документами, то, что мне давали, не всё и дают ведь нам. И писала письма в твою защиту.
О. Спасибо, пардон. Можно я буду называть вас мамой?
М. Погоди. Вот ты говоришь, что жалеешь о том ребенке.
О. Мама! Моя мама! Моя мама в могиле!
М. Не хочешь говорить. А только тогда, когда ты начнешь повторять свою историю, как ты вынесла ребенка в мороз в помойку, только тогда ты вылечишься.
О. Не ребенка, а плода я выбросила! Он родился шестимесячный! Называется плод, и всё! Аборт был! Я спицей себя протыкала!
М. Ну так называют, плод, но иногда и таких выхаживают. Знаешь, как люди борются за жизнь маленьких деток? Знаешь? Целые клиники!
О. Мама, только ты меня спасешь, спасаешь. Все от меня в ужасе. Моя живая мать! Живая! (Кланяется, сидя по-турецки на стуле.)
М. Спасибо, но пойдем дальше. Я не завоевала право называться матерью, я еще мало сделала. Мать делает для своего ребенка всё! Отдает даже жизнь.
О. Моя мама! Моя мама!
М. Я тогда смогу называть себя чьей-то мамой, когда воспитаю человеком! И так воспитаю, что, даже когда умру, мое дитя не сойдет с прямой дороги!
О. Моя мама. Она уже в могиле.
М. Утром встать, гимнастика, душ, завтрак!
О. Душ я не терплю, в натуре. Я люблю, б… пардон, в ванной лежать.
М. Преодолеть, преодолеть! Вот в чем заключается счастье жизни, в преодолении!
О. Я, блин, пардон, мама – о натуре! – терпеть ненавижу душ, знаешь, что такое душ был? Знаешь? Знаешь, что меня заставляли? В твоем этом душе?
М. Все это позади, крепко знай. Все ушло. Ты будешь одна в ванной. Ни одного человека, кроме тебя.
О. Я как слышу, пустили душ, запахло кипятком и мылом…
М. Не жалеть себя! Не жалеть! А то ты не будешь готова к суровым испытаниям!
О. Вы не знаете моей жизни!
М. А ты не знаешь моей!
О. Как меня мучили!
М. Всех мучают. Да!
О. Меня мучили!
М. А как меня мама с сестрами мучили! Мама работает, сестры в техникуме, а я из школы пришла и все приготовить должна, все выстирать, выгладить вчерашнее что высохло! И уроки успеть! Зато я и готова к любым трудностям! Я получила высшее педобразование заочно, несмотря ни на что!
О. Вы когда меня полюбили?
М. Че?
О. Вы меня полюбили уже когда?
М. Когда? Через нас проходят сотни ваших писем. Меня поражали многие истории жизни. Но я увидела, что тебя сильно сломала судьба. Ты осталась одна после смерти матери. Такая история сироты!
О. Да, сироты, правильно! А я полюбила тебя сразу, как увидела твое письмо. Я попросила тебя прислать хоть маленькую фотографию. Ты прислала! Я плакала над этой фоткой. Я сразу сказала: это будет моя мама! Моя хорошая. Золото мое!
М. Ты должна понять, Оля. Что я часто сталкиваюсь именно с таким типом отношений. Когда наш фонд берет на контроль чьи-то письма, я знаю, что придется столкнуться и с этим. Нас Владимир Георгиевич инструктирует. Это называется всегда «перенос». У вас в отношении нас идет перенос всех чувств. Но ничего не поделаешь. Вы начинаете воображаемо любить незнакомого человека, который вами занимается. Воображаемо!
О. Как воображаемо?
М. Так говорится. То есть не видя. На расстоянии.
О. Я люблю тебя воображаемо с первой минуты, мама.
М. Ты не должна забывать и о своей родной маме (смотрит в папку) Александре Ароновне.
О. Не забуду мать родную, но и вас тоже.
М. И о той роли, которую ты сыграла.
О. Я не сыграла, вы что.
М. Я имею в виду ту роль, которую ты сыграла в ее смерти.
О. Не играла, не играла я. Вы что-то путаете.
М. Она умерла от инфаркта миокарда. А вовсе не от рака.
О. Я ни при чем.
М. Теперь ты взрослая, ты сама была мать, и, может быть, ты можешь оценить степень той тревоги, которая поселяется в сердце матери за своего родного ребенка.
О. Да какая я там мать-перемать. Вынесла в пакете, и всё. О натуре!
М. Ты ведь его жалела? Это была девочка. Сейчас бы ей было десять лет.
О. (крестится). Не дай бог.
М. Жалеешь ее?
О. Я себя жалею.
М. А в результате чего ты родила?
О. А в результате изнасилования.
М. Ну вот! Вот представь, что твою дочь в четырнадцать лет изнасиловали. Ведь ты будешь переживать, нет?
О. Я и сама не хотела жить, чего уж там.
М. Потом, когда тебя освободили из колонии, подруга твоей мамы Колокольникова Любовь Васильевна как тебе помогала! Сохранила тебе комнату. Продукты возила. Приезжала из-под Москвы.
О. Раз в неделю кило пшена и кило гречки.
М. Кур возила, пока ты устроишься на работу.
О. Одну курицу! А она на самом деле выносила со своей птицефабрики двух кур за смену! Десять кур в неделю.
М. Ну ты судья, да? Безо всякого образования еще и судья? Над человеком? А спасибо сказать?
О. Я когда у нее жила с Андрюшкой маленьким, я же видела, что там проходной двор, к ней за курами ходили все кому не лень. Она продавала. А нам с Андрюшкой одну в неделю! Как прожить на это? А потом вообще перестала приезжать.
М. Она сказала: приедешь вечером в пятницу, а Оля в ночной сорочке, да подруга с сигаретой, ребенок ползает по грязному полу и какие-то парни в одних трусах в пять вечера едва вставши.
О. Это были мои единственные друзья, кто меня не бросил! Я вернулась из колонии, ни работы, ни школы… Ни мамы…
М. На столе пустые бутылки.
О. А как вы думаете, если в гости приходят ребята, то что? Без бутылки? С пустыми руками? Или пачку макарон с собой они принесут?
М. Каждую пятницу одна и та же картина.
О. Да, по пятницам вечером на выходные собирались мои друзья. Что же я, одна буду жить? Я же не волк! Я человек! А человек должен иметь друзей, ведь так? Ведь и у вас есть кто-то! В гости к вам ходят!
М. А что эти друзья у вас там делали? Ну что? Пили, курили?
О. Ну как все. Анекдотики там… О жизни говорили.
М. Сожительствовали.
О. Послушай, мама.
М. Ночевали.
О. Да! И ночевали!
М. Все в одной комнате.
О. А где же! Соседка жила старушка.
М. Она милицию вызывала.
О. Ох эта баба Паня.
М. Все это в материалах дела.
О. Она сама брагу варила, ребятам продавала.
М. Тетя Люба рассказывала, что привезет она, сварит куру ребеночку, он не ест, а все гости едят да похваливают.
О. А что я должна, не ешьте мое, это мне? Да? Они единственные, кто мне хоть что-то приносил. Даже молока у нас часто не было, попросишь, они принесут сыну. Заботились.
М. А отец?
О. А откуда я могу доказать, кто отец? Это был первый мой праздник, когда я пришла из колонии, ребят было пять человек в Новый год, девочек трое кроме меня, да они сказали, что, когда все напились и уснули, еще кто-то подваливал. Вообще девчонки говорили, что первый был там один Вася.
М. И это его ребенок?
О. Его мать ко мне во дворе подошла, заглянула в коляску, засмеялась и пошла.
М. Знаешь, ребенок сам по себе имеет ценность.
О. Имел.
М. Имеет.
О. Его же забрали у меня.
М. Он имеет ценность несмотря ни на что. Я тоже выросла без отца, нас три сестры, Ольга как ты, Ирка и я. Старшие девочки от отца, а потом он умер, и через год родилась я. Меня воспитывали в черном теле, никаких поблажек. Мама меня не любила и легко бы отдала куда-нибудь, если бы могла. Она меня стыдилась. Не говорила вообще, откуда я зародилась у нее. Какая-то постыдная история, мама скрывала. То ли после работы ее кто-то встретил… Сестры вообще меня третировали. Я все, все поэтому умею делать!
