Том Стоппард - Художник, спускающийся по лестнице
Мартелло. Успокойся, Доннер, ты выбил ей зуб!
Доннер (практически плача). О Софи… Я не могу думать о красоте, не вспомнив при этом твою невинную грацию, твои волосы, подобные…
Мартелло. Спелой пшенице…
Доннер. Золоту. Твой трагический взгляд… твои глаза словно…
Мартелло. Звезды…
Доннер. Два бездонных омута, а когда ты смеялась…
Мартелло. Жемчуг твоих зубов…
Доннер. Твой смех звучал словно серебряный колокольчик, спрятанный между твоими рубиновыми губами…
Мартелло. Серебряный колокольчик!.. Эврика! – я спрячу серебряный колокольчик у нее на груди…
Доннер…подобной…
Мартелло…двум спелым грушам…
Доннер. Крепким молодым яблочкам…
Мартелло. Нет, грушам. Ради всего святого, следи за собой, Доннер!
Доннер, охваченный горем, обнимает статую.
Доннер. О милая Софи… Я пытался забыть о тебе навсегда, но достаточно… одного цветка… цветной ленты… обрывка мелодии… вида реки, текущей под древними мостами… дуновения лета…
Сцена 4
Комната в Ламбете.[7]1922 год.
Это не то помещение, что в трех первых сценах. Комната предстает перед нами под музыку аккордеона, типичную для Парижа, но должно быть понятно, что действие тем не менее происходит в Лондоне.
Молодой Битчем, которому лет двадцать пять-тридцать, захлопывает кожаный чемодан и начинает затягивать на нем ремни. Двадцатидвухлетняя Софи стоит у окна, откуда открывается вид на город. Битчем и Софи одеты так, словно собрались выйти из дома.
Звуки аккордеона отдаляются.
Софи. Должна сказать тебе: я не так уж сильно расстроена, что мы покидаем Ламбет. Река воняет как дохлая кошка, а этот аккордеонист в квартире под нами скоро доведет меня до истерики… Хоть бы он наконец куда-нибудь на работу устроился. А может, попросить его, чтобы он снес вниз наши чемоданы? Ему же тогда придется отложить аккордеон в сторону, верно? Но тогда он, скорее всего, начнет насвистывать эту свою мелодию сквозь зубы. Прости, милый, что я такая беспомощная… А все остальные? Они уже спустились вниз?… Да, они там… правда, становится жутковато, что я узнаю их голоса, даже когда они ругаются с ломовым извозчиком пятью этажами ниже. Милый, я хотела бы, настолько хорошо знать только твой голос. Нет, они мне, конечно, нравятся; они оба милые, к тому же они твои старые друзья – лишь этого хватило бы, чтобы я испытывала к ним симпатию… Но мне кажется – прости меня, но мне почему-то кажется – пока не поздно… мне кажется, нам не стоит переезжать вместе с ними. Мне кажется, нам лучше остаться здесь вдвоем, чтобы были только ты и я… Милый, прошу тебя – да не затягивай ты этот ремень – скажи, что ты думаешь – ведь еще не слишком поздно – прощу тебя, скажи прямо сейчас: я слышу в коридоре шаги Банджо, он вот-вот войдет в комнату… Прошу тебя, не затягивай ремень!.. Даже если ты будешь делать это очень тихо, я все равно услышу… (Спокойно, ласково, слегка иронично.) Я по звуку могу узнать даже, какую одежду ты надеваешь утром… Мои уши и нос подсказывают, что на тебе сегодня – саржевый костюм, а в петлице – василек, который ты взял из вазы. Я поняла это в ту же минуту, когда ты вставил его в петлицу; тебе не кажется иногда, что я чуточку ведьма? Но на самом деле я просто твоя добрая фея, и я хочу остаться здесь, с тобой. Не волнуйся, я уже привыкла, мы же так долго живем здесь, я могу справиться со всем сама, я не испугаюсь, даже если ты будешь выходить в город без меня – а ты, кончено же, будешь – и часто – тебе же придется навещать Мышонка и Банджо в их новой студии… Ну скажи хоть что-нибудь! Битчем. Софи… Ну что мне тебе сказать?
В комнату входит молодой Мартелло.
Мартелло. Привет… Что нового?
Битчем. Ничего. (Одним яростным усилием затягивает ремень.) Я сам отнесу его вниз. Что там с повозкой?
Мартелло. Повозка в порядке, но вот лошадь внушает мне тревогу – какая-то она горбатая и ноги как спички.
Битчем. Я скоро… вернусь. (Уходит с чемоданом.)
Софи. Какая жалость, что я ничем не могу вам помочь. Но я могу сидеть у окна и следить за вещами.
Мартелло (громко хохочет). Блестящая идея, Софи! Что мне в тебе нравится, так это то, что ты не боишься подшучивать над собой…
Софи. Впрочем, я уверена, что и на другой стороне реки мы не спасемся от очередного аккордеониста. И, разумеется, запах на левом берегу ничуть не лучше. Тем не менее мне кажется, что в Челси нам будет гораздо лучше.
Мартелло. Разумеется, там ведь живет совсем другая публика. Даже художники в Челси выглядят как буржуа.
Софи. А еще там будет солнечнее. Там северный берег, значит, солнце будет светить нам в окно гостиной весь день. Я буду, как обычно, сидеть у окна, солнце будет согревать мне щеки, и я буду представлять Темзу такой, какой ее изобразил Тернер. Вряд ли вид сильно изменился с тех пор, если не считать цвета воды. Тебе никогда не хотелось писать пейзажи в стиле Тернера? Ой, конечно не хотелось, какую глупость я сморозила, прости меня, пожалуйста… Впрочем, не думаю, чтобы и Тернеру хотелось когда-нибудь писать в твоем стиле. Хотя, разумеется, для него это не составило бы труда.
Мартелло. Разумеется.
Софи. Но тем не менее он никогда не стал бы писать так.
Мартелло. Ему это просто никогда не пришло бы в голову. Я думаю, в этом все дело.
Софи. Да, думаю, что именно в этом. Чем ты сейчас занят?
Мартелло. Я забросил живопись и занялся ваянием.
Софи. Я не об этом. Я спросила, что ты делаешь сейчас, здесь?
Мартелло. Ну, ничего особенного, стою и с тобой разговариваю.
Софи. Ты не видишь нигде поблизости какой-нибудь большой плетеной коробки с крышкой?
Мартелло. Большой плетеной коробки с крышкой? Нет, не вижу.
Софи. Странно, в чем же я повезу свои туфли и сумочки?
Мартелло. Ну, не знаю, подожди, пока Печенина поднимется наверх – мне кажется, я слышу его шаги на лестнице.
Софи. Нет, это Мышонок. Какие дурацкие клички – как у школьников. Когда вы перестанете пользоваться прозвищами?
Мартелло. Наверное, со стороны они действительно звучат по-дурацки, но мы ведь никогда не слышим их со стороны: для нас это просто наши имена… Думаю, мы перестанем использовать их, когда состаримся и начнем писать картины в духе Лэндсира.[8]
Софи. Для этого вам придется немало поучиться. Я, собственно, не хотела сказать ничего дурного про ваши имена. Просто меня нервирует вся эта история с переездом.
Мартелло. Разумеется. Она всех нервирует.
Софи. В кличках есть даже что-то милое. Ты когда-то играл на банджо?
Мартелло. Нет. Просто в детстве все считали, что моя фигура слегка смахивает на этот инструмент. А Печенину прозвали так, потому что он любил повторять «Готов поспорить на печенину!»
Софи. Я знаю. А Мышонка так прозвали, потому что он всегда входит тихо, как мышонок.
Что в этот момент Мышонок и делает. Разумеется, Мышонок – это молодой Доннер.
Доннер. Привет, Софи.
Пауза.
Софи. Что здесь происходит? (Пауза.) Он, кстати, уже рассказал мне про твою скульптуру.
Мартелло. Неужели?
Софи. Только о том, что ты ей занимаешься. К слову, на что она похожа?
Мартелло. Ну, вообще-то она называется «Калека». Это будет деревянный человек с настоящей ногой.
Софи. Что-то вроде шутки?
Мартелло. Да.
Софи. И ты на самом деле хочешь взять настоящую ногу?
Мартелло. Разумеется, нет. Мне придется ее изготовить.
Софи. Из чего? Мартелло. Ну, из дерева… из чего же еще?
Пауза.
Софи. Может, лучше сделать одноглазого человека с настоящим глазом под повязкой?
Мартелло. Софи…
Софи (теряет самообладание и срывается на крик). Я все поняла, он не знает, как избавиться от меня, верно? Что здесь происходит – вы все переезжаете или нет?
Мартелло (спокойно). Мышонок остается. А я ухожу… (Мартелло выходит, закрывая за собой дверь.)
Пауза.
Софи (собравшись с духом). Ты остаешься?
Доннер. Да.
Софи. Почему?
Доннер. Я в любом случае намеревался остаться.
Софи. В любом случае?
Доннер. Если бы ты уехала с ними, я все равно не смог бы больше жить с тобой рядом.
Софи. Если бы я уехала?…
Доннер. Софи, ты же знаешь, я люблю тебя… люблю тебя уже многие годы…
Софи. Он хочет, чтобы я осталась здесь? С тобой?
Доннер (кричит). Ну почему, почему ты хочешь уехать с ним? (Спокойно.) Ты уже давно стала ему безразлична. Он все время мучает тебя, и это невыносимо. Когда ты была счастлива с ним, это было невыносимо, и теперь, когда он тебя мучает… это тоже невыносимо…
Софи. Он в кого-то влюбился?
Доннер. Никого другого у него нет.
Софи. Я не об этом спрашивала. Может, он влюбился в ту поэтессу, такую образованную богемную даму со средствами? Он все время читал мне ее стихи, а потом вдруг перестал. Я подумала, что он начал с ней встречаться.
