Леонид Зорин - Варшавская мелодия
ГЕЛЯ. Что это значит?
ВИКТОР. Его выдерживали меньше года.
ГЕЛЯ. Какой позор! И им не стыдно?
ВИКТОР. Здесь равенства нет.
ГЕЛЯ. Ну, пусть. Я пью за тебя, хотя это вино тебя недостойно.
ВИКТОР. А я за тебя.
ГЕЛЯ. Я пью, чтоб тебе было хорошо в сорок седьмом году.
ВИКТОР. И тебе.
ГЕЛЯ. Чтоб мне было хорошо с тобой в этом сорок седьмом году. Наверное, я ужасный… консерватор, но я не хочу раскрывать в тебе новые черты. Даже если это черты будущего.
ВИКТОР. Но я хочу расти над собой.
ГЕЛЯ. Не надо. Кто знает, куда ты вырастешь? Мне с тобой так спокойно сейчас, так ясно.
ВИКТОР. Не надо тебе пить. У нас нет закуски.
ГЕЛЯ. Ничего, у меня трезвая голова, я не сделаю глупостей. А закуски нет. Ты проспал закуску. И главное — удивительный торт. Наташина мама — великий маэстро. Я сегодня ночью видела во сне этот торт.
ВИКТОР. Лакомка.
ГЕЛЯ. Если б ты знал, какие частки на Новом Святе. Больше нигде не бывают такие частки. Я на них тратила последний злотый. Святая Мария, что мне делать, я так люблю сладкое. Певицы и без него становятся толстухами, а я к тому же его люблю.
ВИКТОР. Сладкие слова ты тоже любила?
ГЕЛЯ. Любила, любила. Зачем скрывать? Но теперь ты открыл мне глаза. Теперь каждому слову я буду делать анализ на сахаристость. Доволен?
ВИКТОР. Ты знаешь, что отличает настоящее вино? Послевкусие.
ГЕЛЯ. Дивное слово. Только ты мне его объясни.
ВИКТОР. Вкус, который остается после того, как ты выпил. Послевкусие. Есть такие круглые вина, они точно перекатываются во рту.
ГЕЛЯ (пьет). Это не перекатывается.
ВИКТОР. Само собой. В нем недостаточно тела.
ГЕЛЯ. Какая бесстыдная наука — твое виноделие. Неужели к вам принимают девушек?
ВИКТОР. Паненка к паненке.
ГЕЛЯ. Но ведь я лучше. Ты должен честно признать — я лучше. Я родилась на географическом перекрестке. Во мне смешалось все, все, все. Римская католическая церковь и язычество древних славян. Где ты еще найдешь такую?
ВИКТОР. Такую трезвую?
ГЕЛЯ. Витек, я трезвей тебя, и ты в этом убедишься. А сейчас я хочу танцевать. В новых туфельках.
ВИКТОР. Вы позволите вам их надеть?
ГЕЛЯ. Проше пана.
Он ее обувает.
Включи репродуктор.
Виктор включает. Музыка. Они танцуют.
Во всех домах сейчас танцуют. Во всех городах сейчас танцуют. Во всех странах. И желают друг другу счастья. Витек, мне почему-то грустно.
ВИКТОР. Я говорил — не нужно пить.
ГЕЛЯ. Не то, не то. Как тебе объяснить? Ты решишь, что я истеричка. Я просто думаю, сколько людей живут со мной в одно время. И я их никогда не узнаю. Всегда и всюду границы, границы… Границы времени, границы пространства, границы государств. Границы наших сил. Только наши надежды не имеют границ.
ВИКТОР. Но я же тебя нашел.
ГЕЛЯ. Ты случайно меня нашел.
ВИКТОР. Неважно. Жё пран, жё пран… Одним словом: беру добро, где нахожу.
ГЕЛЯ. Это очень умно с твоей стороны. (Пауза.) Витек…
ВИКТОР. Что?
ГЕЛЯ. У тебя нет никаких идей?
ВИКТОР. Есть одна. (Целует ее.)
ГЕЛЯ (оторвавшись). Что за после-вку-сие!.. Как, я правильно говорю?
ВИКТОР. Ты — прирожденный винодел.
ГЕЛЯ. Если б я им была, мы бы спились. (Остановившись.) Эта музыка не отвечает моей внутренней мелодии.
ВИКТОР. Тогда ей придется умолкнуть. (Выключает радио.)
ГЕЛЯ. Лучше я спою тебе сама. Хочешь?
ВИКТОР. Голос звучит?
ГЕЛЯ. Как колокольчик.
ВИКТОР. Пой.
Геля поет старую веселую песенку: «Страшне чен кохам, страшне чен кохам, страшне кохам чен…»
ВИКТОР. Публика в восторге.
ГЕЛЯ. Артисты устали. (Садится.)
ВИКТОР. «Страшне чен кохам» это значит «страшно люблю»?
ГЕЛЯ. «Страшно тебя люблю». Ты уже все понимаешь.
ВИКТОР. Я бы хотел научиться польскому.
ГЕЛЯ. Ну так я буду тебя учить.
ВИКТОР. Но сначала выйди за меня замуж.
ГЕЛЯ. Витек, ты плохо соображаешь.
ВИКТОР. Ты этого не хочешь?
ГЕЛЯ. Витек, все точно сговорилось, чтоб мы помешались. Первая ночь Нового года, вино, в общежитии пусто, — мы одни на всем свете. Но это не так. Завтрашний день уже наступил, и мы с тобой — не одни на свете. Необходимо смотреть вперед.
ВИКТОР. Ты мудрая девушка.
ГЕЛЯ. Я тебе говорила, что я трезвей тебя.
ВИКТОР. К несчастью.
ГЕЛЯ. Может быть, это порок воспитания. Мы приучены думать о завтрашнем дне.
ВИКТОР. Хватит шутить. У нас много юмора. Держимся за юмор, как за соломинку. Как за лазейку. Юмор — наш тыл. Наша заранее подготовленная позиция. Путь к отступлению. Что еще? Но я совсем не хочу отступать.
ГЕЛЯ. Ты прав. Я просто боюсь быть серьезной. Я тебе уже говорила — боюсь.
ВИКТОР. А я не боюсь. Я кое-что знаю. Я знаю, что ты нужна и нужна. Что же еще я должен знать? Разве этого мало? Я просыпаюсь, чтоб тебя увидеть. Услышать твой голос, твое вечное «как это…», твои Бесконечные «показывать» вместо «показать», «понимать» вместо «понять», «обнаруживать» вместо «обнаружить». Не дай бог, если ты будешь говорить все правильно, мне кажется, это уж будешь не ты. Я сейчас надел на твои ноги туфли и понял, что за все двадцать четыре года еще никогда не был так счастлив. Я тащу к тебе все и гружу на тебя все, иногда ты этого даже не знаешь. Я знаю, что никогда с тобой не соскучусь, не захочу от тебя отдохнуть. То, что ты есть, всему придает смысл и вносит жизнь решительно во все.
Геля хочет его прервать.
Не надо, ведь я говорю тебе правду. Может быть, и не следует так говорить. Наверняка нужно быть сдержанным и не годится себя распускать. У меня действительно мало опыта. Да и откуда, скажи, ему взяться? Из школы я ушел воевать. Что я видел? И что я помню? Про опытных я читал только в книжках. Но, по-моему, ничего не может быть лучше, чем все сказать, не взвешивать, не следить за словами. Ну вот, глаза у тебя на мокром месте. Прости, Все равно я сделаю тебя счастливой. Я сделаю все, чтоб прошел твой страх. Чтоб ты ничего никогда не боялась. Я буду беречь тебя днем и ночью. И однажды даже тени печали не будет в твоих глазах, даже тени. И я услышу твое ровное дыханье. И только тогда, слышишь, только тогда я и сам вздохну спокойно.
Свет гаснет.
Снова — свет. Та же комната. Геля стоит у окна, спиной к двери. Входит Виктор.
ВИКТОР (весело). Целую рончки.
ГЕЛЯ. Здравствуй.
ВИКТОР. Хорошо бы, если б ты повернулась и подошла.
ГЕЛЯ. Вот я повернулась.
ВИКТОР. Пан ждет. Пан нервничает.
ГЕЛЯ. У меня смертельно болит голова.
ВИКТОР. Надо что-нибудь принять и лечь.
ГЕЛЯ. Я принимала и ложилась.
ВИКТОР. Грелку с горячей водой к затылку — и ты воскреснешь. Для жизни и ее радостей.
ГЕЛЯ. Ты — после дегустации?
ВИКТОР. Было дело. (Поднимает ноты.) Это — твои ноты?
Геля кивает.
И — эти?
ГЕЛЯ. И эти — мои.
ВИКТОР. Целая программа. Можешь давать концерты. Черт возьми, какое будущее меня ожидает! Вино, музыка и любовь.
ГЕЛЯ. Кажется, я снова трезвей тебя.
ВИКТОР. Как всегда. Однако ты уже недовольна. Что будет, когда я стану твоим мужем?
ГЕЛЯ. Ты еще хочешь им стать?
ВИКТОР. И не позже чем через неделю. Довольно мне слушать Ваше Польское Величество. Я ли не был покорнейшим верноподданным? Сначала ты говоришь, что мы должны сдать сессии. Я подчиняюсь. После сессий ты ведешь меня за город, ходить на лыжах. Ты рассудила, что нам нужно привыкнуть друг к другу. Я знаю, что, слава богу, никогда к тебе не привыкну, но так хочешь ты, и я опять подчиняюсь. Десять дней мы живем на турбазе, и я кротко уступаю тебе лыжню. Не спорю — прекрасные десять дней, но мне их отравила неопределенность моего положения. Что делать, я — современный человек. Для счастья мне нужно удостоверение.
ГЕЛЯ. Напрасно ты думаешь, что это шутки.
ВИКТОР. Какие шутки! Я восстал. Я хочу, чтоб меня называли пан-млоды. Перевести? По-польски это значит — новобрачный.
ГЕЛЯ. Ты ни о чем не слышал?
