Том Стоппард - Берег Утопии
Герцен (пауза). Вы сказали, что дело срочное.
Слепцов. Я буду vin rouge.[107]
Герцен. У них, должно быть, есть. Спросите.
Слепцов (смеется). Извините, если мои нигилистские манеры неуместны в обществе революционера-миллионщика.
Герцен. Что вам нужно?
Слепцов. Ваша братская поддержка. Четыреста франков.
Герцен. На что?
Слепцов. Напечатать тысячу листовок о покушении Каракозова на царя.
Герцен. Если в вашей листовке написано, что Каракозов – помешанный фанатик, что его револьверный выстрел был бессмысленной дуростью, которая не приблизит падение династии Романовых ни на один день, что, по сути, эта попытка убийства стоила жизни одной вороне, – тогда я вам дам четыреста франков.
Слепцов (спокойно). Нет, там это не написано.
Герцен. Так почитайте мою статью. По крайней мере, мои выстрелы в царя попадают в цель.
Слепцов смеется. Герцен жестом просит счет.
Русский народ – это единственная великая нация, у которой еще есть в запасе ход. А Каракозов хочет нас его лишить. Убийца подстерегает на углу со своим пистолетом, своей бомбой, своей убийственной простотой… и народ идет не в ту сторону, словно стадо коров к открытой могиле. Ваш герой Чернышевский согласился бы со мной. Он был против террора. У нас с ним было больше общих взглядов, чем разногласий. Мы дополняли друг друга.
Слепцов. Его будет не просто спросить, он отбывает четырнадцать лет каторги. Не так ли? Относительно вас и Чернышевского позвольте сказать, что я по этому поводу думаю. Между вами нет ничего общего. В вашей философии жизни, политических взглядах, характере, мельчайших деталях частной жизни вы и Чернышевский так далеки друг от друга, что дальше некуда… Молодое поколение раскусило вас и отвернулось с отвращением. Нас не интересует ваша занудная, избитая, сентиментальная привязанность к воспоминаниям и устаревшим идеям. Уйдите с дороги – вы отстали от времени. Наше будущее не связано с медленным движением слепых и тупых подземных сил. Мы берем будущее в свои руки. Так что забудьте, что вы великий человек. На самом деле вы мертвец. (Слепцов уходит.)
Официант приносит счет.
Официант. M'sieur – l'addition.[108]
Август 1868 г
Швейцария.
Герцену 56 лет; ему осталось жить меньше двух лет. Он сидит в саду взятой в аренду виллы рядом с Женевой. Появляется Лиза, которой почти десять лет. Она пятится и тянет за собой длинную веревку. Входит Саша, которому уже двадцать девять. Он сопровождает свою хорошенькую жену, итальянку Терезину, которая толкает детскую коляску.
Лиза. Ну, давай же!
Саша. Что ты с ней делаешь?
Лиза. Я ее буду доить.
Саша. У нее нет молока.
Лиза. Откуда ты знаешь?
Саша. У нее еще не было детей.
Лиза (изумлена; она открыла для себя новое явление). Как? Ах… Так вот почему у Терезины есть молоко?…
Веревка дергается, выскальзывает у нее из рук, и она убегает вдогонку.
Терезина. Che cosa ha detto di me?[109]
Саша (любовно). Niente…[110]
Терезина. На detto il mio nome.[111]
Саша. Vuole mungere il vitello e non ha capito per il latte materno.[112]
Они тихо смеются вдвоем, Терезина – чуть стесняясь. Голос Натали, ругающей Лизу, становится громче. Входит Натали – она расстроена, нервна, слезлива. Заглядывает в коляску.
Натали. Знаете, я ведь убила двух своих малюток.
Саша. Не надо…
Натали (Терезине). Я убила их тем, что хотела, чтобы все было по-моему.
Саша. Терезина не говорит по-французски, только по-итальянски.
Натали. Ха! Она и по-итальянски-то не говорит. (Громко, чтобы услышал Герцен.) Ты разочаровал отца. Итальянская крестьянка замужем за Герценом!
Герцен. Я… Довольно!
Натали снова начинает всхлипывать.
Натали. Простите. Простите.
Саша. Она не крестьянка. Она – пролетарий.
Саша и Терезина продолжают движение и скрываются из виду.
Натали (Герцену). Ты говорил, подожди до весны, а я сказала – нет, нет, я хочу уехать сейчас, немедленно, я хочу, я хочу… Ты говорил, езжай прямо на юг, а я сказала – нет, нет, я хочу снова увидеть Париж, я хочу, я хочу… А в Париже была дифтерия, и она унесла наших мальчика Лолу и девочку Лолу… Зачем ты позволил мне сделать по-моему?!
Герцен. Натали… ну что теперь… Натали…
Натали. Я не настоящая Натали. Настоящая Натали на небесах. (Петляя, уходит в глубь сада.)
Герцен (зовет). Тата… Тата!..
Входит Тата. Ей 23 года, и она стала помощником и наперсником Герцена.
Тата. Я здесь… Что?
Герцен. Ольга не приехала?
Тата. Нет, еще нет. Чернецкий приходил, принес что-то для Ника и заодно привел с собой Бакунина.
Герцен. Бакунин? У нас же тут семейный праздник…
Тата. Он скоро уйдет, вместе с Чернецким – тебе Бакунин пойдет на пользу, будет с кем поспорить. С нами тебе скучно, и ты так хорошо себя ведешь… (Целует его.)
Герцен. Как только Ольга приедет, приведешь ее сразу ко мне, да? Может, экипаж не успел на станцию.
Тата. Наверняка успел. Я пойду посмотрю, не едут ли.
Тата уходит. Входят Огарев и Бакунин. Огарев без носков и с палкой, которую он передает Бакунину в то время, как сам разворачивает помятый пакет.
Огарев (доволен). Мэри нашла мои носки. Я думал, что больше их никогда не увижу. Они были на мне перед тем, как я потерял сознание. Интересно, ей их отдали в полицейском участке?
Бакунин. Натали открыто живет с Герценом, так почему тебе нельзя привести Мэри? В его представлении о приличиях нет никакой логики.
Огарев. Ну, не затевай… (Подходя к Герцену. ) Посмотри, кто здесь.
Герцен. А-а… Международное братство социал-демократов, и Огарев вместе с ним.
Бакунин. Я распустил Братство. Моя новая организация называется Социал-демократический союз. Не хочешь вступить?
Огарев и Бакунин садятся. Огарев с некоторым трудом надевает носки.
Герцен. Какие цели вы преследуете?
Бакунин. Отмена государства освобожденными рабочими.
Герцен. Это разумно.
Бакунин. Тогда с тебя двадцать франков.
Герцен. Я дам тебе экземпляр «Колокола». Это последний. Они не хотят нас в Женеве, ни по-русски, ни по-французски. Не знаю, зачем я сюда приехал. Пока мой кошелек был открыт для них, русские презирали меня. Я давал и давал, пока не устал давать. И уж тогда они ополчились на меня по-настоящему. Эти «новые люди» – сифилис нашей революционной похоти. Они плюют на все, что прекрасно или человечно, в прошлом или настоящем.
Бакунин. Старой морали больше нет, а новая только формируется. Они попали в щель. Но у них есть отвага и страсть. В ненависти к молодым всегда есть что-то от старческого маразма. Самому молодому из моих новых соратников всего шестнадцать.
Огарев. Ты имеешь в виду Генри?
Бакунин. Нам важен каждый голос. Я сейчас занят преобразованием моего Союза в женевское отделение Интернациональной ассоциации рабочих Маркса.
Герцен. Но… Маркс хочет завладеть государством, а не отменить его.
Бакунин. Это ты в самую точку попал.
Герцен. В какую точку?
Бакунин. Это секрет.
Герцен. Но я состою членом Союза.
Бакунин. Да, но внутри Союза есть еще Секретный Союз.
Герцен. И какой там членский взнос?
Бакунин. Сорок франков.
Герцен. Нет, пожалуй, не стоит.
Бакунин. Ладно, я тебе все равно скажу.
Герцен. Ты слишком щедр!
Бакунин. Маркс этого не знает, но Союз станет троянским конем внутри его цитадели! Я уважаю Маркса. Мы оба стремимся освободить рабочего. Но Маркс хочет освободить рабочего как класс, а не как индивидуума. Такая свобода связана диктатурой рабочего класса. Но настоящая свобода спонтанна. Подчиняться какой-либо власти унизительно для духовной основы человека. Любая дисциплина порочна. Нашей первой задачей будет разрушить власть. Второй задачи не существует.
Герцен. Но твоих – наших – врагов в Интернационале десятки тысяч.
Бакунин. Вот тут и пригодится мой Секретный Союз – сплоченная группа революционеров с железной дисциплиной, подчиняющаяся моей абсолютной власти…
Герцен. Погоди…
Бакунин. Дни Маркса сочтены. Все практически готово, за исключением нескольких досадных мелочей. Я тебя больше никогда ни о чем не попрошу…
Его перебивает появление Таты, которая выходит из дома, ведя за собой Ольгу.
Общее движение… Мальвида, Саша и Терезина, Натали, которая более или менее пришла в себя. Прислуга накрывает чай для всех на столе в саду. Все собираются за этим столом.
Герцен будто ожил с приездом Ольги. Он идет ей навстречу. Они целуются.
Герцен (быстро). Я не услышал экипажа! Тебя встречали на станции? На границе все было в порядке? Как ты модно одета! Что? Что с тобой?
Ольга смотрит на Мальвиду в смущении.
Ох… ты забыла русский?
