Франсуаза Саган - Днем и ночью хорошая погода (сборник)

Сцена 2

Те же декорации, полночь. У камина стоит карточный стол, которым, очевидно, недавно пользовались. В комнате Поль, Зельда и Том, у всех оживленный, радостный вид. Том — пятидесятилетний мужчина приятной наружности с высоким лбом, действительно несколько напоминающий профессора Турнесоля. На проигрывателе заканчивается пластинка.

Том: Красивая мелодия. Теперь она все время будет крутиться у меня в голове. Все нейтроны и протоны будут кружиться в вальсе. Знаете, это не очень-то хорошо, когда физик-ядерщик мурлычет что-то себе под нос…

Зельда: Вы ошиблись в выборе профессии, Том. Вы рождены для поэзии, а не для уравнений. Я всегда это говорила.

Том: Господи, час ночи! Надо идти спать. Дорис будет сердиться.

Поль: Как это — сердиться? А что она вам скажет?

Том: Она скажет, что я слишком поздно ложусь, что не высыпаюсь, что это неразумно, что я плохо выгляжу и т. д. Она обращается со мной как с ребенком.

Поль: И вам это нравится?

Том (удивленно): Ну да, наверное. Думаю, нравится, раз я все это терплю. Странный вопрос.

Зельда: У Поля все вопросы «странные». Для него ничто не разумеется само собой. В этом его главная прелесть, во всяком случае для меня.

Том: Надо же!

Поль: Зельда преувеличивает, но это правда, я не слишком-то верю в то, что считается естественным. Например, говорят мне о счастливой паре, а мне сразу хочется узнать, кто из них счастливее, и давно ли, и надолго ли — понимаете?

Том: Ну, приблизительно. Вы разрушитель по духу, мой мальчик.

Поль: Да нет, что вы. Я просто считаю, что на свете нет ничего окончательного, ничего нормального, ничего само собой разумеющегося. Я вот не думаю, что, когда мать любит своего ребенка, это естественно и само собой разумеется, или когда мерзавец остается мерзавцем. Мне кажется, что в людях всегда есть какое-то движение, что они меняются, но при этом упрямо стараются это движение остановить, навешивая ярлыки, как тормоза. Например, совсем не естественно, что вы, умный, ученый человек, терпите, когда вам делают дурацкие замечания о том, когда вам ложиться спать.

Том (изумленно): Ну, знаете ли, это уж… Зельда, что это у вас за садовник такой — ниспровергатель истин? (Смеется. Он выглядит славным человеком.)

Зельда: Разбирайтесь сами.

Том: Так вы спрашиваете меня, как я могу терпеть Дорис? Болтушку, придиру, немного скупердяйку, немного сплетницу, не слишком умную, так?

Поль: Нет. Никогда не знаешь, за что ты любишь человека. Дело не в этом. Я спрашиваю, почему в отношениях с ней вы терпите этот тон. Тон неправильный.

Том: Потому что для нее он правильный.

Поль: Отличный ответ.

Том: Она и правда все еще побаивается, что утром у меня будет неважный вид; она и правда все еще верит в то, что спать долго полезно, и для нее действительно все еще важно, и может быть, даже важнее, чем раньше, чтобы я был здоров. Уже много лет, сколько я ее знаю, я существую в голове у Дорис в виде сильного, загорелого красавца, и в благодарность за это ее представление обо мне — представление ложное — я и напускаю на себя виноватый вид, развязывая после полуночи шнурки на краю кровати.

Оба смеются.

До нашего разговора я не задумывался об этом, но это правда: я всегда жил цифрами, как ученый из комиксов. Я вспоминаю самые яркие моменты своей жизни, сильные переживания, всплески эмоций, и вижу не постель, не женщину, не женское тело, а исписанную цифрами черную доску на стене да, может быть, угол окна рядом с ней. Вот такой я… как бы это выразиться… бесчеловечный.

Поль: Ну, человечность тут ни при чем!

Том: Одним словом, кроме Дорис у меня в жизни была еще одна великая любовь — Зельда, которая всегда была для меня воплощением всего, что любят в восемнадцать и о чем сожалеют в сорок лет, — поэзии, недоступности, безумия… О, прошу прощения!

Зельда: За что? Тут все свои.

Том: Да, правда. Тем более что я, знаете ли, никогда не считал вас сумасшедшей. Я видел вас безмолвной, отстраненной, отсутствующей или пьяной, буйной, загнанной, но сумасшедшей — никогда. В ту памятную весну вы все время спали; вы спали за столом, спали в машине, спали везде, но это был сон — не безумие. Правда, Шарвен, конечно, знал, что делал. А вам, Поль? Вам Зельда показалась сумасшедшей?

Поль: Нет, ни разу. Да она никогда и не была сумасшедшей. Когда она приехала в Брабан и когда я ее узнал, она была усталой, грустной, она скучала, сердилась на себя, не знала, кого любить, что делать, не знала, зачем она здесь, зачем живет. В общем, эти вопросы обычно приходят к людям по очереди, но на нее они свалились все сразу. Может, она и совершила какой-нибудь безумный поступок, вот на нее и навесили ярлык, но все три года этот ярлык был неправильный.

Том: А как вы познакомились? Расскажите, Зельда.

Зельда: У Поля лучше получается рассказывать. Моя версия печальна и жестока: я была одна, мне было страшно, я думала, что сошла с ума, я забыла, что это такое — прикасаться к чужому телу, в своем я ничего больше не понимала, оно вызывало у меня отвращение. А потом один мужчина, красивый мужчина, попросил меня лечь с ним. Это было какое-то безумие. Юноша попросил женщину в здравом уме и твердой памяти пойти с ним на полное безумие. Он спросил у меня разрешения поцеловать меня. Короче говоря, кто-то захотел от меня безумства, распутства, криков, кто-то хотел, чтобы я потеряла голову, потеряла сознание, потеряла равновесие; кто-то ждал от меня совершенно обратного тому, чего требовали от меня целыми днями вот уже год.

И тогда я поцеловала его, и мы спрятали лодку в камышах и любили друг друга как дикари, и на озере Леман пахло рыбой и водорослями, и этот запах — бесцветный, безвкусный, теплый запах озера Леман — стал для меня запахом моего воскресения, если позволите так выразиться.

Том: Тем не менее ваш рассказ кажется мне очень поэтичным. А что скажет Поль?

Поль (мечтательно): Когда Зельда появилась в первый раз, она шла между двух санитарок — как всегда бывает в первый раз. На ней была белая шляпа, которая скрывала лицо, и я не увидел сначала, какая она красивая. Вообще-то «красивая» не то слово, я не увидел, какая она непоправимо красивая… Я и не знал, что бывают такие непоправимо красивые люди.

Том (глядя на Зельду): Да, это слово ей очень подходит… Зельда, непоправимая Зельда…

Поль: Правда, это звучит как сигнал опасности: «непоправимая»? Но все же, тогда, в первый раз, Зельда совсем не походила на что-то опасное. Наоборот, она как будто сама была в опасности. В то лето она была похожа на ласточку. Билась обо все, но была такая же храбрая, такая же изящная, такая же серьезная, как ласточки. (Пауза.) Мне было очень странно потом увидеть ее здесь, у себя дома, в стае хищных птиц.

Том: Здесь, у Ван ден Бергов? Да, верно, только они называют это своим орлиным гнездом.

Они смеются.

Рассказывайте, рассказывайте дальше, Поль, пожалуйста. Значит, появилась Зельда в белой шляпе…

Поль: Я протянул ей руку, чтобы помочь войти в лодку, она подняла голову, чтобы не упасть, я увидел ее лицо, она посмотрела на меня, и мы отчалили. Я сразу ее полюбил. Я даже грести не мог, у меня не было сил, такое на меня напало счастье. Знаете, я был как половинка яблока, которая вдруг встретила другую свою половинку.

Пауза.

Том: А я встретил Дорис на вечеринке в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году на улице Лоншан, ее устроили кузены Ван Пееров. У нее было платье нестерпимо зеленого цвета и такие глаза!.. Она сразу меня выбрала.

Зельда: Что за выражение — «выбрала»?

Том: Да, я из тех мужчин, которых надо выбирать, брать и оставлять себе. Только это не так просто, знаете ли: меня надо было выбирать все время, на протяжении всей жизни. Помнится, однажды я заболел, у меня было два или три плеврита подряд, которые неожиданно дали осложнение на сердце. Болезнь научных работников. Дорис семь ночей просидела на стуле у моей постели. Я не видел ее, только чувствовал, что она рядом. Когда я женился на ней, она была толстой, не слишком уверенной в себе девушкой, с чуть кукольным личиком, и она мне поверила. На восьмой день я увидел, как она спит, сидя на стуле, прислонившись головой к подоконнику. Она была старше на тридцать лет, у нее была морщинка в углу рта и все та же вера в меня. На щеке виднелся влажный след, но это от усталости. Увидев, что я смотрю на нее, она строгим голосом велела мне спать — для моего же блага. Дорис всегда желала мне добра. Странный повод для любви, но это так. Кроме того, я знаю, что Дорис никогда никому не желала зла.