Соблазненные одиночеством - Николай Фохт
Что я еще хочу сказать. Мне нравятся девочки, которые к нам ходят. Они славные, даже Марина. Мне нравится музыка, которую вы там слушаете. И вообще, спасибо тебе. Например, за интернет.
Ответь, если хочешь. Разговаривать об этом не обязательно. Это совсем другое. Пусть другим оно и останется. Пока, Женя, [email protected]
8. Соединение разорвано
ЖЕНЯ: Только я вставила ключ в замок, дверь открыла Нина Георгиевна, мама Максима. Она как будто ждала меня. Здравствуй, говорит, Женя, как дела? Да, говорю, нормально, вот Максу ключи решила вернуть. Мы прошли на кухню, она чай поставила, разогрела пирожки. Вот говорит, ему готовлю, а то у него с желудком что-то, отравился на днях очень сильно. Ест в сухомятку, в холодильник не заглядывает, в ресторанах сейчас тухлятину дают. Да, говорю, правда. Он, спрашиваю, живет с кем-нибудь? Не знаю, отвечает, таскается куда-то, а так никого не видно. И, главное, не говорит, что, мол, жаль, что вы с Максиком разошлись. Ладно. На прощание я говорю: — Вот я для Макса еще витамины притащила. Хорошие, английские. Пусть пьет, укрепляется. И отдала новенькую, закупоренную баночку. Нина Георгиевна, кажется, витаминам очень обрадовалась и вдруг сказала, что скучает по мне. Почти прослезились.
Ох, как же хорошо! Лечу обратно домой, песенки напеваю, давно такого не было. Давно не было так спокойно и радостно. Прямо хочется кому-нибудь спасибо сказать. Поблагодарить от души, расцеловать. За то, что с нами ничего не будет: ни плохого, ни хорошего. За то, что все образуется обычным порядком, скучным и мудрым. За то, что тебя всегда простят те, кому не прощать нельзя. И ты — ты тоже простишь всем, кому положено. За то, что у меня есть свое место — на земле, под землей. И над моим местом есть небо, прихваченное, казалось на время, а вышло — навсегда, навечно.
Как просто.
Песни и огонь Виолетты
Страсти по пластинке
Сцена — это театральная сцена. Перед спектаклем, после — когда угодно. Нет декораций или — остатки закончившегося спектакля. Характерные приметы пустой, неживой сцены. Как будто слышны звуки радио из буфета; переговариваются рабочие; начинается монтировка другого спектакля — или снимают декорации прошедшего.
Решительно, истерично сцену пересекает Виолетта. Так не к месту среди ночи в дверь звонят брошенные любовницы. Под мышкой у нее клавишные, в руках какие-то бумажки. Виолетта решительно, нагло начинает приготовления. Притаскивает тумбочку или стул, ставит инструмент, достает микрофон и т. п. Она видит, что в зале публика, ей, собственно, этого и надо. Закончив приготовления вдруг, она садится и поет.
(поет Что-то случилось)
ВИОЛЕТТА (зрителям): Нравится? По-моему, гениально. Моя песня. Я Виолетта… Я в музыке разбираюсь: музыкальную школу закончила. В Алма-Ате. И институт культуры — там же. Может не устраивает что-то? Может начало не нравится — начало хорошее: до-минор. У меня песен целый альбом. Или есть вопросы? (встает из-за инструмента)
Я вот просто хочу узнать, чем эта моя песня хуже? Вот именно, что не хуже. И весь альбом, который вам придется выслушать, тоже не хуже. Лучше многих. Ну а почему в таком случае я здесь должна еще оправдываться. Почему вместо того, чтобы лежать в теплой ванне вместе с моим лучшим мальчиком … Василием, например, и смотреть скачки на кубок Фишера по портативному телевизору Панасоник — и делать маленькие, милые ставки, я до вечера болтаюсь в театре. Жду, блин, встречи со зрителем. А зритель ля от фа не… Зато когда безголосые придурки и девки каких-то бандитов вылезают и рот начинают открывать в такт… Никаких вопросов. И пластиночку купим, и билетик приобретем. Да ведь, лапули? А искусство — хер с ним. Насрать на искусство. И эта песенка — тоже будет смешной. Умора прям. Я сама когда ее пою — заливаюсь, остановиться не могу. Хоть к врачу обращайся.
(поет Давай поедем в город)
Просто
ВИОЛЕТТА. Мне негде больше петь. Нет у меня фортепиано. Эту расческу (кивает на клавиши) взяла у Савелова… Взяла… Выменяла! Он их выбрасывать собирался, я точно знаю. А когда я попросила на вечер, в голосе переменился: старуха, говорит, клавиши новые, ты их спалить можешь, я на них работаю… Пришлось ехать, зарабатывать право на аренду. Главное, он мне утром: ты там, если сбор хороший, пару долларов кинь — за амортизацию. Говнюк.
А кто не говнюк? Я когда в Москву ехала, взрослой уже вроде была. Нет, я не за славой — надоело среди казахов жить, если честно. Они вообще ни хрена в музыке не соображали. Ну еще там была личная история — оставаться никак нельзя было. Мама и рада была, что я свалила — не надо утешать. Отцу вообще наплевать было: я ведь каждый день со второго курса института отчисляюсь. И еду неизвестно куда. А что ему. Он и не догадывался, чем мне этот институт достался. А мама знала… Ладно. Я знала, что прославлюсь — какие разговоры. Еще в третьем классе написала песенку. Стихи сама придумала: "Добрые люди в окошках живут, добрые люди сапожки нам шьют. Днем не смолкает их стук молотков, много наделали нам башмаков, разных ботинок и сапогов". С тех пор меня композитором и звали. Хотя больше я ни хрена не написала — пела только как заведенная. Ух, пела! Москвы не боялась. Ленка, подружка моя талантливая. В консерву поступила, в Москву. Писала, что таланты очень нужны. Она по Подмосковью ездила: Шопена на арфе играла. На свадьбах. В Мытищах арфа тоже экзотика, как мерседес. Зачем в Москве казахские арфы? Но это я потом уже себя спросила, когда явилась в столицу. Подругу из консервы отчислили: некогда было ей учиться — все время отнимал Шопен подмосковный. Короче, я в театр устроилась — полы мыть. И в общежитии разрешили пожить — со студентами. За семь лет стала неплохой уборщицей, а театр — мой дом родной.
(поет Старая актриса)
Сердце
ВИОЛЕТТА. Любовь, как разместить тебя в этой маленькой комнате, в этой камере, где день и ночь шумит машина жизни, предательски вечная. Почему не помещается здесь такая маленькая любовь?
Чем завесить окна, как заколотить двери, чтобы никто не знал об этом домашнем аде? Весело шумит чайник, радостно горит телевизор, даже все
