Ромен Роллан - Робеспьер
Баррер. И привлечем.
Робеспьер. Не верю. Вы не дадите огласки делу.
Баррер. Пойми, Робеспьер, не в наших интересах озлоблять этих деятельных людей; пусть они даже и виновны в превышении власти, зато честно послужили Республике в годину опасности. Для чего разглашать во всеуслышанье те прискорбные злоупотребления, которые, быть может, явились залогом их побед? Нечего поминать грехи прошлого. В делах общественных в счет идет лишь настоящее.
Робеспьер. Настоящее отравлено ядом прошлого. Рана загноилась. Надо очистить ее.
Баррер. Остерегайся бередить рану. Ты сам сказал, что народ Парижа не может нам простить ареста Шометта и казни эбертистов. Люди перестали нас понимать. Они не ропщут открыто, но охладели и отвратились от нас. Всюду глухое недовольство.
Карно. А главное, усталость. Все измучены вконец. За четыре года ни минуты отдыха!
Билло. А мы-то, разве мы отдыхали?
Карно. Однако мы обязаны держаться и поддерживать в народе бодрость духа вплоть до победы.
Баррер. Да пощадите вы людей, дайте им передышку, довольно смущать их умы!
Колло. Не надо новых процессов, не надо раздоров в рядах республиканцев.
Робеспьер. Ради спокойствия Нации необходимо, чтобы убийцы и грабители дали отчет в своих проступках.
Колло. На кого ты намекаешь? На Фуше? На Карье? Я их тебе не выдам. Клянусь честью, они спасли родину.
Робеспьер. В Лионе ты был сообщником Фуше.
Колло. Уж не в меня ли ты метишь?
Кутон. Нет, Колло, никто из нас не сомневается в твоей республиканской честности. Но ты сам знаешь, что твой приятель первый предал бы тебя, если бы нашел это выгодным, так же как он предал одного за другим всех своих прежних союзников — короля, священников и нантских купцов.
Колло. Выдать врага отнюдь не преступление. Он работал для Республики, не жалея сил.
Билло (указывая на Робеспьера). Я-то знаю, Колло, чего он не может ему простить: что Фуше предал господа бога, низвергнутого самодержца... Ведь Робеспьер взял его под свое высокое покровительство, так же как всех этих жаб из Болота, которых он пригрел на своей груди. Нет, мы не выдадим ему Фуше.
Робеспьер. Погодите, придет день, когда он заставит вас в этом раскаяться.
Билло. А ты не слишком-то доверяйся своим сторонникам в Конвенте, всем этим лжецам и трусам, бессловесным рабам твоего сераля.
Робеспьер. У меня нет других сторонников, кроме честных людей.
Билло. Ну, в таком случае долго ты не продержишься.
Робеспьер. Я и не рассчитываю на это, Билло. А ты со своими сторонниками думаешь продержаться дольше?
Кутон. Мы правим Республикой, но кто из нас уверен в завтрашнем дне?
Сен-Жюст. Наш день недолог. И пусть его сияющий свет, угасая, указывает путь человечеству на многие века!
Кутон. Нас слишком мало, и нам отпущено слишком мало времени. Кому это знать лучше меня? Ведь я уже наполовину мертвец. (Показывает на свои парализованные ноги.) Нам некогда спорить. Отбросим в сторону все, что нас разделяет. Объединим наши усилия вместо того, чтобы нападать друг на друга. Силы каждого из нас отданы Республике. Пускай столкновения между нами неизбежны — не будем считаться обидами! Мы готовы в любой час пожертвовать жизнью. Что нам стоит пожертвовать своими привязанностями и ненавистью ради единения, ради того, чтобы укрепить дело Революции! С нами или без нас, или вопреки нам, пусть победит Революция!
Билло и Карно. Да победит Революция!
Каждый словом или жестом поддерживает этот возглас.
Робеспьер. Мы — ничто, Революция — все!
Все пожимают друг другу руки.
Колло. Время позднее. Скоро два часа ночи. А такой день, как сегодня, можно считать за два. Пора спать.
Карно. Кто из нас несет дежурство?
Сен-Жюст. Сегодня моя очередь, вместе с Баррером.
Робеспьер. Прощайте, друзья.
Все уходят, кроме Сен-Жюста и Баррера.
Баррер. Давай ложиться. (Укладывается на полу между столами.)
Сен-Жюст. Прежде всего потушим лишние свечи. Довольно и одной. (Задувает свечи.)
Баррер. Жесткое ложе, нечего сказать!
Сен-Жюст. Дай я сверну тебе свой плащ вместо подушки.
Баррер. А ты сам?
Сен-Жюст. Я сплю, подложив руку под голову. Я ведь старый солдат. (Ложится на полу неподалеку от Баррера.)
Баррер. Тебе хочется спать?
Сен-Жюст. Сон — привычка мирного времени. На войне от нее отвыкаешь.
Баррер. Ну, а мне спится хорошо только с Клариссой.
Сен-Жюст. С твоей секретаршей? А она не обижается на это?
Баррер. Ей не приходится на меня обижаться. Но после богослужения хорошо соснуть на алтаре, пока звонарь не зазвонит к утрене.
Сен-Жюст. Мы назначим тебя звонарем в Телемское аббатство. Помнишь старика Рабле?
Баррер. Я бы не прочь перечитать при свете этой свечи благочестивый устав ордена Телемитов.
Сен-Жюст. Я помню его наизусть. (Читает по памяти.) «Вся жизнь их размерена была не по закону, не по правилам либо уставам, но по их доброй воле и свободному выбору. Подымались с постели, когда взбредет в голову, пили, ели, работали, спали, когда придет охота; никто их не будил, никто не приневоливал...»
Баррер. Увы, увы! Бедные мы подневольные, изгнанные из рая!
Сен-Жюст (продолжает). «...никто не приневоливал ни к питью, ни к трапезе, ни к иному прочему. Понеже так положил Гаргантюа. В уставе их было одно лишь правило...»
Баррер и Сен-Жюст (вместе, с шутливой торжественностью). «Делай, что хочешь!»
Занавес.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Занавес падает и тут же поднимается снова. Видно тесное помещение, вроде узкого коридора между шкафами книгохранилища и перегородкой, отделяющей от библиотеки зал заседаний Комитета общественного спасения. Коллено, сидя на табурете, пишет, держа бумаги на коленях. За перегородкой слышны голоса: Сен-Жюст декламирует Рабле, Баррер со смехом подсказывает, когда Сен-Жюсту изменяет память.
Голос Сен-Жюста. «Ибо люди свободные, высокородные, просвещенные, вращающиеся в высшем обществе, одарены врожденным чутьем, которое побуждает их к добрым поступкам и отвращает от порока: именуется же это чутье честью...»
Голос Баррера (подхватывает). «Но ежели жестоким насилием и принуждением они принижены и порабощены, то их благородное стремление, свободно влекшее их на стезю добродетели, обращается на то, чтобы свергнуть и сбросить ярмо рабства...»
Голоса Сен-Жюста и Баррера (вместе). «Ибо мы всегда тянемся к тому, что запретно, и питаем вожделение к тому, в чем нам отказано!..»
Пауза.
Голос Баррера (со вздохом). Ах, как жизнь прекрасна! Не выразишь словами!
Оба замолкают. Во время их беседы приотворяется потайная дверца, ведущая в библиотеку, и просовывается голова Клариссы, молоденькой секретарши Баррера. Коллено прикладывает палец к губам. «Тс, тише!» Они замирают на несколько мгновений, прислушиваясь к голосам Сен-Жюста и Баррера за стеной, пока те не умолкают.
Кларисса (шепотом). Все тихо.
Коллено (так же). Да... Должно быть, уснули. (Передает Клариссе свои записки.)
Кларисса. Межан переправит бумаги Дантрегу. В конце недели они будут доставлены Конде. Через четверть часа уезжает Сен-Лоран.
Коллено. Паспорт у него есть?
Кларисса. Межан изготовил ему фальшивый паспорт.
Коллено. Ты слыхала, что они перехватили последнее донесение?
Кларисса. Это мы сами им подсунули, по приказу Дантрега, чтобы посеять среди них недоверие.
Коллено. Однако они помирились.
Кларисса. Только на словах! Их всех терзает подозрение. Каждый следит за соседом. Мы прикончим их всех, одного за другим. (Протягивает Коллено бутылку вина и еду.) Теперь поешь и ложись спать.
Коллено (с набитым ртом). Всех прикончим!
Кларисса затворяет дверцу и скрывается в библиотеку.
Занавес.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
У Фуше на улице Сент-Оноре, № 315, четвертый этаж, 18 жерминаля (7 апреля), около полудня. Убогая комната, голые стены, грязные занавески на окнах, жалкая постель, колченогий столик, соломенные стулья. У детской кроватки сидит женщина (ребенка не видно). Наружная дверь отворяется. Входит Фуше. Бесшумно закрывает дверь, на минуту задерживается на пороге. Женщина поднимает голову, оборачивается.
