Ночь Ватерлоо - Григорий Александрович Шепелев
МАША. Так получается, потому что ты берёшь за основу Эвклидову геометрию! А по геометрии Лобачевского расположение смерти относительно нас хрен вычислишь, даже если ты, я и она бежим по одной прямой. Ты круто обломаешься, если тут на умняк подсядешь!
АНФИСА. Откуда ты столько знаешь про геометрию Лобачевского?
МАША. Как – откуда? Помнишь Наташку, которую я сюда приводила?
АНФИСА. Такое разве забудешь!
МАША. У неё был бойфренд, Серёжка. У него над кроватью висел портрет мужика. Как-то раз Наташка, прыгая на Серёжке, заметила, что он смотрит на этот самый портрет. Она сразу спрыгнула и спросила, что это за мужик. Сережка сказал: «Это Лобачевский!» Наташка, естественно, поинтересовалась, зачем он на него пялится. И Серёжка ей отвечает: «Он доказал, что параллельные прямые пересекаются. Пересекаются, представляешь? А уж если параллельные прямые пересекаются, то как можно не сомневаться в том, что противозачаточные таблетки не подведут? Колючий взгляд Лобачевского помогает мне ни на одну секунду не забывать, что не сомневаться в этом нельзя! А значит – необходимо всё время быть начеку!» Таков был ответ Серёжки. Потом Серёжка ей рассказал и про остальные теории Лобачевского.
АНФИСА. И она его поняла?
МАША. Конечно. А как его можно не понять – он только три слова знает! И производные. А Наташка целых два года училась на юридическом факультете! Теперь торгует зубными щётками в переходе. Когда подваливают менты, она им читает лекцию, и они её слушают до конца, не перебивают. Потом берут только одну щётку.
АНФИСА. Я её не дослушала до конца, когда она начала грузить меня нейро-лингвистическим программированием. Лобачевский уже только потому внушает мне недоверие, что его фамилия вылетает из её рта!
МАША. Окей, забьём на неё. Итак, смерть находится между нами. Делаем вывод, что либо ты, либо я уже не на этом свете. Так кто из нас, по-твоему, разлагается?
АНФИСА. Я. Ведь если я боюсь смерти – значит, она овладела моим сознанием. Ты – потому, что за смертью бегает только тот, кому надоело заживо разлагаться.
МАША. Нет, тут меня не запутаешь! Я с деканом филфака два раза в баню ходила. У каждой личности есть десятки причин гоняться за смертью! Главное – найти их, эти причины, что не так просто! Для этого нужно кардинальным образом переструктурировать подсознание с помощью специальных психологических тренингов.
АНФИСА. Да зачем этим заморачиваться? Ты бредишь?
МАША. Если скажу – ты будешь орать, что это взрыв мозга! Ладно, ори. Короче, всё это пересекается с путём воина. Я не очень-то фанатею от Кастанеды, но не могу придраться к тому, как он обозначил изъян самоутверждения.
АНФИСА. Если это – взрыв мозга, то разве что одноклеточного. Стрельцова, зачем ты так опозорилась? Ведь могла бы и промолчать!
МАША. Овца! Ты ходишь по льду, думая, что это – река! Река – подо льдом.
Щёлкает замок, гремит дверь. Замок опять щёлкает. Входит Гюльчихра в юбке, блузке и пиджачке, с сумкой на плече и с пакетом в руке.
МАША. Привет, Гюльчихра!
ГЮЛЬЧИХРА. Привет. Анфиса, полпачки положить в кашу?
АНФИСА. Да.
Гюльчихра выходит. Анфиса с Машей пьют чай.
АНФИСА. Так что в тебе тебя не устраивает?
МАША. Не знаю. Я не особо склонна к самокопанию. Искать что-то внутри себя – удел тех, у кого снаружи ничего нету. Но я предчувствую катастрофу с самооценкой.
АНФИСА. А, поняла! Тебе кто-то нравиться начинает?
Маша кивает.
АНФИСА. Девочка или мальчик?
МАША. Мальчик. И девочка.
АНФИСА. Кто они? (ставит чашку.)
МАША. Не они, а она – когда на ней юбка, и он – когда на ней брюки. То есть, на нём.
АНФИСА. А каким местоимением обозначается эта личность, когда на ней нет одежды?
МАША. Ну, ты тупица, блин!
Поднимается, ставит чашку и, наклонившись к уху Анфисы, что-то ей шепчет.
АНФИСА .(толкнув ее на диван) Ты что, кукукнулась? Тебе университетских сосалок мало?
МАША. (смеясь): Да ты, я гляжу, ревнуешь!
Входит Гюльчихра в белых брюках и синей кофте.
АНФИСА. Машка, ты – идиотка! Если ты её тронешь, она тебя по стене размажет и к ней приколет ножом!
МАША. Гюльчихра здесь. Она сняла туфли, поэтому ходит тихо.
Анфиса вздыхает.
ГЮЛЬЧИХРА. Извините, что помешала вам расцарапать друг другу морды. Анфиса, ты кашу будешь сейчас?
АНФИСА. Попозже. Посиди с нами.
ГЮЛЬЧИХРА. Да ну вас к чёртовой матери! Я устала. Орите тише пожалуйста!
Поворачивается.
МАША. Гюльчихра! У меня был тоже денёк тяжёлый – три пары, но я сижу с человеком, которому ты вколола транквилизатор, и отговариваю его от самоубийства! Извини, Гюльчихра, но мне почему-то кажется, что заниматься этим должна не я, а присутствующая здесь аспирантка психиатрии.
АНФИСА. Стрельцова, что ты тут гонишь дерьмо по трубам? Это тебе с твоими заскоками психиатр нужен!
ГЮЛЬЧИХРА. (подойдя к Анфисе) Анфиса! Дай, пожалуйста, руку.
АНФИСА. Это ещё зачем?
МАША. Гюльчихра положит её на свою прекрасную грудь, и ты успокоишься.
Анфиса протягивает руку. Гюльчихра щупает ей пульс.
МАША. Гюльчихра сейчас в облегающих белых брюках с пятном от кофе и двумя пятнами от борща!
ГЮЛЬЧИХРА. Заткнись! (Отпускает руку Анфисы.) Анфиса, чем ты взволнована?
МАША. Очень странный вопрос! Дураку понятно – тем, что ты взяла её за руку.
ГЮЛЬЧИХРА. Я просила тебя заткнуться! Анфиса, ты мне ответишь?
АНФИСА. Я не взволнована, я слегка взбешена. Прикинь – она заявляет, что я тебя к ней ревную!
ГЮЛЬЧИХРА. А почему она так решила?
АНФИСА. Понятия не имею! Я ей спокойно сказала – если ты сунешься к Гюльчихре, она тебя так приложит, что ты от стенки не отскребёшься! Завязывай, говорю, нести всякий бред, а то пожалеешь! А ей, по ходу, плевать на то, что я говорю. Она мне сознательно мозг выносит!
МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!
ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?
МАША. Что она орала, как ненормальная! Её всю до сих пор колотит от злости! Смотри, не проговорись ей, что я тебе вчера помогала сделать укладку, а то здесь будет истерика! Она с третьего класса влюблялась в худых брюнеток и своей ревностью изводила буквально всех!
АНФИСА. Да, да! И ещё, Гюльчихра, смотри не проговорись, что это моя идея была с укладкой и макияжиком, потому что мне нужно было спокойно поговорить с её Димочкой, от которого мой мобильник скоро
