Валентин Герман - Философская драма. Сборник пьес

АЛЬБЕР КАМЮ

(При участии ВАЛЕНТИНА ГЕРМАНА)

Действующие лица

Марта

Мария

Мать

Ян

Старый слуга

Пьеса написана Альбером Камю в 1943 году в оккупированной Гитлером Франции. Через 70 лет (в 2015 году) в путинской Москве Валентином Германом переделан её финал.

Действие первое

Полдень. Зала в небольшой гостинице, светлая и чистая. В обстановке – ничего лишнего.

Мать – за конторкой. Марта возвращается от дверей (она проводила клиента).

МАТЬ: Он вернётся.

МАРТА: Он вам это сказал?

МАТЬ: Да. Когда ты вышла.

МАРТА: Вернётся – один?

МАТЬ: Не знаю.

МАРТА: Он богат?

МАТЬ: О цене он не спрашивал.

МАРТА: Что ж, если богат, тем лучше. Но нужно ещё, чтобы он был одинок.

МАТЬ (устало): Одиноки богат, да-да… И нам надо будет опять приниматься за старое.

МАРТА: Конечно. Мы и примемся. И получим сполна за свой труд.

Пауза. Марта смотрит на мать.

Вы какая-то странная, мать. Я с трудом узнаю вас последнее время…

МАТЬ: Дочь моя, я устала, больше ничего. Мне хочется отдохнуть.

МАРТА: Я могу взять на себя работу по дому, которая ещё осталась за вами. И вы сможете полностью распоряжаться своим временем.

МАТЬ: Я не о таком отдыхе говорю. Нет, это просто мечта старой женщины. Я стремлюсь к покою, к тому, чтобы избавиться от забот.

Едва слышно смеется.

Это звучит глупо, Марта, но бывают вечера, когда я чувствую в себе даже склонность к религии…

МАРТА: Вы ещё не настолько одряхлели, чтобы думать об этом. У вас есть дела и поважнее.

МАТЬ: Ты ведь понимаешь, что я шучу!..

Шучу?.. Да и какая в этом беда? К концу жизни можно себе позволить немного расслабиться… Негоже быть всегда сухарём, Марта, и вечно держать себя – как в узле… Ну вот так, как это делаешь ты. Я знаю многих девушек, твоих ровесниц, у которых на уме одни безрассудства.

МАРТА: Вы не оговорились? Вы и в самом деле считаете меня ещё девушкой?

МАТЬ: Ну а кем же мне тебя считать?

МАРТА: Вы правы: у многих девушек после сорока на уме, действительно, одни безрассудства… Впрочем, все их безрассудства – сущий пустяк по сравнению с нашими, вы это сами отлично знаете.

МАТЬ: Не будем об этом. Я только хотела сказать, что была бы рада увидеть хоть раз, как ты улыбаешься.

МАРТА: Клянусь вам, это со мною бывает.

МАТЬ: Да? А мне кажется, что я никогда не видела тебя улыбающейся.

МАРТА: Потому что я улыбаюсь у себя в комнате, когда бываю одна.

МАТЬ: Вот как? Ты это серьёзно?.. Какое суровое у тебя лицо, Марта!

МАРТА: Значит, оно не нравится вам?

МАТЬ: Что? Нравится, не нравится… Да нет, пожалуй, всё-таки нравится.

МАРТА: Ах, мать! Когда мы накопим много денег и сможем покинуть наконец эту убогую страну, когда позади останется и эта жалкая гостиница, и этот пасмурный город, и мы забудем этот дождливый край, – в день, когда мы наконец-то окажемся перед морем, о котором я столько мечтала, – в этот день вы увидите, что я улыбаюсь!.. Но нужны немалые деньги, чтобы жить безбедно у моря. Вот почему не надо бояться слов. Не надо бояться называть вещи своими именами… Нам нужно вплотную заняться тем человеком, который сейчас придёт сюда (ведь он вернётся, как вы сказали?). Если он окажется достаточно богат, моя свобода сможет начаться (как знать?) именно с него! Он долго говорил с вами, мать?

МАТЬ: Нет. Фразы две, не больше.

МАРТА: Всего-то? Это не очень показательно. А какой у него был вид, когда он просил у вас комнату?

МАТЬ: Не знаю. Я плохо вижу и не рассмотрела его. Да и потом… Я по опыту знаю, что лучше на них не смотреть. Легче убивать тех, кого ты не знаешь. Ну вот, можешь радоваться: я не боюсь этих слов.

МАРТА: Так-то оно лучше… Терпеть не могу недомолвок. Убийство есть убийство, надо знать, чего хочешь. Мне кажется, вы сами об этом же подумали, когда ответили путнику.

МАТЬ: Нет, в тот миг я об этом не думала, я ответила по привычке.

МАРТА: По привычке? Ну да… Ведь удобные случаи выпадают так редко. Но – тем настойчивее надо думать о них! Думать, чтобы не пропустить шанс…

МАТЬ: А чего там пропускать? Мы же и так – практически почти всех одиночек убиваем. Это удивительно, как это на нас до сих пор не вышла полиция…

МАРТА: Типун вам на язык! Вот это слово и в самом деле лишнее.

МАТЬ: А потом… Чёрт его знает!.. Ведь к убийству тоже привыкаешь, когда они идут одно за одним… Да что там! Привычка начинается уже со второго убийства. С самым первым убийством ещё ничего не начинается, с ним только что-то заканчивается. И потом, если удобные случаи выпадают редко, растягиваются на долгие годы, привычка всё укрепляется и укрепляется – даже за счёт воспоминаний. Да… Вот эта неосознанная привычка, должно быть, мне и шепнула, чтобы я не глядела на этого человека. Она как бы машинально подтвердила, что у него лицо очередной жертвы.

МАРТА: Ма-ать!.. Мать… Его надо убить.

МАТЬ: Разумеется, его надо убить.

МАРТА: Вы… как-то странно говорите об этом.

МАТЬ: Я в самом деле устала, и мне бы хотелось (вот клянусь тебе – искренне бы хотелось), чтобы этот человек оказался последним. Это ужасно утомительно – убивать. Знаешь, мне, в сущности, все равно, где я умру, возле моря или среди вот этих равнин, но я очень хочу, чтобы мы уехали отсюда вместе с тобой.

МАРТА: Мы уедем вместе отсюда, и это будет наш звёздный час! Соберитесь с силами, мать, осталось сделать немногое. Вы ведь знаете, речь даже не о том, чтобы нам с вами его конкретно убить… Он выпьет свой чай и уснёт. Мы отнесём его к реке ещё живого. А там он утонет. Он сам утонет: во сне, но – сам…

МАТЬ: Себе-то самой не лги, Марта! Он не сам утонет. Это мы его бросим в реку!

МАРТА: Бросить – это не убить! Мы сами у него жизнь не отнимаем. Отнимает – вода!

МАТЬ: Да?

МАРТА: Да!

МАТЬ: Марта, я ещё не выжила из ума. Что ты несёшь? В уголовном суде судят не воду, а человека. Того человека, который столкнул мертвеца в воду, за смерть в этой воде отвечает он.

МАРТА: Ну и пусть себе отвечает!.. Не беспокойтесь: его отыщут нескоро, нас уже не будет здесь… Он прибьётся к плотине вместе с другими горемыками, кому в жизни тоже не повезло и кто с открытыми глазами бросился в воду… В тот день, когда мы с вами смотрели (помните?), как рабочие чистят плотину, вы мне сами сказали, мать, что наши страдают меньше других и что жизнь сама по себе ещё более жестока, чем мы. Сказали?

МАТЬ: Сказала…

МАРТА: Так соберитесь же с силами: вы обретёте желанный покой, и мы наконец убежим отсюда.

МАТЬ: Да, я соберусь с силами. Иногда меня и вправду утешает мысль, что наши совсем не страдали. Может быть, и вправду – это не убийство, а просто… как бы сказать?.. Некоторое вмешательство, небольшая помощь, которую мы оказываем незнакомым нам жизням, чтобы они без мучений перешли в смерть?.. В самом деле, обычная жизнь сама по себе гораздо более жестока, чем мы. Потому мне и трудно считать себя во всём виноватой…

Входит старый слуга. Он молча садится за конторкой. До конца сцены он ни разу не шевельнётся.

МАРТА: В какой комнате мы его поселим?

МАТЬ: Не важно в какой. Лишь бы только не высоко.

МАРТА: Да, в последний раз мы с вами намаялись из-за этих двух этажей.

Впервые за все время садится.

Мать, а правда, что там, на пляжах, песок обжигает ноги?

МАТЬ: Я никогда там не была, ты ведь знаешь. Но мне говорили, что солнце там сжигает всё вокруг.

МАРТА: В одной книге я прочитала, что оно пожирает в человеке всё, даже душу, и тело становится сверкающим, лёгким, но – внутри – пустым.

МАТЬ: Об этом ты и мечтаешь, Марта?

МАРТА: Да. Мне надоело всё время носить в себе душу. Это просто тяжело… Я хочу поскорее найти страну, где солнце убивает сомнения и вопросы… Мой дом не здесь.

МАТЬ: Но прежде нам предстоит ещё многое сделать. Если всё сойдёт благополучно, я, конечно, отправлюсь вместе с тобой. И всё же у меня нет ощущения, что это будет путь к моему дому. Знаешь, когда ты стар, на земле уже нет жилища, где бы ждал тебя отдых; хорошо уже то, что я сумела своими руками сложить из кирпичей вот этот жалкий, захламлённый воспоминаниями отель, в котором мне иногда всё же удаётся заснуть. Было бы, однако, ещё лучше, если бы вместе со сном я обрела бы и забвение всего вот этого сегодняшнего прошлого…