Славомир Мрожек - Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Под утро я проснулся, встал и отправился по нужде. Полусонный, я не сразу понял, что, отворив дверь в переднюю, я наступил босой ногой на двух лейтенантов, которые дремали на соломенном коврике. Они сразу же вскочили, отдали, как полагается, честь и, извинившись, спросили меня, кого бить.
— Откуда я знаю… — ответил я задумчиво. — Около восьми приходит молочник. Может быть, его? Честно говоря, по отношению к нему у меня тоже имеется комплекс. Чтобы принести молоко, ему приходится подниматься на четвертый этаж, и я подозреваю, что он это не любит. Я много раз говорил ему: «Высоко, да? Вы, кажется, запыхались, да?» А он ничего, только поддакивает, но не краснеет, скрытный такой. Так, может быть, его?
— Можно. Нам все равно, — отвечают они вежливо.
Удальцы, соколы мои, защитники. Я снова ложусь, но заснуть уже не могу. Мне все время казалось, что я слышу шаги молочника на лестнице. Я ворочался с боку на бок, пока не встал и не надел штаны.
— Это я опять, — сказал я лейтенантам, которые больше уже не ложились.
— То ли я что-то вчера съел… — и подмигнул, как будто шучу, или что-то в этом роде. А они:
— Пожалуйста, пожалуйста…
Потом в коридоре я свернул на лестницу и бегом вниз. У открытых уже ворот стоял сторож и смотрел на улицу. Я хотел вернуться, но передумал. А он все не оборачивается, а я все стою за его спиной и жду, и так все это длится.
— Ну, как там? — говорю я наконец, но, к несчастью, тихо и как-то невразумительно, и тут замечаю, что у меня развязался шнурок, наклоняюсь, чтобы его завязать, и как раз в тот момент он обернулся и увидел меня, я шнурок завязывать не стал, а только оперся о дверной косяк и как ни в чем не бывало смотрю на улицу.
— Если придет молочник, то, пожалуйста, скажите ему, что сегодня молока не нужно… — и вдруг как крикну: — Понятно?! — И тут неизвестно почему меня разобрало, я даже поднял на сторожа руку, но в последнюю минуту сделал вид, будто что-то попало мне за воротник и я хотел почесаться, в результате чего я и поднял руку… Я убежал к себе наверх, закрылся в уборной и впал в отчаяние. Сердце колотилось…
Дело было не в стороже, а в молочнике. Я очень любил завтракать молоком, но не в этом было дело в ту минуту. Ненависть к молочнику вспыхнула во мне с неведомой силой. В моей голове возник идеальный план. Молочник не должен прийти с молоком, чтобы не быть избитым, а должен прийти без молока, чтобы быть избитым за то, что я приказал ему, чтобы он не приходил ни с молоком, ни без молока, чтобы быть избитым. И прежде всего за тот мой зуд за воротником. Кроме того, я боялся, что лейтенанты о чем-то догадываются.
Запыхавшись, я застал внизу сторожа, все еще смотрящего на улицу.
— Приходил? — спросил я с напускным равнодушием.
— Не приходил, — ответил сторож так грубо, что я зашатался.
— Если придет, то пусть молоко оставит внизу, а сам поднимется наверх… Что? — добавил я, так как прежде чем он что-то сказал, мне показалось, что он что-то сказал. Но так как он вообще ничего мне не сказал, то, делая взмахи руками и приседая, будто я спустился вниз только для выполнения упражнений, я снова взбежал по лестнице.
Лейтенанты стояли в дверях, всматриваясь в лестничную клетку, лощеные и настороженные.
— Это я! — крикнул я издалека на всякий случай, стараясь пройти мимо них пружинисто и небрежно, чтобы дать понять, что это свой. И тогда, вместе со спазмом страха, у меня мелькнула мысль, что они догадываются: моя одышка не может не обратить на себя их внимания. Рассеять их подозрения и в то же время отшутиться, сблизиться, вступить с ними в контакт, подойти к ним — неожиданно стало моей целью.
— Вы себе и представить не можете, господа, — загоготал я, — как человек запыхается, прежде чем… хе!.. хе!.. того… ну, вы знаете, господа, что я имею в виду!..
Сгорая от стыда, я спрятал голову под подушку. Это должно быть в их стиле, — повторял я про себя — солдатская развязность, почему они не смеялись? Ни в какую. Они ждали молочника.
Я тоже ждал. Около восьми на лестнице послышались чьи-то шаги. «Сейчас его будут бить», — подумал я с облегчением. Но ничего не происходило, наступила долгая тишина. Наконец, не в силах больше ждать, я приоткрыл дверь и выглянул в прихожую.
— Он не приходил, — отрапортовали они с готовностью. — Правда, здесь был какой-то тип, покрутился, покрутился и ушел. Но молока у него с собою не было.
— Благодарю вас. Наверно, придет попозже, — соврал я и вернулся на кровать. Я сидел на кровати, тупо уставившись в стену. Весь мой сложный план, стоивший мне такого напряжения, не говоря уже о беготне по лестнице, рухнул при первом же столкновении с простым молочником. — Значит, я ни на что не способен, — повторял я про себя, — если многоэтажная интеллектуальная постройка рушится при столкновении с таким обычным явлением, как молочник. Ему удалось уйти безнаказанно, так легко, так просто! Разгром, поражение, крышка! Обманул, надсмеялся надо мной! — кричал я.
Я чувствовал себя униженным.
Около полудня я решился выйти из комнаты.
— Иду в город развивать свою личность, — сообщил я лейтенантам. — Будьте добры, подождите еще немного. Иногда он приходит и после полудня, а если ему не по дороге, то и вечером.
Остаток дня я употребил на то, чтобы постараться забыть утреннее поражение. С наступлением сумерек я почувствовал значительное улучшение.
— Плевать! — решил я. — Что было, то было. Зато сегодня снова позвоним в парадную. Я и адъютант.
При мысли об ожидающем меня очищении, я повеселел. Я нарочно оттягивал возвращение домой. Чем позднее, тем сильнее он будет меня проклинать, тем полнее и упоительнее будет мой вечерний реванш.
Только после того, как последние посетители покинули бильярдный зал, вышел и я. Я шел не торопясь, останавливаясь по дороге, чтобы сладостней упиться, перебирая в уме все тонкости и так, во все улучшающемся настроении дошел до своего дома. Парадная была закрыта, улица пустынна и залита лунным светом. С улыбкой, потирая руки, чувствуя почти блаженную дрожь, я позвонил.
Послышались знакомые тяжелые шаги. В нетерпенье я переступал с ноги на ногу. Загремел засов. В дверях выросла огромная фигура в белых кальсонах, и в ту же самую минуту из-за угла появляется элегантный адъютант Генерального штаба и с размаху трижды бьет меня по роже.
Прежде чем я пришел в себя от удивления, дверь за мной закрылась и я очутился в коридоре, освещенном только переносной лампой, стоящей на полу возле фигуры сторожа, покрытой серой белизной, точно мраморный столб, подпирающий парфенонский храм.
После минутного молчания я робко попробовал поставить ногу на первую ступеньку. Он не двигался, это означало, что мне разрешается подняться по лестнице и уйти к себе наверх.
— Шел я это сегодня через парк, — вдруг заговорил он как-то певуче. — …И знаешь ли, котик, что? Наш генерал-губернатор, Его Превосходительство… тут он отпрянул от стены и стал навытяжку, в позе, выражающей почтение и уважение, — …на катке тонет, ну и я его спас.
«Опять?» — подумал я про себя, а вслух сказал:
— Понимаю, анархия среди людей, отсутствие сил и опоры…
— И… нет, — отвечал сторож. — Перво-наперво я ему рассказал о жильцах. Его Превосходительство все записал.
— Ага. Mon Général, — сказал я ни с того ни с сего. — Ну, я пошел.
Сторож снова лениво оперся о стенку.
— А иди, иди, котик, иди. Там наверху уже ожидают. Те же, что и утром.
Я остановился, но только на мгновение. Потом, зажмурившись, крепко сжимая перила, медленно двинулся наверх, стремясь изо всех сил поверить в приключения Орфея.
Собака
Я уже заказывал по второй кружке пива, когда мы впервые увидели эту собаку.
По причине жары двери были открыты. Из темной глубины ресторанчика было видно как на ладони все, что происходило на рынке.
— Интересно, чья это собака? — спросил кладовщик. Собственно, ответа он и не ждал. Он сказал это просто так, между прочим.
Буфетчица наклонилась над стойкой, чтобы увидеть, о чем идет речь.
— Не знаю, — сказала она.
— Интересно, какой она породы, — продолжал лениво кладовщик. Не думаю, чтобы и эти слова он сказал с какой-нибудь тайной мыслью. Мы снова посмотрели на рыночную площадь.
— Какой-то неопределенной, — сказал я. — Смахивает на волкодава.
Собака медленно бродила по рынку.
Бухгалтер надел очки и подошел к дверям. Снял очки, протер их и снова надел.
— Ну что? — поинтересовались мы, все еще без особенного воодушевления.
— Полицейская, — ответил он кратко.
Наступила тишина.
— А может, нет? — спросил кто-то с робкой надеждой.
— Еще по одной? — спросила буфетчица, собирая пустые кружки.
— Что вы! — возмутился референт. — Я забежал только на минутку. Там люди ждут! Получите!
