Елена Головина - Антология современной французской драматургии. Том II
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Я этому очень рад…
ЕЛЕНА. Что? Чему это ты рад?
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Тому, что ты говоришь, что ты сказала, тому, что только что сказала Это доставляет, доставило, доставляет мне большую радость.
Одна семья мы все. Что бы мы ни делали, так или иначе, что бы мы оба ни делали, ты и я, так или иначе все исходит из одной и той же семьи.
Я доволен.
Согласись, что мы это осознали поздновато, но я рад.
ЕЛЕНА. Я говорю не для того, чтобы доставить или не доставить тебе удовольствие, а просто констатирую факт, это констатация факта, не более того.
(…)
ЗАКАДЫЧНЫЙ. И, как во всякой хорошей семье, не следует обманываться на этот счет, как во всякой хорошей семье, в противоположность тому, что об этом всегда пишут в книгах, и не следует обманываться на этот счет, каждый живет своей жизнью, каждый из членов семьи живет своей жизнью: приобретенная семья, ты и я, Елена и мы и тот тоже…
ЛУИ. Ты обо мне?
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Каждый из членов семьи живет своей жизнью, и приобретенная семья подчиняется тем же правилам, что и семья изначально назначенная, ибо и в назначенной изначально, мне очень жаль, но…
МАТЬ. Я не слушаю. Не беспокойтесь из-за меня. Я ничего не слышала.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. В назначенной, полученной от рождения, естественной, как говорится, те же правила, те же тайные связи, те же скрытые противоречия. Даже если ее выбираешь сам, семья не может основываться лишь на благоденствии. Вот что я хотел сказать.
ЕЛЕНА. Хорошо, что ты разъяснил.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. За это ты меня и любишь.
ЕЛЕНА. Вот именно за это я тебя и люблю.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Ты любишь его за это?
ЕЛЕНА. За его поразительное умение все разъяснить.
(…)
СЮЗАННА. А иногда на сцену будем выходить мы, девушки, женщины твоей жизни, группа женщин твоей жизни. Это будет слитный хор.
ЛУИ. Если хочешь, Сюзанна.
Это моя сестра Сюзанна.
ЕЛЕНА. Да, знаю, я видела у тебя ее фотографию.
СЮЗАННА. У тебя есть моя фотография? У него есть моя фотография? Мне это страшно приятно.
ЛУИ. Ладно. Начинай, Сюзанна.
СЮЗАННА. Иногда девушки, женщины — я тоже была среди них — мы будем собираться вместе, вот здесь, и будем наблюдать за вами со своей колокольни.
Мать, сестра, то есть я, Елена, которую мы уже слышали, и Катрин… Катрин, ты где?
КАТРИН. Я здесь. Извините, я не расслышала.
СЮЗАННА. Мать, сестра то есть я, и Елена, и Катрин…
ЕЛЕНА(обращаясь к Катрин). Садись сюда.
СЮЗАННА. А еще редкие любовницы, их немного, но как раз поэтому, вследствие немногочисленности, важность их возрастает, и любовницы, и приятельницы, как мы видим, вернее, спутницы мальчиков, сестры героев, как говорится, и отвергнутые любовницы счастливых любовников, и несчастные наперсницы еще более несчастных, в свою очередь, любовников — в чем они потом сочтут себя виноватыми, ибо это создает напряженность в отношениях, — и девочки, которые проходят и знают, что не про них, и танцуют в одиночку, в печали, не умея даже послать нам свои проклятья, и заброшенные жены безмерно любимых мужчин…
КАТРИН. Пусть это буду я. Мне очень хочется.
СЮЗАННА. А также жены, их из соображений чистой справедливости сыграют те же исполнители, жены, безмерно любимые, бывает и так, нынешними, в свою очередь заброшенными мужчинами.
А еще все женщины, которых, по принадлежности ли к определенной профессии или кругу, по возрасту ли или цвету волос — рыжеватые, огненно-рыжие, блондинки и брюнетки, — плаксы или хохотушки, все те женщины, которых предпочтут другим и назовут Любимой, — как мы увидим, ей сообщат об этом по секрету, — и актрисы, без них нельзя, и медсестры, без них не обойтись, потому что мужчины постоянно умирают, и актрисы, исполняющие роль медсестер, что логично, и самая юная, и самая старшая в этой подгруппе, и самая толстая, и самая худенькая также, и та, оставляю ее себе, очень хочется ее сыграть, я уже репетировала, и у меня есть костюм,
та, которая разнесла себе череп выстрелом из отцовской двустволки с единственной целью — всем досадить, вызвать сожаления и выделиться (надо признать, что в этом она преуспела), и еще другие, я заканчиваю с девушками, остановиться невозможно, но нужно и мальчикам дать возможность, а девушки, как связующие звенья, прорвутся еще так или иначе…
Мы увидим.
(…)
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Любовники. Юноши и мужчины.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Мне вступать?
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Две-три истории любви, из тех, что составляют жизнь, с которыми проживаешь жизнь, вот что хотелось бы услышать, ему бы хотелось, два-три огонька во тьме существования.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Это я.
ЛУИ. Ты.
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. И те, кого повстречал лишь на несколько минут, на час или два, провел ночь и потом никогда больше не увидел или просто здоровался и ничего вместе не построил. Все остальные, хорошие товарищи, братишки и воины, все воины. (Обращаясь к Юноше.) Ты сыграешь хороших товарищей, а я воинов. Мы постараемся.
Торопливая сексуальность, стоймя в подъездах и в подвалах, во мраке подвалов, и большие романы на ночных улицах города Постоянные обещания, ибо о каждом человеке вспоминаешь потом исключительно по данным ему обещаниям, привычная точка опоры.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. А я, все видели, хотелось бы отметить, что он предпочитал меня.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Предпочитал тебя? Что это еще за новости?
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Любил меня. Обо мне чаше всего вспоминает, меня хранит в сердце своем.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Да откуда ты все это взял?
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Оставь.
ЛУИ. Однажды ночью я сказал ему по секрету. Я сказал: «Ты — мой самый любимый…»
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Ты это говорил всем. По секрету всему свету. Мне ты каждый раз это говорил по секрету, мы это слышали. Разве не так? Это был наш секрет. Я это слышал собственными ушами.
ЛУИ. Но ты не поверил…
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Я не поверил, нет, разумеется, нет, он говорил это кому попало, ты это всем говорил, всегда наступал такой момент, когда он так говорил, я и не думал верить. В это нельзя поверить. А ты что, ты верил, когда он так тебе говорил?
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Мне он не говорил, я не слушал, и, значит, он как бы и не говорил. Я никогда не слушаю, когда говорят подобные вещи. Бывает, редко, но все же случается и мне самому так говорить, но я не желаю об этом вспоминать. Начнутся сожаления, боюсь я их.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Но почему? Почему ты не слушаешь? Можешь объяснить?
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Я, не слушая, не доверяю. Всегда боюсь поверить.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. А я ему верил.
Что был самым любимым.
Тому, что он говорил мне по секрету.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Если достаточно поверить…
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Достаточно поверить.
(…)
ЛУИ. Меня зовут Луи. Я не назвался.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Ты не назвался.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Ты никогда не давал себе труда назваться. Сколько раз ты не считал нужным сообщать нам ни имя свое, ни фамилию. Тех, о ком ты жалеешь сегодня, немало, но они, даже если бы захотели, не смогли бы тебя разыскать. У них нет минимальной информации.
ЛУИ. Меня зовут Луи.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. А я разве сразу узнал твое имя и фамилию? Не думаю, нет. Это было позже, гораздо позже, через несколько недель, когда мы снова встретились, только тогда ты мне сказал, как нечто совершенно незначительное, обычная твоя манера..
ЛУИ. Но ты меня и не спрашивал.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. А что я должен был сделать? Это было вовсе не так важно, как они полагают. Знать твое имя, фамилию — я боялся этого, это означало бы начало чего-то, привязанность, я не доверял, боюсь подобных вещей. Я знал, что скоро умру, — мне сейчас около тридцати, и как раз в этом возрасте я должен был умереть — я готовился к смерти и не хотел отягощать себя сожалениями, ты можешь это понять.
ЛУИ. Могу понять.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Объяснять надо не ему…
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Мне?
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Да.
С твоими привычками избегать лишних знаний, никогда ничего не знать.
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Не отрицаю, не вижу в этом ничего дурного.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Однажды я спросил у тебя номер твоего телефона, когда мы с тобой встретились, и я потом попросил у тебя твой телефон и адрес, я попросил у него телефон и адрес, ты мне сказал: нет. Ты сказал: я предпочитаю не давать, так будет лучше. Потом ты сказал: я буду помнить, что дал тебе телефон, а ты не позвонишь, я огорчусь и все такое…
