Ромен Роллан - Робеспьер
До этой минуты Сен-Жюст продолжал стоять в той же позе, положив руки на плечи друга. При этих словах он отстраняется от Леба.
Сен-Жюст. На самого себя... Видишь ли, Филипп, самую трудную борьбу не всегда ведешь с врагами. Подчас труднее бороться с самим собой. Когда я вступаю в этот поединок, я бегу от людей, пока не решится исход битвы.
Леба. Бой состоялся?
Сен-Жюст. Состоялся.
Леба (робко). Со счастливым исходом?
Сен-Жюст. Для меня исход несчастный. Но Анриетте лучше забыть обо мне. Она бы очень страдала, если бы стала моей женой.
Леба. Она будет страдать гораздо больше, если не станет твоей женой.
Сен-Жюст. Нет, друг, если любимые существа готовы по неразумию погубить себя, наш долг быть разумными вдвойне ради них. Было бы безумием для молодой женщины связать свою судьбу с таким, как я, с обреченным.
Леба. Обреченным? На что?
Сен-Жюст. Приносить гибель и ждать смерти.
Леба. Друг! Нам всем угрожает смерть. Но, я надеюсь, ей еще долго придется ждать.
Сен-Жюст. Она близко, она уже стучится в дверь.
Леба. Ты видишь все в слишком мрачном свете.
Сен-Жюст. Я вижу слишком ясно. И нас и тех, других.
Леба. Я знаю не хуже тебя, какие грозные тучи нависли над Робеспьером, я слыхал о заговорах против него. Но он расстраивал самые коварные козни. Конвент покорен ему, и народ Парижа за него горой.
Сен-Жюст. Конвент только и думает, как бы его предать. Нам надо неотступно следить за нашими врагами. Иначе они ринутся и разорвут Робеспьера, как дикие звери. А за кого стоит народ, на чьей стороне он будет нынче вечером или завтра, я не знаю, да и сам он не знает. Это уже не прежний народ десятого августа. Он утомлен и растерян. Его сбила с толку, развратила подлая демагогия эбертистов, суливших высокие заработки и праздность. Чтобы подтянуть ослабевшие поводья, нужна поистине железная рука. А Робеспьер уже не владеет такой мощью. Он уже не прежний Робеспьер, не тот, что в Первом году Республики вел Революцию в бой против внешних и внутренних врагов. Революция изматывает своих бойцов. Он и сейчас безупречно честен и неподкупен. Но он болен, озлоблен, подозрителен, чересчур занят самим собой. Он замыкается в себе и теряет связь с событиями как раз в те дни, когда их течение принимает роковой оборот. Чтобы остановить их неотвратимый ход, надо решиться ввести диктатуру, как бы ненавистна она ни была для вольных и гордых людей, для всех истых республиканцев... Поверь, никого так не страшит, как меня, эта чудовищная угроза, нависшая над Республикой, вынужденной вести войну; угроза эта назревает на полях сражения, и я с содроганием вижу, как надвигается военная диктатура... Но именно потому единственный способ преградить ей путь — это взять ее в свои руки, захватить мортиру, направленную в сердце Республики, и повернуть ее против врага. Я твердо убежден, Леба, что диктатура Комитета общественного спасения — ныне единственный путь к спасению Республики. И власть эта должна быть сосредоточена в руках одного вождя, а не тех десяти правителей, что пожирают друг друга в нашем Комитете. Нужна твердая власть, сила, стоящая над всеми другими силами, которые соперничают меж собой и сводят взаимные усилия на нет. Нужно, чтобы она разила неотвратимо, как молния, и, как молния, ударив, мгновенно исчезала. Только твердая власть может расчистить путь Республике и избавить ее от врагов. Но я знаю, что никто из нас не возьмет на себя это бремя, никто не отважится... Только один, пожалуй... Но он не хочет... Робеспьер, которого обвиняют в стремлении к диктатуре, страшится ее, отрекается от нее. Он убежденный законник и способен действовать только в рамках закона; если приходится преступить законы, он предпочитает создавать новые, а пока эти законы вводят в жизнь, время действия уже упущено. Он отдал всю свою энергию на то, чтобы заставить Конвент утвердить Прериальские декреты, а на то, чтобы ввести их в действие, у него уже не хватает сил. Так он возбуждает всеобщее недовольство, не пожиная плодов своих усилий. Робеспьер уступает поле действия врагам, а сам сгорает в бесплодных препирательствах и религиозных мечтаниях... Не думай, что я осуждаю его. Мне так понятна его горечь! Его ожесточили гнусные нападки врагов, он поддался чувству усталости, отвращения, он более не в силах общаться с низкими душами — мне самому знакомо это чувство. Я люблю его и жалею. Но мы не вправе отступать и предаваться грезам; надо подавить отвращение, побороть его. Робеспьер обязан возвратиться в Комитет, я дал слово привести его туда. Чего бы это ему ни стоило (а мне это еще труднее), мы должны восстановить на время единство фронта, чтобы сообща разгромить заговорщиков. Если он откажется, если ему претит лицемерное примирение, которое никого не обманет, но необходимо для пользы государства, я пойму Робеспьера. Но он погубит себя, погубит всех нас... Это еще полбеды: он погубит Республику.
Леба. Если так, возьми бразды правления ты. Твоя рука моложе и тверже.
Сен-Жюст. Нет! Я наткнулся бы на сопротивление единственного человека, чья опора мне нужна, — на Робеспьера. Его уносит потоком. Он силится ввести поток в русло, ища союза с умеренными против крайних. Он хотел бы восстановить в Республике законность и порядок. Слишком рано: Революция не должна останавливаться до тех пор, пока не выполнит свою социальную миссию до конца. Если остановить ее, она погибла, ибо новый порядок не может воцариться, пока не будет разрушен старый. Нельзя вступать в сделки с прошлым. Половинчатость губительна. Нам предстоит перекопать землю, выкорчевать сорную траву, иначе она разрастется и заглушит молодые всходы. Мы бросаем в почву семена Республики. Но почва заражена, ее может очистить только плуг диктатуры. А Робеспьер не соглашается. Он боится диктатуры, как чумы, и его же обвиняют в стремлении к диктатуре... Какая ирония судьбы!.. Он наш вождь... Пусть будет так! Я склоняюсь перед его волей, мы ведь только его помощники. Он превосходит нас обширным опытом, блеском дарований. Он — оплот Республики. Куда бы он ни повел нас, я последую за ним. Я разделю его судьбу. Но тебе лучше на несколько месяцев уехать из Парижа.
Леба. Разве я могу вас покинуть, если вам грозит хоть малейшая опасность?
Сен-Жюст. Зачем подвергать тебя опасности, если нам это не поможет?
Леба. Ты так мало меня ценишь?
Сен-Жюст. Я ценю тебя слишком высоко, чтобы дать тебе погибнуть без пользы для нашего дела. Ты лучше послужишь Республике, защищая ее интересы в провинции или в армии.
Леба. Только вместе с тобой. Как Кастор и Поллукс. Ведь уже не раз мы делили с тобой и славу и опасности.
Сен-Жюст. Как бы я был рад! Знаешь, Леба, только в армии я чувствую себя легко. Там ясно, в чем твой долг, там встречаешь врага лицом к лицу. А здесь враг жмет тебе руку, и ты принужден молча выносить это унизительное пожатие... Но с меня довольно! Карно не доверяет мне. Мои приказы отменяются. Я не хочу возвращаться в армию... К тому же развязка трагедии близка. Я должен оставаться здесь.
Леба. Тогда и я остаюсь!
Сен-Жюст. Вспомни о жене, о ребенке, которого ты ждешь! Увези семью из Парижа. Ты можешь, ты должен. Тебе лично никто не угрожает, не то что мне. У тебя нет врагов.
Леба. Пускай ваши враги станут и моими. Не обижай меня! Я достоин разделить с вами опасности.
Сен-Жюст. Прости меня, друг! Я страшусь за тебя, хоть и знаю, что ты бесстрашен. Но если я без сожаления принесу в жертву свою бренную плоть и с презрением брошу ее в пасть смерти, то твою жизнь я хотел бы вырвать у нее. Тебя, твой светлый ум, твое тело, жену, которую ты любишь, сына, которого ты зачал. И мне будет утешением мысль, что частица меня самого — самая лучшая, самая чистая — переживет меня и будет жить в вас.
Леба. Но лучшее во мне, мой светлый разум, — это твои идеи, это ты, Сен-Жюст. Я не могу обойтись без тебя.
Сен-Жюст. У тебя есть любимая жена.
Леба. Ею полно мое сердце. Но душе этого мало. Ей нужна твоя дружба.
Сен-Жюст. Моя дружба всегда с тобой. При жизни и после смерти наши имена соединены навеки.
Леба. Имена меня мало заботят. Мне нужен ты, Сен-Жюст, и я. Живые и сильные. Я не верю в славу. Я верю только в эту бренную землю, где мы живем всего лишь краткий миг. А ведь сколь прекрасной могла бы быть эта земля, которую мы обагряем кровью, родимая земля, залитая палящим солнцем термидора!..
Сен-Жюст. Ты юный грек. Ты не выносишь мрака.
Леба. Я настоящий француз. Я люблю свет, лишь бы он не слепил глаза, люблю простые сердца, хороших людей.
Сен-Жюст. Вот потому-то я и люблю тебя. А ты за что меня любишь?
Леба. Ах, разве я знаю, за что? Я не выбирал тебя. Это я был избран. Покорен нашей дружбой.
