Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев
О л я. Вы меня извините, товарищ корреспондент, но вы дурак.
У т е х и н. Вот как?! Это интересно! Почему?
О л я. Сразу видно, без «почему».
А л л а. Что это вдруг с тобой, дочь моя? То от тебя слова не дождешься, а то вдруг такие повороты.
О л я. Теперь я могу! Я имею право, потому что свободна! Свободна от тебя, от твоих друзей! Они вот такие же, как Утехин!
У т е х и н. И фамилию запомнила. Видимо, я произвел на вас сильнейшее впечатление. Когда-то думал поступать на актерский факультет. Отчим не пустил. Идиот! Всю жизнь кого-то обличал! И меня впихнул в журналистику, чтобы пугать мною! Возглавлял какую-то комиссию по борьбе с хищениями в торговле и, конечно, крал. Но как крал! Вагонами! Я очень сытно провел детство и юность. И вот отчим умирает. Ах, Оля, вылечить бы вас и жениться. Отчима нет, он бы это провернул. А что вас особенно раздражает во мне?!
О л я. Внешний вид.
У т е х и н. Ох ты, ох ты! Ах, какие мы!
Ф и р с о в а. Что делается! Да он же пропишет тебя в газету, дочка! Он же пропишет!
О л я. Я себя ненавидела за то, что не могу работать, как все. Теперь буду. Я еду в дом инвалидов, работать! Я буду много работать. К матери приходили разные люди, я их слушала. Все они называли себя интеллигентами, а были и есть, в сущности…
А л л а. Замолчи! Замолчи, дрянь!
И в а н. Пускай скажет.
О л я. Я скажу! Я больше не могу молчать!
Л о н г и н о в. Надо выпить…
О л я. Папа назвал отчима арабистом… Но их много, разных! Они переводчики, они бывают в разных странах! Папа, ты был хорошим, но стал портиться!
Л о н г и н о в. Оттого, что стал ездить в западные страны?
О л я. Папа!
Л о н г и н о в. Прости…
О л я. Они, эти Утехины, нигилисты. Я их так называла. А потом поняла, что нет, они куда злее! Что вы, Утехин, сделали в этой жизни? Чем расплатились с Иваном?! Вы его тайно и явно обманываете! Вы не пойдете за правду на костер! Вы мерзавцы! Вместо того чтобы подбодрить человека, вы его топите в своем безнравственном болоте! Ваши идеалы и идеалы Ивана совершенно разные.
У т е х и н. Все это неплохо, но очень книжно.
О л я. Я в этом не виновата! Я училась от книг, а слушала вас! Ваш придушенно-дребезжащий голосок! Вот ты, мама, все твои подруги о чем говорите? Как ловчее устроиться в жизни! Вас не быт заел, а вас утехины заели! А я верю, что внуки Ивана будут играть на рояле и сеять хлеб! Пусть через тысячу лет…
У т е х и н. Между прочим, интеллигенции свойствен но брюзжать!
Л о б о в. Интеллигенции свойственно работать! И ты не причисляй себя к российской интеллигенции. Ты — мещанин. Обычный, стандартный, европейского пошиба.
Алла садится на скамейку и истерически плачет.
Л о н г и н о в. И что мне делать! Что!
У т е х и н. Мы неожиданно превратились в лишних людей! Все мы, трифоновские интеллигенты, стали мещанами, мерзавцами, христопродавцами! И вновь торжествует гегемон! Его величество трудовой человек, немного обиженный нашей снисходительностью! Я иногда ненавижу тебя, Лобов! Тебя и тебе подобных! Слышишь?
Л о б о в. Не глухой!
Ф и р с о в а. Ой, господи, драться будут!
У т е х и н. Не будем!
Л о б о в. Так за что ты меня ненавидишь?
У т е х и н. Если бы не такие, как ты, все давно бы развалилось в этой стране и можно было бы строить заново!
Л о б о в. А кто бы строил? Я? А ты бы руководил? Вольный каменщик… Что ты смыслишь в строительстве?
У т е х и н. В строительстве ни черта! А в разрушительстве…
А л л а. Хватит! Хватит! Хватит!
П р а с к о в ь я. Да что же ты такая дерганая? Без вожжей жила, попортилась! Во всякие обстоятельства человек может попасть. И ко всякому обстоятельству ты свою, человеческую мерку приложи. А так дали волю себе и говорите чего ни попадя. Не ропщи! Потрудись сначала! Вот Егорий. Я его с пеленок знаю. Трудился человек. Сегодня Звезду получил! Не ему, а мне ее дали! Вместе работали, а, Егорий?!
Л о б о в. Вместе, Прасковья.
П р а с к о в ь я. Вместе… А помнишь, как ты столовую закрыл? Только председателем стал, сразу закрыл. Ой, чего шумели! А ведь как верно рассудил Егорий! Раз столовая есть, то бабы своих мужиков в нее посылать станут! А раз она туда пошлет, самой готовить не надо. Нельзя себе послабление давать! Устала не устала, родилась бабой — вставай, вари обед, стирай! Родился человеком — работай. Не распускай себя!
Лонгинов идет к пианино. Садится, играет. К нему подъезжает Оля.
О л я. Пап, а как давно я тебя не слушала!
Л о н г и н о в. Помнишь, каждый вечер я играл тебе пьески.
О л я. Конечно, помню. Я тебя очень люблю. Ты это знай! И если с тобой что-нибудь случится, я умру!
Л о н г и н о в. Тише… ты, ты догадалась?
О л я. Да…
Л о н г и н о в. Я на самом деле не могу жить! Я так устал!
О л я. Играй, играй!
Л о н г и н о в. Ты представь, как же мне жить?! Ты в каком-то районном городишке, в доме инвалидов! Я в чужой квартире, среди чужих людей, чужих разговоров! Говорят о «фляках», «сальто», «сальто прогнувшись». О беременности этих девочек… В доме стоят кубки, висят медали! И уже не позвонишь тебе.
О л я. Все равно живи! Мне некого больше любить. Я люблю тебя.
Л о н г и н о в. Боже мой! Если бы ты знала, как мне дороги твои слова! Давай сюда, сыграем в четыре руки!
Оля играет вместе с отцом.
