Лион Фейхтвангер - Тысяча девятьсот восемнадцатый год
Томас. Он все еще не вернулся?
Беттина. Нет, потому я и пришла.
Томас (к окружающим). Где Конрад Ортнер? Не бойтесь, Беттина. Я вам доставлю его.
Беттина уходит.
Толпа. Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
Конрад входит.
Томас. Георга Гейнзиуса освободили?
Конрад. Нам не удалось сразу выяснить, куда его увели. Но сейчас уже, вероятно, все в порядке. Я велел телефонировать повсюду. Есть другие, более важные дела. В северной части города распространился слух, что на нас движется армия кронпринца. Конечно, это вздор. Но надо быть наготове. Надо принять меры. Там избили арестованных. Тяжело избили.
Томас. Сейчас же пошлите туда кого-нибудь. Или нет, отправляйтесь сами. Этот день нельзя омрачать. В этот день насилия быть не должно.
Конрад уходит.
Толпа. Томас Вендт! Да здравствует Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
Анна-Мари протискивается через толпу.
Томас (ей навстречу, с сияющим видом). Анна-Мари, как хорошо, что ты пришла. Знаешь, мою радость опять пытались убить. Но теперь ты здесь, Анна-Мари. Теперь все будет хорошо. Взгляни на людей. Смотри, как раскрываются их замкнувшиеся сердца. И видишь — они добры.
Анна-Марине искаженным от ненависти лицом). Опять все слова и слова? А Георг?
Томас. Что с Георгом?
Анна-Мари. Я отвезла его в лазарет. Его избили. Над ним издевались.
Томас. Георг…
Анна-Мари. Его я любила. Только его. Он хороший. Он красивый. А ты с твоей слюнявой добротой. Ты ненавидишь все прекрасное. Шарлатан, фразер…
Томас. Анна-Мари. (Хочет взять ее руку.)
Анна-Мари. Не тронь меня. Все, что ты делал, было на горе. Ты злой. Иначе ты не приносил бы несчастье всюду, куда ни ступишь. Я ненавижу тебя. Ты мне противен.
Томас. Анна-Мари!
Анна-Мари. Я иду к нему. (Уходит.)
Юноши, девушки. Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
Теперь мы знаем, что такое жизнь.Теперь мы знаем, что значит быть добрым.Кто поверил бы, что жизнь может быть так прекрасна…
9
Зал в одном из правительственных зданий.
Томас (один). Вот я сижу здесь. Свергнут трон, пролита кровь, мое искусство заживо похоронено, мое «я» изнасиловано. Шум, чудовищный шум. И ничего не сделано. Всюду компромиссы. Все непрочно. Со всех сторон алчно тянутся люди, и свобода для них — что для скота корыто. Что я? Кто я? Плохой актер, покинувший спектакль, в котором ему доверили главную роль? Или плоха роль, и я — обманутый?
Конрад входит.
Томас. Солдаты из казармы саперов здесь?
Конрад. Какие?
Томас. Которые избили арестованных.
Конрад. А! Нет еще. Пришел господин Шульц.
Томас. Вы договорились с ним?
Конрад. Да.
Томас. Противно. Ведь эти люди жиреют за наш счет так же, как за счет наших предшественников.
Шульц (входит). Вот и мы. От души приветствую вас. Итак, дело доведено до благополучного конца. Страна в развалинах. Спаситель в лице Томаса Вендта. Феникс из пепла. Торжество духа. Превосходная картина!
Томас. Вы возьмете на себя руководство министерством финансов?
Шульц. Так и быть. Только ради вас. Ведь старые же знакомые. Сердцем был всегда на вашей стороне. Был отцом своим рабочим. Высоко держал знамя человечности. «Обнимитесь, миллионы!» Во всех домах для рабочих канализация…
Томас (Конраду). Вы точно определили обязанности и полномочия?
Шульц. Все. Идеи, конечно, осуществляются не так быстро, как вы, господа, себе представляете. Финансовый аппарат — щекотливая вещь. Пройдет год-два, прежде чем забрезжит какой-нибудь свет. А пока что — прекрасные директивы, великолепная программа, грандиозные планы работы, будущность пролетариата — розовым по золоту. Сказочно!
Томас. Вот приказ о вашем назначении.
Шульц. Я, правда, бешено перегружен. Монументальные проекты для периода после подписания мира. Трестирование южноамериканской промышленности по консервированию конины. Оживление туризма в Южной Италии. А теперь, кроме того, еще создание розовых перспектив для пролетариата. Ну, что ж. Будет сделано. Господин Шульц все может сделать. Только для вас. Пока. Мое почтение, господа. (Уходит.)
Томас. Ужасно! Работать с этим хищным себялюбцем.
Конрад. Он нам нужен. Без него мы через неделю очутимся без денег. Он — пристяжная. Минет надобность, и мы стряхнем его с себя. (Уходит.)
Томас (один). Он сбросит нас, когда начисто вез обгложет. Да, теперь наступает самое трудное. Повседневная борьба с грызунами, с хищниками. Нужны нервы, как канаты, и вера, которую ничто не поколеблет.
Конрад входит с раненым.
Раненый. Вы меня звали.
Томас (очень усталый). Такие юные глаза. Такой чистый, честный лоб. (Пристально его рассматривает.)
Раненый (побледнев). Уже все известно?
Томас. Знаете ли вы, что вы сделали? Утаивать продовольствие, обкрадывать самых бедных, самых голодных — это делается ежедневно. Это делают тысячи людей, на этом они жиреют и только удивляются, что другие не поступают точно так же. Но вы, молодой человек, вы поступили еще хуже. Вы разыграли передо мной пылкую душу. Негодование против общества. Вы копировали мои чувства и сделали из них наглый фарс. Вы, с вашими чистыми глазами, с вашим честным лбом. Я выложил перед вами самое лучшее, что у меня было — мою веру, а вы воспользовались ею как отмычкой, чтобы отпереть кормушку бедноты. Все это сделали вы — с вашими честными глазами, с чистым лбом.
Раненый (с ожесточением, глухо). Я украл, да. Я утаил продовольственные запасы. На двадцать семь тысяч марок. Я вор. Расстреляйте меня. Мне нечего возразить. (Молчание.)
Конрад. Значит… Предать революционному суду?
Раненый (внезапно, настойчиво). Поверьте мне, Томас Вендт. Я не играл, когда пришел к вам. Я пришел к вам не потому, что хотел красть. Расстреляйте меня, но верьте мне.
Томас. Почему вы украли?
Раненый. Разве нельзя верить в правое дело, даже если ты — вор?
Томас. Почему вы украли?
Раненый (указывая на Конрада). Пусть он выйдет.
Конрад. Не слушайте его. Дело ясное, улики налицо. Предайте его суду. Этого требует народ.
Раненый. Расстреляйте, но верьте мне.
Томас (про себя). Я устал. Нет сил даже для ненависти. Только отвращение. Оставьте нас одних, Конрад.
Конрад уходит.
Томас. Что же вы хотели мне сказать?
Раненый. Вы знаете Анну-Мари?
Томас отшатывается.
Раненый. Она приютила меня. Мне было тогда очень тяжело. Все, во что меня учили верить, вдруг превратилось в бессмыслицу. И вот пришла она и полюбила меня. А потом мы обеднели, и она ускользнула от меня. Вы знаете Анну-Мари.
Томас. Я ее знаю, да.
Раненый. Надо было во что бы то ни стало достать деньги. Я стал секретарем у господина Шульца.
Томас смеется.
Раненый. Что с вами?
Томас. Ничего. Дальше.
Раненый. Господин Шульц — это был ключ к деньгам, власти, любви. Кипучий источник всех благ. Я пил допьяна из этого источника. Деньги текли через мои руки. Но их было слишком мало, чтобы я мог к ней вернуться.
И вот пришла революция. Она была сильнее, чем образ Анны-Мари, чем Красная вилла, чем поток хрустящих ассигнаций. Она не превращалась в пар от пристального взгляда, не рассыпалась в прах, когда человек хватался за нее, словно за якорь. И я пришел к вам.
Однажды я проходил мимо ювелирного магазина — деньги были у меня в кармане. Я вдруг увидел шею Анны-Мари. Я пошел дальше. Вскочил в трамвай. Я заговорил с какой-то девушкой. Но шея Анны-Мари была у меня перед глазами. Тогда я вернулся и купил ожерелье и велел послать ей.
Две тысячи двести марок еще осталось у меня. Они замурованы у меня в комнате, в правой стене. Я не воспользовался ими. Я жил как собака, я голодал. К этим деньгам я больше не прикасался. Я только купил ожерелье и велел послать ей.
Не отнимайте у нее ожерелья, Томас Вендт. Она не знает, кто прислал его. Может быть, догадается, когда я умру.
Томас (после долгого молчания). Идите.
Раненый. Я? Что?
Томас (подписывает пропуск). Вот. Идите.
Раненый уходит.
Томас (Один). И она — один из грызунов, подтачивающих мое дело. (Слабо.) Все вгрызаются в меня. Все вгрызаются в меня.
