Пьесы - Жан Жене
КЛЕР (скорбно, голосом Мадам). Закройте окно и задерните шторы. Так.
СОЛАНЖ. Поздно. Уже все легли. Закончим.
КЛЕР (призывает жестом к молчанию). Клер, налейте мне отвар.
СОЛАНЖ. Но…
КЛЕР. Я сказала, мой отвар.
СОЛАНЖ. Мы умираем от усталости. Время кончать. (Садится в кресло.)
КЛЕР. А вы, милочка, надеетесь выпутаться! Очень легко вступать в заговор с ветром и брать в сообщницы ночь.
СОЛАНЖ. Но…
КЛЕР. Не спорьте. Я сама распоряжусь последними минутами. Соланж, ты сохранишь меня в себе.
СОЛАНЖ. Нет! Нет! Ты с ума сошла. Мы убежим! Скорей, Клер. Не надо здесь оставаться. Квартира отравлена.
КЛЕР. Останься.
СОЛАНЖ. Клер, ты не видишь, как я слаба? Как я бледна?
КЛЕР. Ты трусишь. Слушайся меня. Мы у последний черты, Соланж. Мы пойдем до конца. Теперь тебе одной придется жить за нас двоих. Тебе придется быть сильной. Там, на каторге, никто не узнает, что я тайно сопровождаю тебя. И особенно когда тебя уже приговорят, не забывай, что ты несешь меня в себе. Как драгоценность. Мы будем прекрасны, свободны и веселы. Соланж, нам нельзя терять ни минуты. Повторяй за мной.
СОЛАНЖ. Говори, но тихо.
КЛЕР (механически). Мадам должна выпить липовый отвар.
СОЛАНЖ (твердо). Нет, не хочу.
КЛЕР (берет ее за руки). Мерзавка, повторяй. Мадам выпьет липовый отвар.
СОЛАНЖ. Мадам выпьет липовый отвар.
КЛЕР. Ей нужно уснуть…
СОЛАНЖ. Ей нужно уснуть…
КЛЕР. А я побуду с ней.
СОЛАНЖ. А я побуду с ней.
КЛЕР (ложится на кровать Мадам). Я повторяю. Не прерывай меня, слышишь? Ты мне повинуешься?
Соланж кивает.
Я повторяю. Мой липовый отвар!
СОЛАНЖ (колеблется). Но…
КЛЕР. Я сказала, мое питье.
СОЛАНЖ. Но, Мадам…
КЛЕР. Хорошо. Продолжай.
СОЛАНЖ. Но оно остыло, Мадам.
КЛЕР. Я все-таки выпью. Давай.
Соланж приносит поднос.
Ты налила его в чашку из самого дорогого сервиза…
(Берет чашку и пьет.)
Соланж стоит неподвижно лицом к зрителям, скрестив руки, как в наручниках.
Занавес
Балкон
Как играть «Балкон»
В Лондоне в «Артс Тиэтр» «Балкон» был сыгран плохо — я видел его.
Мне говорили, что он был плохо поставлен и в Нью-Йорке, и в Берлине, в Париже. Лондонскому режиссеру захотелось поглумиться над британской монархией, особенно над королевой, а в сцене Генерала и Лошади он сатирически изобразил войну: декорации — колючая проволока.
Колючая проволока в первоклассном борделе!
В Нью-Йорке режиссер убрал все, что касалось революции.
В Берлине режиссер повел себя как прусский капрал, превратив аппарат Мадам Ирмы для подглядывания и подслушивания происходящего в салонах в нечто наподобие цветного телевизора. Там зрители видели все, что описывает Мадам Ирма. И, как истинному тевтонцу, ему в голову пришла еще одна идея, совершенно тевтонская: одеть всех в костюмы 1900 года.
Париж: Генерал-Адмирал или член Института[1]. Мадам Ирма, то есть актриса, исполняющая эту роль, отказывается появиться с поднятием занавеса и требует, чтобы в первых сценах говорила Кармен. Актрисы заменяют слова, режиссер перекраивает текст.
А уж что касается Вены и Базеля, тут и говорить не о чем…
В Париже была вращающаяся сцена. Это глупость. Я хочу, чтобы картины следовали одна за другой, чтобы декорации сменялись слева направо и как бы вкладывались одна в другую на глазах у зрителей. По-моему, моя мысль очень проста.
В четырех первых сценах почти все играется в пафосном тоне. Однако местами тон должен становиться более естественным — тем явственней будет ощущаться напыщенность общего тона. Т. е. речь идет о противопоставлении тонов, а не о двусмысленности речи.
Начиная со сцены Мадам Ирмы и Кармен и до конца, напротив, необходимо добиться двусмысленности тона — все время на грани.
Притворны или истинны чувства главных героев, вдохновляемых ситуацией? Притворен или истинен гнев Шефа полиции в отношении Трех Фигур в конце пьесы? Действительно ли существуют мятежники в борделе или вне его?
Двусмысленная ситуация сохраняется до самого конца.
Автор пьесы попросил бы (особенно это касается последней сцены) не сокращать ни одно объяснение под тем предлогом, что надо ускорить действие, что надо быть яснее, что все уже и так сказано выше, что публика уже все поняла и скучает.
Актрисы не должны заменять слова «бардак», «член» другими, принятыми в хорошем обществе. Пусть лучше откажутся играть в моей пьесе, и их заменят мужчины. А нет — пусть придерживаются моего текста. Я согласен, если они будут произносить эти слова наоборот «кадраб» и т. п.
Надо постараться сделать так, чтобы соперничество между Ирмой и Кармен было очевидным. Кто же из них все-таки правит домом и пьесой? Кармен или Ирма?
Мне пришло в голову, что Три Основные Фигуры должны подняться на котурны. Как актерам научиться ходить на них, чтобы не разбить морду и не запутаться в юбках? Пусть научатся.
Само собой разумеется, костюм Ирмы в начале спектакля — строгий. Может, даже траурный. Она переоденется в сцене с Кармен. На ней будет длинное платье. В сцене Балкона оно за счет украшений станет платьем Королевы.
В противоположность тому, что было сделано в Париже, Три Основные Фигуры (Епископ, Судья, Генерал) должны быть одеты в форму, принятую в стране, где играется пьеса. Во Франции, например, нужно было изобразить судью из нашего суда присяжных, а не судью в парике, Генерала — в кепи со звездами и дубовыми листьями, а не похожего на Лорда Адмирала. Пусть костюмы будут утрированными, но узнаваемыми.
Не будем останавливаться только на плохом: так, в Лондоне режиссеру пришла удачная мысль: актриса, изображающая Лошадь, во время одной из тирад, любовно пририсовывала угольком усы Генералу.
Одежда и манеры фотографов в последней картине должны напоминать развязных молодых людей той страны и эпохи, где и когда играется пьеса. Во Франции 1966 года их надо было одеть в черные кожаные куртки и джинсы.
Нужно изобрести типичного революционера и вылепить его маску, потому что даже среди лионских протестантов я не вижу достаточно длинного печального и дикого лица, подходящего для этой роли. Неподвижные маски уместны в этой сцене. Но в ней ничего нельзя сокращать.
Короткие моменты интимных бесед Ирмы и Шефа полиции должны напоминать о связывающей их старинной нежности. Не знаю уж почему.
Все, что я написал, не относится, естественно, к умному режиссеру. Он знает, что делать. А вот другие?
Еще одно: эту пьесу нельзя играть как сатиру на что бы то ни было. Она — прославление образа и Отражения и должна играться именно так. Ее
