Евгений Татарский - Записки кинорежиссера о многих и немного о себе
— Что такое?
— А он встал, а нога не ходит… Вывих тазобедренного сустава.
А у второго инсульт, а у третьего инфаркт, и так далее, и тому подобное. И на все это нужны деньги! Кинематографисты были нищими. Мы зарабатывали деньги только в Доме кино на показе фильмов в зале. И все. Никто никогда нас не финансировал. Я подумал, надо попросить Валентину Ивановну помочь, потому что сумасшедшие деньги тратились на коммунальные услуги… Посчитал: миллион на коммуналку, миллион на здоровье ветеранам — кому-то материальную помощь, кому-то починить сустав, кому-то шунты вставить в сердце, а кого-то и похоронить и оказать помощь вдовам, детям.
Я уже стою в пальто, а по коридору идет Андрей Толубеев. Я знал, что он лежал в Военно-медицинской академии и пересекался с Кириллом:
— Андрюша, как там Кирилл?
— Женя, не очень, честно говоря, не очень…
И вдруг появляется Кирилл, он пришел за деньгами. Мы оказывали помощь ветеранам, как могли, и ему, как ветерану, в том числе. Он уже очень болел, но замечательно выглядел.
Я говорю:
— Здравствуй, Кира! Вот, еду к Матвиенко, как ты думаешь, стоит ее попросить деньги на помощь ветеранам?
Он говорит:
— Женя, это святое! Давай с Богом!
Он меня благословил на этот разговор, я поехал к Матвиенко. Она сказала:
— О «Ленфильме»: нет! Федералы ни за что не отдают «Ленфильм», стоят насмерть. А если это не собственность Петербурга, то я не могу помогать из бюджета Санкт-Петербурга, не имею права, это будут большие финансовые нарушения, поэтому этот разговор отложим. Есть еще какие-нибудь проблемы?
Я говорю:
— Есть! Валентина Ивановна, посмотрите, этот миллион мы платим за коммунальные услуги, а этот — на ветеранов, а их у нас вон сколько…
— Я понимаю! Сколько нужно денег?
Поздний вечер. Она, ее помощник Акулов и я — мы втроем сидим в ее кабинете, в Смольном. Это было неожиданно. Сразу: «Сколько нужно денег?» Я не знаю, сколько нужно денег.
Я говорю:
— Я не знаю! Расходы большие, а доходов чуть-чуть. Едва сводим концы с концами.
— Сколько? — нажимала она.
Я говорю:
— Я не знаю, честно вам говорю, Валентина Ивановна, я не знаю!
— Нет, это не разговор! Сколько нужно денег?
Ну и я бахнул:
— Тысяч пятьсот нужно!
Она так посмотрела на меня внимательно:
— Это несерьезно!
Я сижу и думаю: вот дурак, зачем я брякнул 500 тысяч, попросил бы 200!
— Нет, это несерьезно! Виктор Павлович, сделаем так: в этом году миллион из моего бюджета, а на следующий год строкой в бюджете: полтора миллиона Союзу кинематографистов.
Я опешил.
Мы еще поговорили о кино, о моей картине, в частности, оказалось, что она поклонница моих фильмов, а посему и моя поклонница. С той поры мы стали с ней друзьями, и у нас сложились доверительные и добрые отношения.
Я один раз воспользовался этими добрыми отношениями, когда на лестнице Дома кино дама из КУГИ шепотом мне сказала:
— Евгений Маркович. А Дом кино выставлен на продажу! Вы бы побеспокоились!
— Как на продажу?
— Так, на продажу!
Я тут же позвонил председателю комитета культуры Н. Бурову:
— Коля, что?
— Женя, я…
— Кто покупает?
— Я не могу тебе сказать ничего, вот скоро будет совещание по поводу фестиваля в Смольном. Ты будешь там, задай вопрос Валентине Ивановне.
— Замечательно! — говорю я.
Через несколько дней совещание в Смольном по поводу фестиваля на Дворцовой площади.
— Валентина Ивановна, я слышал, что Дом кино выставлен на продажу!
— Кто вам сказал?
— Я не могу сказать, кто мне сказал. Я не знаю отчество и фамилию человека, но человек ответственный!
— Я говорю в присутствии всех, — а сидело человек семь-восемь кинематографистов, и все вице-губернаторы Петербурга. — Дом на Караванной продаваться не будет!
А до этого мне один чиновник из КУГИ сказал:
— Вы не можете содержать дом в нормальном виде. Посмотрите, в каком ужасном состоянии фасад, отремонтируйте!
Я говорю:
— У нас нет таких денег, ремонтировать фасады…
И на совещании с Матвиенко я спросил:
— Валентина Ивановна, раз уж вы сказали «А», скажите и «Б»! Можно, чтобы наш Дом кино вошел в программу «Фасады Санкт-Петербурга»?
Была такая губернаторская программа.
— Почему нельзя? Можно! Передайте Дементьевой, чтобы дом на Караванной был включен в мою программу.
Дементьева — из ГиОП.
Я подошел к Дементьевой неделю спустя, спрашиваю:
— Вы получили распоряжение Матвиенко?
— Я ничего не знаю! У меня денег нет!
— А у вас деньги никто не просит. Вам было сказано включить дом в губернаторскую программу «Фасады Петербурга»!
— Не знаю! Мне никто ничего не говорил!
— Как так?
А это было на какой-то тусовке, где был помощник Матвиенко.
Я говорю:
— Виктор Павлович, скажите Дементьевой про распоряжение.
— Да, конечно!
А она:
— Ничего не знаю, у меня денег нет!
Проходит еще три недели. Опять встречаемся. Спрашиваю:
— Ну, что?
— Ничего! — отвечает.
— Как ничего? Мне что, написать Матвиенко письмо? Я сегодня это сделаю.
— Вы себя ведете, точно как ваша жена!
Жены уже к тому времени не было, она умерла.
Я удивляюсь:
— То есть?
Думаю, как они могли пересекаться?
— Галя Татарская — ваша жена?
— Галя Татарская была моей женой, но она умерла. И пересекаться вы не могли.
— Как? Разве не она директор Летнего союза?
Я говорю:
— Нет!
Просто совпадение, и имя, и фамилия! В общем, появились деньги. Дом был включен в программу, и потом мы долго возились с ремонтом. Но этим уже подрядные организации занимались. Я в этом ничего не понимаю. Они мне давали сметы, которые надо было подписывать. Год-полтора это длилось. Отремонтировали, но не все, почистили фасад, а колонны не тронули. И колонны стали другого цвета, нежели основной гранит. Разве не смешно?
А после этого увезли на реставрацию скульптуру льва с крыши. До сих пор реставрируют… Боюсь, что зареставрируют…
Неинтересная работа
Итак, фильм был принят. Надо сказать, я не сильно горжусь этой работой, но прошло уже много лет, а фильм четыре-пять раз в год по разным телеканалам показывают. Мне не стыдно, когда я говорю: «Я снимал „Колье Шарлотты“». Критерий всегда был один: чтобы было интересно. Если мне интересно, значит, и остальным будет интересно. А если мне самому неинтересно, то значит — гиблое дело. Это «Семьдесят два градуса ниже нуля», это «Без видимых причин»…
Был такой фильм — «Без видимых причин». Мне выкручивал руки автор сценария:
— Женя, давай, сними!
Почему я взялся за него? Ничего другого не было. А работать надо…
Я начал его снимать. Героев этого фильма должны были играть два артиста, оба знали, что будут сниматься. Но один умер летом 80-го. Это был Володя Высоцкий. Со вторым я за два месяца до его смерти разговаривал на эту тему. Я ему рассказал вкратце содержание фильма. Он говорит:
— Женюра, а ты не будешь возражать, если я бороду отпущу?
Я говорю:
— Я не буду!
Так его хоронили с бородой. Это был Олег Даль. Я остался без двух героев. Их нет, и это такие трещинки на сердце, от смерти одного и от смерти другого. Я брался за фильм только потому, что «белого» играет Володя, а «красного» Олег… но надо было запускаться, я уже обещал.
А дальше было совсем неинтересно. Я вел переговоры с Кайдановским, и мы договорились. Но Кайдановского мне не дали снимать, физически не дали: «Кайдановский на „Ленфильме“ сниматься не будет!» Он как раз ушел со скандалом с картины Масленникова «Пиковая дама». Я ничего об этом не знал. Но директор киностудии ни в какую: «Не обсуждается! Есть приказ по Госкино!» Ну что делать?!
Лев Прыгунов снялся вместо Володи…
Я начал без сердца снимать этот фильм, и так и снимал без сердца. Это неинтересная работа. Гордиться тут нечем. Хотя артисты играют!
Это не такое безобразие, как сейчас в сериалах. Как в столовой — «суп куриный», по меню и по бухгалтерии, а что там ешь, непонятно, но пахнет курицей. Но это не то, что дома у мамы. Так и с этим фильмом. По бухгалтерии вроде бы все прошло, а так ничего радостного особо не было.
На злобу дня
После «Колье Шарлотты» был фильм «Презумпция невиновности».
Поводом для этого послужило вот что: я уезжал в Москву, в Гостелерадио. И на перроне Московского вокзала очень красивая молодая женщина стояла, прижавшись к молодому мужчине. Между ними — охапка красных роз, и это было пронзительное-пронзительное прощание на всю оставшуюся жизнь. На три дня расстаются, а как расстаются! Она с охапкой роз вошла в вагон. Мы ехали с ней в одном вагоне, но купе были разные. Красивая женщина! А потом я ее увидел на перроне Ленинградского вокзала в Москве. Букет роз она оставила в купе. Я проходил мимо и видел: они остались лежать на столике. А когда я вышел на перрон, она уже стояла, прижавшись к мужчине, другому мужчине, и держала в руках букет белых роз. И такая была встреча, и такие нежные поцелуи!
