Лион Фейхтвангер - Тысяча девятьсот восемнадцатый год
Кристоф (убежденно). Ты мог бы это сделать.
Томас. Ты твердо в это веришь?
Кристоф. Так же твердо, как в мою контору и в чернильное пятно на моем столе. Однако становится холодно. Может быть, подымемся в «Три ворона» и выпьем чего-нибудь горячего, а?
Томас. Я останусь здесь.
Кристоф. Хорошо. Если я тебя здесь не найду, увидимся дома. (Уходит.)
Томас. (один). Переделать такого Фрезенека, вселить в него другую душу. Ему кажется, что это так же просто, как подать нищему грош. Только потому, что я задался этой целью, он в нее верит. Конечно, свеча не померкнет, если о нее зажигать другие. Но где взять материал, способный воспламениться? Воспламенить воду? А он — верит в меня.
Что это там? Она, кажется, распускает волосы? Что она делает? О!.. (Вскакивает и поспешно бежит.)
Господин Шульц (средних лет, толстый, лысый, одет безукоризненно; входит). Прекрасный лес, а рядом — электростанция. Приятный вид: сочетание красот природы с дарами цивилизации. Наши современные художники, так много мнящие о себе, пожалуй нашли бы эту зарю безвкусной. Даже мою виллу они назвали бы, вероятно, безвкусицей, халтурой. Если хочешь в свое удовольствие предаться чувствам, не отказываясь от привычного комфорта, они тебе сразу же — безвкусица.
А я люблю безвкусицу. У меня хватает мужества любить ее. Иногда мне хочется пощекотать себе нервы, но не слишком их при этом утруждать. (Садится.)
Если верить поучительным историйкам, то мне полагалось бы теперь блуждать со взъерошенными волосами, точно за мной гонятся фурии со скоростью сто двадцать километров в час. Как она стояла передо мной, эта девчонка. Ни дать ни взять Геповева, или Гризельда, или еще какая-нибудь дама из хрестоматии для назидательного чтения.
Судьба, уважаемая фрейлейн, судьба. Знал бы я, что дело со мной так обстоит, я пальцем бы ее не тронул. Глупая индюшка. Почему она не взяла четыреста монет? Пошла бы к врачу, и через недельку-другую все было бы в порядке. Так нет. Непременно истерика. Непременно биться головой об стенку.
Неужели она выкинет какой-нибудь номер? Эти истерические девчонки из простонародья — находка для кинорежиссеров и ниспровергателей.
Что там происходит? Теперь же не время для купанья, господа. Ах, вот как. Неприятное зрелище. Здесь даже земельные участки стали падать в цене из-за этих вечных самоубийств.
Ну, что ж, всякому свое. Я — испаряюсь. (Уходит.)
Томас (входит, почти неся на руках Анну-Мари). Так. Здесь я минутку передохну. Потом отведу вас к себе. Это недалеко.
Анна-Мари. Оставьте меня! Я не кричала. Почему вы мне помешали?
Томас. Вы дрожите всем телом. Вы можете простудиться насмерть, если сейчас же не окажетесь в тепле.
Анна-Мари. Я не кричала. Что вам от меня нужно? Я вас не звала. Теперь все было бы уже кончено.
Томас. Вы видите эту Красную виллу? Я отведу вас туда.
Анна-Мари. Нет, нет. Только не туда. Ради всего святого — не туда.
Томас. Тогда ко мне.
Кристоф (возвращается). Что случилось?
Томас. Я вытащил ее из реки. Помоги мне отвести ее. Отведем ее ко мне.
Кристоф. Только что я встретил господина Шульца. Почему он не вытащил ее из реки? Всегда с тобой должно что-нибудь случиться. Ни на минуту нельзя тебя оставить одного.
Томас. Идемте, фрейлейн.
3
Комната Томаса. Утро. Поднос с завтраком на столе. Томас. Кристоф.
Томас (приподымает занавеску, отделяющую альков). Как она хороша!
Кристоф. Я думаю, она машинистка.
Томас. Страдание одухотворило ее лицо.
Кристоф. Какая-нибудь сентиментальная любовная история. Кино.
Томас (с горячностью). Кино. Если что-нибудь вас так проймет, что вам становится не по себе, вы говорите: кино.
Кристоф. А ты, конечно, попадаешься на всякую удочку.
Томас. Тише. Она шевелится. Фрейлейн!
Анна-Мари. Что? Кто вы?
Томас. Возле вас висит халат. Наденьте. Здесь горячий чай для вас.
Анна-Мари (выходит из алькова). Вы очень добры ко мне.
Томас (смущенно). Какие пустяки.
Кристоф. Я — служащий почтовой конторы, фрейлейн. А вы — машинистка?
Анна-Мари. Я помогаю матери в нашем магазине.
Кристоф. В каком?
Томас (стараясь переменить разговор). Пейте, прошу вас, чай.
Анна-Мари. Вы очень добры ко мне.
Кристоф (недовольно). Вы твердите все время одно и то же.
Томас. Да оставь же ее.
Кристоф. Я ведь ничего неприятного не говорю ей. Почему, собственно, вы бросились в воду, фрейлейн?
Анна-Мари. Я… я…
Томас. Вы можете не отвечать.
Кристоф. Почему ей не ответить? Зачем эти церемонии? Надо рассуждать трезво. Ведь мы желаем ей добра.
Анна-Мари. Я… не… могу.
Кристоф. Ну, нет — так нет. Мне пора на службу. Поправляйтесь. А если хотите выслушать совет разумного человека, бросьте ненужные церемонии и давайте прямой ответ на прямой вопрос. А тем, что говорит мой друг, не руководствуйтесь. Все это очень красиво, но годится только для больших праздников. Он, видите ли, гений. (Томасу.) До вечера. (Уходит.)
Томас. Кристоф, в сущности, добрый малый.
Анна-Мари. Да. Но я не могла говорить. С вами могу. (У окна.) Здесь очень хорошо.
Томас (указывая на скудно обставленную комнату). Но голо. Вот сверху, из Красной виллы — оттуда красивый вид. Напрасно вы не захотели пойти к господину Шульцу. Там у него не так неуютно. Повар, садовник, камердинер. Часто, когда я сижу ночью за работой, фары его автомобиля нахально заглядывают в мою комнату. А когда у господина Шульца бал, даже сюда доносится музыка.
Анна-Мари. Да, его автомобиль. Красный, лакированный, внутри светло-серая кожа.
Томас. Вы его знаете?
Анна-Мари. Да, потому-то…
Томас. Потому-то?
Анна-Мари. Я вчера хотела это сделать. Да… Он заговорил со мной, когда я стояла перед витриной художественного магазина Гелауера. На нем были чудесные желтые перчатки с отворотами, желтые гамаши. В руках большая трость с набалдашником из слоновой кости. Мы пошли с ним в парк. А потом в ресторан. В какой-то аристократический ресторан. Откуда-то, словно издали, доносилась музыка, и мы пили шампанское. Оно щекотало язык. Второй раз он заехал за мной на машине. Мы поехали далеко в горы. На обратном пути машина как-то неожиданно очутилась перед Красной виллой. Я не хотела войти. Но уже не могла отвертеться.
В зале, где мы ужинали, было много свечей, все очень торжественно. Потом он надел фиолетовый халат. Он был весел, завел граммофон. Вдруг он замолчал, лицо налилось кровью. Я испугалась: все это было так отвратительно. И его руки — бесстыжие руки. О, до чего все было гадко.
Томас. А дальше? Позднее?
Анна-Мари. Дальше? Через неделю… пришлось… пойти к врачу. Стыдно было, невыносимо стыдно! Врач сказал, что у меня… дурная болезнь. Тогда я пошла в Красную виллу. Он пожал плечами и сказал, что очень сожалеет, что он этого не хотел, что при этом всегда рискуешь, но через несколько месяцев все пройдет. И он хотел дать мне денег. Домой я вернуться не могла. Мне было стыдно перед матерью. Работать много мне нельзя, сказал доктор. И я сама себе опротивела. Все во мне вызывало отвращение к себе. И я никому ничего не могла сказать, я была одна в целом мире.
Томас (встает, берет шляпу и пальто). Я иду к нему.
Анна-Мари. Нет, нет, не надо.
Томас. Через час я вернусь. Побудьте здесь.
Анна-Мари подходит и целует у него руку.
Томас. Не надо. Как могло прийти вам в голову? (Уходит.)
4
На Красной вилле.
Господин Шульц (сидит за завтраком и читает газету). Отстроено еще двести пятьдесят километров Восточной дороги. Недурно. В Калабрии и Сицилии — вот где следовало бы строить дороги. Прекрасный ландшафт. Историческими достопримечательностями прямо хоть пруд пруди. Но что толку от них без железных дорог, отелей, лифтов, ватерклозетов. Миллиарды можно бы там загребать.
Шахнер играет Марию Стюарт. Прекрасно сложена девчонка, премилая родинка на левой ягодице. Но достаточно ли этого для Марии Стюарт?
Акции металлургического завода «Софиенхютте» не поднимаются. Почему, дьявол их побери? Балансы лишены всякого полета фантазии. Всыплю же я директору!
Слуга. Какой-то молодой человек. Никак нельзя выпроводить.
Томас (следом за ним). Мое имя — Томас Вендт.
