Афанасий Салынский - Драмы и комедии
К о р ч е м н ы й. Наше болото, наше! Стоячее, гнилое болото. Или мы его, или оно нас… Оно уже засасывает. Мы уже можем спокойно шутить. Это первый признак нашей гибели.
Л е н ь. Дружок у меня есть, начальник шахты «Гвардейская» в Донбассе. Встретились мы с ним в апреле. «Как, говорю, дела?» — «Плохо». Углубились они, понимаешь ты, на тысячу метров. Уголь — золото. Да как его брать, когда, для того чтобы проветривать забои, целый океан воздуху в шахту приходится гнать? Сложно, нерентабельно… Вот я ему и говорю: «Есть, говорю, ученые, хотят они сделать так, чтобы не выгонять этот проклятый газ воздухом, а непрерывно, по ходу работы, растворять его прямо в шахте». Что ж ты думаешь? Теперь он каждую неделю письма мне пишет: «Как дела у твоих ученых?» Памятник вам шахтеры поставят!
С е л и х о в. Желательно при жизни. Да… И чего-то вы вдруг на меня навалились?
К о р ч е м н ы й. Вдруг? Нет, это не вдруг. Я давно хожу с набухшим сердцем. Это — прорвалось.
С е л и х о в. Смотрите! Вино выпили, кулебячку съели, а теперь им, видите ли, пикничок не нравится… Ничего не понимаю.
К о р ч е м н ы й. Ты все понимаешь, Николай! Не притворяйся простачком. Когда я говорю о стоячем болоте, я имею в виду наши дела.
С е л и х о в. Дела идут не шибко, но верно.
Д и н а. Ты хотел сказать — ни шатко ни валко?
С е л и х о в (с интересом смотрит на Дину). Ты?..
Д и н а. Да… Я уже успела ознакомиться с делами станции. Считаю, что они правы.
К о р ч е м н ы й. Это не укладывается в моем сознании! Испытывается новая, уникальная аппаратура, а ты, руководитель станции, живешь в каком-то замедленном ритме, цепляешься за любую возможность — только бы не свернуть с проторенной дорожки. Где поиск, инициатива? Живой родник науки мы засоряем своим равнодушием.
С е л и х о в. Полегче, полегче, друг!
К о р ч е м н ы й. Именно наша дружба и дает мне право на такой разговор. Шесть месяцев, как я здесь, на станции, и все эти месяцы мы попусту тратим силы, время, государственные деньги. Мы уже трижды — трижды! — пытались наладить управление подземной аппаратурой с поверхности шахты — и трижды терпели поражение. Аппаратура все еще не подчиняется дистанционному управлению с поверхности. Вчера мы снова убедились в этом — и нет больше иллюзий, нет.
С е л и х о в. Но и нет ничего другого, реального.
К о р ч е м н ы й. Есть.
С е л и х о в. Что?
К о р ч е м н ы й. Ты знаешь, Николай… Вернуться к твоему же старому варианту. Во время испытаний управлять аппаратурой непосредственно в шахте. Да! Это — единственный выход.
С е л и х о в. Поставить людей лицом к лицу с опасностью взрыва, обрушения… Ты представляешь, какой это риск?
К о р ч е м н ы й. А что в науке решалось без риска?
С е л и х о в. Спроси-ка Остапа, как его в Донбассе внезапным выбросом накрыло.
Л е н ь. Ну… было такое дело.
М а р и я. Что, не успели выскочить из забоя?
Л е н ь. Сам остался. Вот у них во всех книгах написано, что уголь в груди забоя перед выбросом потрескивает и шевелится. Я и решил проверить, так это или не так.
С е л и х о в (насмешливо). Шевелится?
Л е н ь. Шевелится.
Д и н а. Успели увидеть?
Л е н ь. Одно мгновение.
С е л и х о в. А потом как грохнет… Тут его и засыпало. Хорошо еще, что шланг от сжатого воздуха под рукой оказался. Дышал, пока откопали. Забой в такой момент немногим безопаснее минной штольни. Так что вот… Есть институт, есть конструктор, профессор Белышев.
К о р ч е м н ы й. Да, Белышев! Изобретатель, смелый человек, он поймет наше желание ускорить работу.
Л е н ь. А в самом деле, Микола, почему бы не написать Белышеву? Пускай снова приедет сюда и на месте решит.
С е л и х о в. Пока я сам не приму точного решения, я не стану вызывать Белышева.
К о р ч е м н ы й. Будем ждать и топтаться на месте. А природа не шутит. Стихия! И надо дерзать, рисковать.
С е л и х о в. Кроме риска, есть еще научно обоснованный расчет.
Д и н а. Коля! Кроме расчета, есть и еще кое-что… Мужество.
С е л и х о в. Мужество для нас не в том, чтобы очертя голову броситься в пекло, а в том, чтобы терпеливо, шаг за шагом, идти к победе наверняка. Вспыхнуть однажды может и пучок соломы. Это еще не мужество.
Д и н а. Так вспыхни же! Риск? Да, риск. Но сколько примеров… Одна женщина-врач, как ее?.. забыла фамилию… заразила себя чумой, чтобы испытать действие вакцины. Она думала о людях, она рисковала!
К о р ч е м н ы й. Так, и только так надо смотреть на свое призвание.
С е л и х о в. Призвание! Риск! Дерзание! Слова… трескотня. Думайте! Думайте! (Уходит.)
М а р и я. Николай Аркадьевич! (Всем.) До свидания. (Уходит.)
Л е н ь. Пойду-ка и я к своей Дарье. (Берет ведро, в котором охлаждалось вино, и уходит.)
Посмотрев друг на друга, Дина и Корчемный невесело рассмеялись. Дина убирает со скатерти посуду и складывает в плетеную корзину.
К о р ч е м н ы й. Спасибо, Дина.
Д и н а. За что?
К о р ч е м н ы й. За поддержку. Да уж разом и за все другое. Если всерьез говорить, за эти два месяца, что вы здесь, вы мне очень помогли.
Д и н а. Иначе и нельзя. То, к чему вы стремитесь, — это же важно для пас… и вообще для науки.
К о р ч е м н ы й. Наука… Помните? «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам»… А тут — Коленька Селихов… Был у нас в деревне такой дьячок Еврасий. Бу… бу… бу… Установлено господом богом, не нам, грешным, рассуждать… Вот — позиция. Но время, время не остановишь… (После паузы, с подъемом.) А как много хочется сделать! Хочется войти в науку с чем-то большим, проблемным. Ради этого стоит жить!
Д и н а. Конечно, Андрей.
К о р ч е м н ы й. Так поддержите же меня. Еще, всегда… Чтобы я чувствовал себя еще сильнее…
Д и н а. Чем же я вас так поддержу?
К о р ч е м н ы й. Мне… трудно. Просто по-человечески трудно. Иногда мне достаточно одного вашего взгляда, улыбки.
Д и н а. Если это поможет, я готова улыбаться.
К о р ч е м н ы й. Я прошу не о том. Впрочем, об этом не просят.
Повесив на руку корзину, с гитарой на плече, Дина, растерянная, стоит перед Корчемным.
Д и н а. Андрей Васильевич, уже свежо. Я пойду домой.
К о р ч е м н ы й. Постойте… еще минуту.
Д и н а. Ах, как сыро, зябко… Я побегу.
К о р ч е м н ы й. Дина!
Д и н а. Видите, я вся дрожу…
К о р ч е м н ы й. Вижу… В первый же день, как вы приехали… с первой минуты…
Д и н а. Андрей Васильевич…
К о р ч е м н ы й. Дина, в мыслях я связал с вами свою судьбу. А я от задуманного никогда не отступаю.
Д и н а. Вы же знаете, я… люблю Николая.
К о р ч е м н ы й. Вы не любите его! Вы привыкли к нему. Привыкли думать, что любите. А вот приехали — и вам стало скучно.
Д и н а. Не смейте! Он лучше вас, лучше всех!
К о р ч е м н ы й. Дина, вы не хотите признаться даже самой себе.
Д и н а. Перестаньте! (Убегает.)
К о р ч е м н ы й смотрит ей вслед, потом берет оставленные Диной гитару и корзину и поднимается по ступеням, направляясь к дому.
Появляется К о н ы ш к о в, молодой, высокий, немного неуклюжий. Сбросил рюкзак. Подошел к месту, где выпивали.
К о н ы ш к о в (поднял бутылку). Кислятина… (Смотрит на землю.) Трое мужчин, одна женщина… Нет, женщин было две. Одна из них курит… (Прислушался — где-то засвистела птица. Повторяет ее свист. Потом, явно ища кого-то, направляется к ступеням, ведущим к дому станции.)
Появилась А с я.
Ася!
А с я. Здравствуйте, Петя… Что это у вас?
К о н ы ш к о в. Дудка.
А с я. Играете?
К о н ы ш к о в. На то и делал.
А с я. А что-нибудь такое… настоящее сыграть сможете?
К о н ы ш к о в. Что же вам такое?
А с я. Грустное… но чтоб не очень, с грустинкой.
К о н ы ш к о в. Попробуем. (Играет.)
А с я. Как настоящий инструмент!
К о н ы ш к о в. Главное — легкий. Поиграл, положил в карман, да и пошел дальше.
А с я (приподнимая рюкзак Конышкова). Все кочуете?
К о н ы ш к о в. Нет, нынешнее лето почти оседло живу. Нынче я не в поисковой, а в разведывательной партии. Здесь, в двадцати километрах, железную руду нашли. Лагерь там разбили. Шахты закладываем. Большой завод будут ставить. Тем более что уголь поблизости. А город бы здесь… Смотрите, какой простор… (Кричит.) Ого-го-го!
