Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
— Да, Иерусалим — ваш, — отвечал монах, не питавший никакой любви к израильтянам. — Но не забывай, что западная его часть досталась евреям — та часть, где стоял твой дом и сад, где похоронены твои деды и прадеды.
Омар Салем, который тоже выжил в войне, по-прежнему оставался одним из самых влиятельных людей в Иерусалиме. Вади не питал к нему особой приязни, но при этом не мог забыть, что Омар был другом его семьи, и поэтому время от времени принимал приглашения в его дом, чтобы выпить чаю и побеседовать о будущем с другими гостями.
Тем не менее, отчуждение между Вади и Омаром Салемом все нарастало, и главной его причиной был муфтий Хусейни. Вади от всей души презирал Хусейни за его заигрывания с Гитлером во время войны, однако Омар Салем считал, что муфтий всего лишь стремился защитить Палестину от злоумышленников, каковыми были евреи в его глазах. Поэтому для Омара Салема стало настоящим оскорблением, когда король Абдалла назначил новым муфтием Иерусалима шейха Хусама-ад-Дин Яраллаха.
Вади никогда не скрывал своей симпатии к иорданскому королю и не видел ничего плохого в его стремлении сделать палестинцев единой нацией. Поэтому в тот день, когда Абдалла убили, Вади почувствовал, будто потерял члена семьи.
То роковое утро 1951 года пришлось на пятницу, и король решил отправиться в мечеть на Храмовой горе, чтобы помолиться. Его внук Хусейн, ставший впоследствии королем, вспоминал, что в тот день дед, словно предчувству судьбу, сказал, что ему бы хотелось погибнуть от выстрела в голову, и чтобы стрелявший остался неизвестным.
Вади в тот день как раз направлялся к мечети Аль-Акса, когда вдруг раздался глухой хлопок выстрела, а затем послышались крики. Он ускорил шаг, но тут иорданские солдаты преградили ему путь. В нескольких метрах впереди на мостовой распростерлось тело короля. Его убийцей оказался портной; какой-то ничтожный портной отнял жизнь у короля. Никто потом не вспомнит его имени, но звали его Мустафа Шукри Ушо.
Но в эти минуты всеобщего замешательства лишь один человек увидел и запомнил убийцу. Хусейн, внук короля.
Это убийство стало настоящим потрясением для Вади — как и для всех тех, кто питал симпатию к семье Хашимитов.
После этого жизнь вошла в привычную колею — вплоть до 1967 года, когда в результате Шестидневной войны разразилась новая катастрофа. Арабские государства вновь попытались возродить прежнюю Палестину — и потерпели неудачу, разбитые наголову армией Израиля. Война длилась шесть дней, и в итоге израильтяне захватили весь Иерусалим.
Евреи и арабы отчаянно сражались друг с другом за каждый дом, за каждую пядь земли. Вади и его сыновья вместе с другими арабами защищали город. Но все напрасно: очередная война привела лишь к тому, что Израиль получил новые территории, в том числе и Старый город.
Вади Зияду вместе с Анисой и сыновьями пришлось отправиться в новую ссылку; теперь они нашли приют в Аммане.
Найма, сестра Вади, уговаривала их вернуться в Иерихон, но Аниса категорически отказалась.
— Я не хочу быть изгнанницей в собственной стране, — сказала она. — Если мы останемся в Иерихоне, то вынуждены будем подчиняться израильтянам, а они станут указывать, что нам можно, а чего нельзя. Так вот, я предпочитаю жить в таком месте, где никто не назовет меня чужой, где я хотя бы не буду чувствовать себя униженной.
Это были нелегкие годы. Какое-то время они жили в лагере для беженцев, где Вади обрел свое истинное призвание: учить детей. Он помог построить школу и прилагал все усилия, чтобы обеспечить детям хотя бы подобие нормальной жизни.
Они так никогда и не вернулись в Иерусалим. Израиль не дал разрешения. А кроме того, как бы смогли они там жить, чувствуя себя чужими в собственной стране? Для них, как и для большинства палестинцев, все было кончено еще в 1948 году. И это, как я уже сказала, конец истории.
Мариан замолчала. Было видно, что разговор ее утомил, и продолжать не хочется. Ее взгляд рассеянно блуждал по комнате.
— Вы собираетесь вернуться в Амман? — спросил Изекииль, возвращая ее к реальности.
— Да, хочу попрощаться с Зиядами.
— А потом в вернетесь домой, к своей работе, напишите доклад, который потом опубликуют в газетах. Его несколько часов пообсуждают, а потом все останется по-прежнему.
— Да, все останется по-прежнему. Ваш сын по-прежнему будет проводить политику новых поселений, захватывая потихонечку палестинские земли, а тысячи людей будут взывать к справедливости.
— Вади Зияд рассказывал вам о том, как он жил все эти годы?
Вопрос застал ее врасплох. К чему он клонит?
— Да, конечно.
— Вы не могли бы мне рассказать?
— Не понимаю, почему вы так настаиваете... — сказала она. — Вы же знаете лучше меня, что в 1948 году жизнь палестинцев превратилась в настоящий ад. Не думаю, что имеет смысл продолжать.
— А я вам скажу, что, если уж мы говорили о том, что было до 48 года — то должны узнать о том, что стало дальше; кстати, я полагаю, что именно поэтому вы здесь оказались. В конце концов, никому не интересно все то, о чем мы с вами до сих пор говорили; но в тех событиях, которые произошли в ночь на 14 мая 1948 года, как раз и кроется причина вашего появления.
— К сожалению, я не могу больше задержаться в Израиле ни на один день. Босс требует, чтобы я немедленно возвращалась.
— Значит, вас совершенно не интересует, чем все закончилось?
Мариан беспокойно заерзала. Изекииль заставил ее занервничать.
— Ну что ж, тогда я вам расскажу, что было дальше.
— Думаю, вам будет трудно рассказать мне о том, что произошло с Зиядами, — возразила Мариан.
— Вы ошибаетесь, мне это вовсе не трудно. Точно так же, как Вади Зияд может поведать вам во всех подробностях о том, что в эти годы происходило со мной.
— Не понимаю...
— О, разумеется, не понимаете... Вполне может быть, что вы знаете о Зиядах даже меньше, чем знаю я.
— Вы ошибаетесь, ни Вади Зияд, ни его внуки ничего от меня не скрывали... Поверьте, у них не было для этого никаких причин.
— Я понимаю, что вы устали и хотели бы поскорее закончить. Мне бы тоже этого хотелось. Но все же позвольте рассказать окончание этой истории. Уверен, Вади не будет возражать. С того рокового 1948 года мы оба много страдали, и оба понесли тяжкие утраты: мы потеряли своих детей. А самое грустное — то, что его дети, так же, как и мои, погибли, сражаясь за идеи, в которые свято верили.
— Я уже почти закончила доклад. Полагаю, мне больше нечего добавить. К тому же я устала...
— Не волнуйтесь, у вас будет достаточно времени, чтобы хорошенько обо всем подумать. И думаю, уже сегодня вечером для вас начнется новая жизнь.
— Я вас не понимаю...
— Разумеется, понимаете, только боитесь это признать. Так вот, слушайте дальше...
Я ничего не знал о Вади вплоть до 1972 года. Он не желал ничего обо мне слышать, да и я не искал повода с ним увидеться. Война разлучила нас; мы оказались во враждующих лагерях, и на карту было поставлено много больше, чем жизни нескольких тысяч человек, для которых оказалось чрезвычайно важным обладать этим куском земли.
Израильтяне хорошо понимали, за что борются; знали, что если у них отнимут этот кусок земли, им снова придется вести жизнь вечных скитальцев, вручив свою судьбу в чужие руки. Мы не могли этого допустить. На протяжении веков мы томились в гетто, платили неподъемные налоги тем, кто соизволил принять нас в свои государства, терпели неустанные гонения и клевету и постоянно страдали из-за неправедной ненависти всех тех, кто обвинял нас в том, что мы распяли Иисуса.
На протяжении скольких поколений детям твердили одно и то же: евреи убили Иисуса! Это на долгие века сделало нас преступниками и париями, а мы на протяжении этих веков делали все, чтобы не возбуждать лишнего гнева всех, кто ненавидел нас уже за то, что мы живем на свете. Мы страдали от погромов в России, Польше, Германии и еще во многих и многих местах... Нас изгнали из Испании, Португалии... На свете не было ни одного места, которое мы могли бы считать своим; все, что у нас было, что давало нам силы все эти годы и века — неистребимое чувство, что есть на свете место, откуда мы все родом, где кроются наши корни, и это место — голые холмы Иудеи и Самарии.
«Следующий год мы встретим в Иерусалиме», — повторяли многие и многие поколения евреев на протяжении веков — до тех пор, пока в один прекрасный день несколько сотен мужчин и женщин решили туда вернуться. Мой отец, Самуэль Цукер, был одним из этих людей. Затем Германия развернула самую страшную программу массового уничтожения евреев — Холокост. Шесть миллионов человек погибли в газовых камерах концлагерей. И мы это допустили. Мы позволили загонять нас в концлагеря, как наши предки на протяжении веков терпели гонения и погромы, позволяли сжигать свои дома и убивать детей.
Когда палестинские евреи узнали обо всех ужасах, совершенных нацистами во время Второй мировой войны, им стало ясно, что нам нужен собственный дом и что этот дом ждет на земле предков, и нигде больше. Мы поделились своими соображениями с несколькими влиятельными арабскими семьями — такими, как семья Хашимитов, и они, казалось, были готовы пойти нам навстречу — по крайней мере, в этом вопросе. Вы знаете, в чем арабские лидеры на протяжении десятилетий обвиняют иорданскую королевскую семью? В том, что они сохраняли чувство реальности — и в прошлом, и в настоящем, и старались хоть как-то найти с нами общий язык. Этого им так никогда и не простили, несмотря на то, что они храбро сражались за правое дело. Иорданцы — поистине грозные воины.
