Леопольдштадт - Том Стоппард
Неожиданно Натан начинает смеяться, но через несколько мгновений становится понятно, что он смеется в квартире Мерцев в присутствии Розы и Лео.
«Не будем уходить от темы!»
Комната изменилась и в то же время не изменилась. Квартира Мерцев была наполовину разорена и несколько лет стояла пустая. Натан и Роза открывают ее заново. Курить разрешается. У Розы коробка со сладостями из кондитерской Демеля и поднос для чая. Она сидит на том же месте, на котором в 1899-м сидела бабушка Мерц, а в 1938-м – Ева. В начале сцены пьют чай и едят пирожные.
Роза, 62 года, по-прежнему живет в Нью-Йорке, ухоженна и элегантна – от прически до кончиков туфель; на руках кольца.
Лео 24 года, но он выглядит как мальчик. Опрятный, с правильной стрижкой, в мягком пиджаке и фланелевой рубашке – видно, что он представитель английского среднего класса. Его произношение, характерное для английской частной школы, звучит несколько старомодно.
Натану 31 год, но он выглядит старше. Он говорит по-английски с легким акцентом.
Роза и Лео ждут, когда он перестанет смеяться.
Роза. Ну да, ты ушел от темы. И что в этом такого?
Натан (приходит в себя). Если бы ты была там…
Роза. Я была там.
Натан. Не там. Там.
(Лео) Ты понимаешь, в чем юмор?
Лео. Не очень.
Натан. Ну да, ты же англичанин. Леонард Чемберлен!
Натан язвительно смеется. Роза достает пирожные из фирменной коробки от Демеля.
Роза. Когда я в первый раз вернулась после войны – в январе 46-го – и увидела, что Демель по-прежнему работает, я так обрадовалась, что зашла заказать кофе и пирожное. Официант сказал: «У нас нет кофе. И пирожных тоже нет». – «Ах, а что же у вас есть?» – «Ромашковый чай». Так что я выпила ромашкового чаю. Мы можем зайти к Демелю после того, как посмотрим портрет тети Гретль в Бельведере. А в художественно-историческом музее есть работы Брейгеля – тебе надо туда сходить. А что ты хочешь посмотреть в Вене, Лео?
Лео. Я не знаю. Я в следующий раз как-нибудь приеду на подольше.
Роза. Ты любишь оперу? У нас прекрасная опера. Жалко, что ты не застанешь открытие нового оперного театра. Его должны были закончить к подписанию государственного договора, чтобы политики и разные важные персоны могли отметить его в компании Бетховена и сотен развенчанных нацистов. Не считая тех, что в оркестре. Но что поделаешь. После десяти лет оккупации союзниками Австрия теперь суверенная нация. Правда, толпа перед Бельведерским дворцом была несколько меньше той, что приветствовала Гитлера, но это, вероятно, из-за дождя.
Лео. А старый оперный театр сгорел?
Роза. Нет, его разбомбили американцы. Когда бои докатились до Италии, Вена оказалась в радиусе огня. Фабрику Мерца тоже сравняли с землей. Семейного дела больше нет.
Натан. Да и семьи, в общем, тоже. Но вот есть мы. Нью-йоркская тетя, австриец и чистой воды молодой англичанин. Кстати, Лео, откуда взялся Леонард? Тебя звали Леопольд. Или это слишком еврейское имя?
Лео (дружелюбно). Натан, иди к черту. Я не виноват, что у тебя была такая неудачная война.
Натана душит смех.
Натан. «Неудачная война!»
Лео (не отступает). Да, мне очень жаль твоих отца и мать. Я могу себе представить…
Розу передергивает от этого идиотизма, и она пытается его прервать.
Роза. Перестань, Лео.
Натан. Что ты можешь себе представить?
Роза. И ты тоже!
Натан. Понимаешь, это все одна и та же тема – зигующие толпы на улице и евреи, которых гонят голыми в газовые камеры, под крик конвоиров и лай псов, а у них по ногам течет говно —
Роза. Мы все читали про это, Натан.
(Обращаясь к Лео.) Правда?
Лео кивает.
Лео. Что я сделал не так?
Натан. Ничего. Ты исторический казус.
Лео. У меня тоже мать погибла. Во время блица.
Натан. Ах, во время блица. Я могу себе представить. Но давай не будем мериться, чья мать…
Роза. Натан, ты ведешь себя как шмок.
Натан (не обращает внимания). На самом деле, немцы не убивали твоего отца.
Лео. Это правда – он снова женился и по-прежнему в хорошей форме.
Натан. Твоего отца, Леонард. Твоего отца убили австрийцы.
Лео. Ах. Да.
Натан. До войны. В 1934 году.
Лео. Я знаю.
Натан. Я это помню. Нас отпустили домой из школы, когда отключили свет. Была зима, так что темнело рано. Всеобщая забастовка! Мы были в восторге. Пулеметная точка на углу! В старом городе не было ни души. Ставни магазинов закрыты наглухо. Мать зажгла свечи, и мы стали ждать. И вот – бабах! Артиллерийский огонь! Можешь себе представить? Решительный бой! Армия обстреливала здание Карл-Маркс-Хоф – гордость Красной Вены! Благопристойная Австрия, католическая, барочная Австрия в наряде веселой вдовы и белых чулках решила проучить этих бунтовщиков с их вооруженными отрядами социалистов и евреев! Бум-бум! Сотни убитых, включая твоего отца, Арона Розенбаума. Я чту его память. Ты сменил имя.
Лео. Мама не хотела, чтобы в школе у меня было немецкое имя. В восемь лет я стал Леонардом Чемберленом. Она никогда не говорила со мной о доме и о семье. Она не хотела, чтобы у меня были еврейские родственники, если вдруг победит Гитлер. Она хотела, чтобы я стал английским мальчиком. Я был не против. Мне нравилось. В школе мы воевали на страницах комиксов, где все немцы были нацистами и визжали от страха перед нашими летчиками и десантниками, которые громили их в пух и прах. Превосходная страна! Я был счастлив, что я англичанин… английские книжки, и поездки к морю, и радио… С мамой мы говорили только по-английски. Я не подозревал, что говорю с акцентом, до тех пор пока не избавился от него. А мама от своего так и не избавилась. Когда ее убили…
Пытается закончить.
Нет, я думаю, хватит об этом.
Пауза.
Для Перси стоицизм был проявлением характера. Ты принимал удар
