Андри Байелер - Антология современной швейцарской драматургии
АНТОН. Скажи.
ГЕРМАН. Их мучит совесть. Из-за того, что они не заправлялись у тебя раньше. Ты оказался в жалком положении, и они винят себя за это.
АНТОН. В моем положении виноват только я сам.
ГЕРМАН. Прекрати ныть. Мужчине в твоем возрасте жаловаться не на что. Стыдись. И встряхнись. Сделай свою заправку пупом земли. Открой в гараже кафе. Где можно было бы выпить чашечку мокко, съесть кусочек шарлотки или бутерброд с ветчиной. А главное, чтобы тебе улыбнулась симпатичная мордашка. Тогда я тут остановлюсь и заправлюсь. Хоть твоим рапсом, хоть пойлом для свиней.
АНТОН. А где ж мне взять симпатичную мордашку.
ГЕРМАН. Улыбаться, Антон, ты сам должен улыбаться.
АНТОН. С моими-то зубами.
ГЕРМАН. Используй свою голову, в ней мозги, чтобы думать, а не только рот, чтобы водку глушить. Тебе нужно все разжевать. (Платит за полный бак.) Достаточно.
АНТОН. За дизель достаточно. Но.
ГЕРМАН. Что «но».
АНТОН. Добавь сколько не жалко.
ГЕРМАН. Это с какой же стати.
АНТОН. В настоящий момент я как бы на мели. Будь другом, сделай одолжение.
ГЕРМАН. Ты дерьмо, Антон, и из тебя ничего путного не выйдет. Но я дам тебе денег. Присмотри, пока я отойду, за девчонкой. Не хочу, чтоб она сбежала. Но будь начеку. Она кусачая.
* * *АНТОН. Будьте покойны. С вами ничего не случится.
ЭРИКА. Вы должны мне помочь. Прошу вас.
АНТОН. Мы говорили об этом.
ЭРИКА. Они хотят меня убить.
АНТОН. Кто хочет вас убить.
ЭРИКА. Герман и Жасмин.
АНТОН. И за что же.
ЭРИКА. Забавы ради. Он злой.
АНТОН. Вы к нему несправедливы. Герман грубоват, но сердце у него доброе.
ЭРИКА. Никто не знает, где я нахожусь. Никто меня не видел. Они меня убьют, и никто никогда об этом не узнает.
АНТОН. Я знаю.
ЭРИКА. Утром вы ни о чем не вспомните.
АНТОН. Неужели.
ЭРИКА. Напились-то ведь допьяна.
АНТОН. Вот дуреха.
* * *Герман возвращается с веревкой, вполне пригодной для привязывания телят.
АНТОН. Вот дуреха. Говорит, что ты хочешь закопать ее в лесу. И что я потерял память, ибо хлебнул лишку. Вот дуреха.
ГЕРМАН. Мы, водители, ее знаем. Незаметно забирается в автобусы, а потом скандалит. Хочу ее связать. Ведь может подкрасться и крутануть руль. (Связывает Эрику.)
ЭРИКА. Не трогайте меня, не трогайте.
АНТОН. Ты мне должен за четыреста двадцать литров.
ГЕРМАН. Я тебе только что заплатил.
АНТОН. А где же тогда тити-мити.
ГЕРМАН. Тити-мити у тебя в нагрудном кармане.
АНТОН. Ты прав, вот они. Извини. Надуть тебя — такого и в мыслях не было. Память мне, понимаешь, иной раз возьмет — и изменит.
ГЕРМАН. Тогда, пожалуй, начнем.
АНТОН. Спасибо тебе, Герман. Большое спасибо.
Герман тащит Эрику в автобус. Эрика кричит.
Темнеет.
В-третьих
Высоко в горах. На плато, где растет можжевельник и дрок. На заднем плане у дороги стоит автобус Германа. Фары выключены, свет падает только из окон. Герман роет могилу, Жасмин пытается в чем-то его убедить. Толстуха стоит рядом с автобусом, тут же и Карл, переминающийся с ноги на ногу.
ЖАСМИН. Достоинство, Герман, чего оно требует от нас. Во-первых, сохранять ко всему некую дистанцию. Близость приводит к утрате достоинства. Прежде всего это относится к нам самим. Чтобы обладать достоинством, мы должны дистанцироваться от самих себя.
ГЕРМАН. Дистанцироваться от самих себя. Вот как.
ЖАСМИН. Самость пытается впутать нас в противоречия, навязать себя нам, как человек, который чуть ли не силой притягивает нас к себе, потому что не может пребывать в одиночестве, принадлежать только самому себе. Достоинство же — это привлекательность, рождаемая равнодушием. Человек, лишенный достоинства, спотыкается о самого себя. Он движется неуклюже. В каждом своем движении он познает свою внешность, свою слабость, свое несовершенство, но не свою идеальную суть. Достойный человек — это вовсе не человек, не совершающий ошибок, а как раз наоборот. На безупречном человеке не видно признаков достоинства. Достойный человек сохраняет к своим ошибкам такую же дистанцию, что и к своим сильным сторонам. Он нейтральный дипломат, выступающий посредником в борьбе между соперниками внутри самого себя.
ГЕРМАН. Тяжело рыть такую землю. (Он продолжает рыть, потом вдруг останавливается.) Ты сказала, что безупречный человек не может быть достойным.
ЖАСМИН. Именно так.
ГЕРМАН. Этого я не понимаю.
ЖАСМИН. Достоинство — это свойство внешности. Оно слышимо, зримо, его можно даже понюхать. В то же время оно не поддается абсолютному определению. Оно мимолетно. Утверждение, например, что человек не должен мчаться во весь дух, а должен шагать, дабы выглядеть достойно, по сути своей абсурдно. Хотя спокойная поступь может быть исполненной достоинства. Но в то время как один человек выглядит в белом костюме мудрецом, другой походит в нем на мошенника. Точно так же обстоят дела и с достоинством. Веселый человек обретает достоинство серьезностью, серьезный — юмором, опечаленная женщина обретет достоинство, приняв веселый вид, а жизнерадостная — только знаками печали.
ГЕРМАН. Но для этого человек должен сперва разобраться в самом себе.
ЖАСМИН. Конечно, это необходимая предпосылка.
ГЕРМАН. Думаешь. Она свободна.
ЖАСМИН. Кто.
ГЕРМАН. Наша пташка.
ЖАСМИН. При чем тут она. Почему ты вдруг вспомнил о ней.
ГЕРМАН. Она знает, куда она едет, куда идет. Знает свое место. Ты давеча сказала, что быть свободным значит знать свое место.
ЖАСМИН. Она человек слабый, самостоятельно не мыслит.
ГЕРМАН. А это необходимо.
ЖАСМИН. Если хочешь быть человеком, то да.
ГЕРМАН. Я не настолько умен, чтоб у меня были собственные мысли. Если что-либо и придумываю, то кто-нибудь другой это уже придумал до меня. И записал.
ЖАСМИН. Ты близок к подвигу. А самый великий подвиг равнозначен максимальной свободе.
ГЕРМАН. Мне важно ощущать голод. И жажду. И терпеть не могу, когда кто-нибудь смеется над политиками. Потому что, например, они вылетают иногда куда-нибудь на выходные, пользуясь государственным вертолетом. Ну и что. Им же это не воспрещается. Политики достойны самого высокого уважения.
ЖАСМИН. Речь об идее. Об идее самооценки. О том, кто каким мог бы быть. Все остальное не в счет.
ГЕРМАН. Она боится своего Бога. Ведь Он велел ей быть тогда-то и тогда-то там-то и там-то. А она не слушается. Теперь может надеяться только на то, что ее Бог посмотрит на это, как говорится, сквозь пальцы.
ЖАСМИН. Ей важно лишь одно. Спасти свое жалкое существование.
ГЕРМАН. Этот червь пытался сделать то же самое.
* * *ГЕРМАН. Поговорим теперь совсем о другом. Как думаешь, яма достаточно длинна.
ЖАСМИН. Трудно сказать. Какой у нее рост. Она выше меня.
ГЕРМАН. Пока коротковата.
ЖАСМИН. Главное, чтоб была достаточно глубокой.
ГЕРМАН. Не складывать же мне ее. Этого она не заслужила. Ляг туда на минутку, Жасмин, будь любезна.
ЖАСМИН. Как. В эту яму.
ГЕРМАН. Мне бы это очень помогло.
ЖАСМИН. Да нет, и того, что есть, достаточно. Веди, наконец, деваху.
Герман уходит.
* * *ТОЛСТУХА. Может, это не случайность. Может, это знак. Я бы отправилась вместе с ней. Если она и есть этот знак. Если она есть то, чем, по ее утверждению, является, то и я была бы чем-то особенным, ведь я ее попутчица. Я не была бы унылой, дохлой теткой. Я последовала бы за чистым, нетронутым. Чего не касались ничьи пальцы.
ЖАСМИН. У нее наверняка уже были мужчины.
ТОЛСТУХА. Карл бы об этом знал.
КАРЛ. Оставьте меня в покое.
ЖАСМИН. Карл.
КАРЛ. Не знаю. Не было. Были. Возможно, что были. Экий допрос мне устроили.
* * *Герман появляется со связанной Эрикой. У нее потерян один ботинок.
ЭРИКА. Что вы думаете. Может, кто-то думает, что ваша сила производит на меня впечатление. Вы не знаете, сколь всемогущ Господь. Аллилуйя. Он ворвется в ряды своих врагов, как ураган, врывающийся в леса.
