Артур Копит - Конец света с последующим симпозиумом
Одри. О чём мы говорим, миленький, об одной и той же пьесе?
Трент. Естественно! О пьесе про конец света. Получится очень весело. Ну что, хотите узнать, что это за концепция? О'кей, вот эта концепция: драматург как бы выступает в роли детектива. Ну как?
Стоун. Какой драматург?
Трент. Главное действующее лицо этой пьесы.
Стоун. А при чём тут драматург?
Трент. Он попал в пьесу, потому что он — единственная реальность, за которую я могу зацепиться! Этот драматург получает странное задание от человека, я бы сказал, похожего на вас, доброго человека, человека, наверняка неспособного тащить кого-то в суд. И этот драматург уважает этого человека, потому, что этот драматург, без сомнения, сама соль земли! Хотя, конечно, зло ему не чуждо… Я всё ещё не добрался до истины: честно говоря, просто не мог припомнить, где мы с вами встречались.
Молчание.
О'кей. Итак, этот драматург отправляете прямёхонько в Вашингтон с расчётом, чтс если эту тайну и можно где-то разгадать, то только там. И он начинает беседы с теми, кто, как говорят, располагает информацией И эти парни утверждают нечто странное: они говорят, будто нет ничего хуже, как прекратить производство ядерного оружия. И этот драматург задумывается: почему бы это? И продолжает идти по следу, настырный этот парень, он не сдаётся. И весьма скоро, знаете что? Он начинает кое-что понимать. Но не совсем. Никогда до конца. Одри, уверяю тебя, это самая заумная проблема из всех. Сначала она кажется бессмысленной. Потом появляются какие то проблески смысла! А потом ты обнару живаешь ещё меньше смысла, чем вначале! То есть, когда наступает просветление. Когда у тебя просветление, ты соображаешь хуже, чем в самом начале. Теперь я вас спрашиваю: что, весёлая эта пьеса или нет? Конечно, весёлая. А мы даже до половины её не добрались!
Стоун. Что произошло там, в Вашингтоне?
Трент. Это и есть другая половина.
Одри. Миленький!
Трент. Дела приняли плохой оборот. Понимаете? Никак не ожидал этого.
Одри. Миленький…
Трент. Я не верю в то, что я обнаружил. О'кей? Вот так-то. Спрашивается, что же мне теперь делать?
Входит Энн.
Энн. Чай, пожалуйста! (Несёт поднос с кувшином холодного чая и высокими стаканами.)
Трент (сердито, вполголоса). Энн, я ведь тебя просил…
Энн. Дорогой, я же пришла не присутствовать на твоей беседе, это твои гости, не мои, просто подумала, может, вам захочется чая со льдом. (Стоуну и Одри.) Мята из собственного сада. (Тренту, вполголоса.) Хочу быть любезной. Ты тоже мог бы попытаться. (Ставит поднос и уходит.)
Молчание.
Стоун. Когда ваша жена ожидает ребёнка?
Трент. Гм-гм, ожидает — где? О! Гм-гм, она, кажется, на пятом месяце, значит, через пять. То есть через четыре. Если, конечно, раньше не наступит конец света. Извините, я что-то очень взвинчен сегодня.
В комнату на цыпочках входит Энн. Делает шаг и останавливается. В руках — сахарница.
Энн. Сахар, пожалуйста! (Ставит сахарницу и на цыпочках уходит.)
Трент сердито смотрит вслед.
Стоун. Ваша жена, она очень грациозна.
Трент. Да.
Молчание.
Значит, так. Хотите знать, что случилось в Вашингтоне? Посоветуйте мне, что делать дальше, и я расскажу, что случилось. Ну как, идёт? Отлично. Начали. Этот парень, Глубокое Горло, он, значит, говорит: «Что же именно вам непонятно?» А я говорю: ля-ля ля-ля ля-ля. А он говорит: «И к каким же выводам вы приходите?» Ну, я ему сказал. И знаете, что он сказал? Сказал, что я прав.
Молчание.
Одри. Не стараешься ли ты донести до нас, миленький, в своём неподражаемом стиле ту мысль, что ты не поверил, что ты прав?
Трент. Нет, не поверил.
Одри. Даже когда этот человек, которого ты называешь Глубокое Горло, сказал, что ты прав?
Трент. Даже тогда.
Одри (размышляет). У меня сложилось впечатление, миленький, что этот человек — эксперт в своём деле…
Трент. Так оно и есть.
Одри (Стоуну). По-видимому, я что-то упустила. (Тренту.) Как подсказывает мне мой опыт, миленький, когда эксперт говорит тебе, что ты прав, это воодушевляет.
Трент. Ты ещё не знаешь, по поводу чего он сказал, что я прав.
Одри. Полагаю, самое время выпить что-нибудь покрепче.
Голос мальчика (за сценой). Папа, можно тебя спросить?
Трент. Нет! Не мешай нам! Ступай в свою комнату! (Стоуну и Одри, которая подошла к бару.) Я сказал ему, что я думаю, что использование ядерного оружия с целью предотвратить применение ядерного оружия — не срабатывает, во всяком случае — в перспективе. Слишком много шестерёнок, где систему просто заклинивает. Я сказал, что поломки как будто заранее заложены в конструкцию. Мы имеем дело, я сказал, с машиной, где аварии надёжно гарантированы, а дефекты тщательно устроены.
Стоун. И это то самое заключение, которое, по его мнению, справедливо, а по вашему — нет.
Трент. Да.
Стоун. Хотя к этому заключению вы пришли самостоятельно.
Трент. Да. Постойте. Дальше ещё сложнее. Я сказал ему, «О'кей, если я прав, как же так получается, что только мы с вами знаем об этом?» Знаете, что он сказал? Сказал, что это общеизвестно. Все знают.
Одри. Это уж, миленький, полная бессмыслица.
Трент (в возбуждении). Именно! Конечно, бессмыслица! Но почему здесь нет никакого смысла? Ну скажите мне, ну! Скажите! Почему?
Одри. Видишь ли… (После паузы.) Видишь ли, потому, что все знают… что то, над чем они работают, не срабатывает…
Трент. И?..
Одри. Зачем бы им продолжать работать?
Трент. Вот именно! Зачем бы им продолжать работать над тем, что заведомо не срабатывает?
Одри. Полагаю, тут заняты люди, которые не могут подыскать себе другую работу.
Трент. Ну да! Абсолютно верно. О господи!
Одри. Что такое?
Трент. Они не верят в то, что им известно. (В потрясении смотрит в пространство.) Они просто… я хочу сказать, не могут… знаете ли… поверить в это! Хотя знают, что так оно и есть. (После паузы.) Так же, как и я. (После паузы.) Они не могут в это поверить… потому что всё выглядит так, будто система должна работать! До сих пор она работала. Почему она не может действовать вечно? Понимаете? Логика. Самая страшная штука, которой когда-либо овладел человек. О господи!
Одри. Что же было дальше, миленький?
Трент. Там, в Вашингтоне? Где я брал интервью у всех этих парней? У них кое-что висело на стенах. Буквально у каждого. Помнится, мне подумалось: «Интересно, не принадлежат ли они к какому-то одному клубу?» В общем-то, я не придал тогда этому значения. Обычно на стенах развешивают плакаты с красотками. У этих же парней… у них висели эстампы художника Эшера. (После паузы.) Скажем, Глубокое Горло. Дайте я покажу вам, как он установил со мной контакт! (Смотрит вверх.) Вниз!
Фотография «замысловатого ящика» спускается.
Одри (к зрителям). Какие чудеса в домах у драматургов, а?
Трент. Смотрите. Видите? Конструкция не работает! И всё-таки — да, работает. Она невероятна! И всё-таки вероятна.
Одри. Как сооружают такие предметы?
Трент. Не очень-то представляю.
Одри. С удовольствием повесила бы в своём офисе.
Трент. Я бы тоже. Вот ещё картина Эшера, она есть у них у всех. Вниз!
На тросах спускается грандиозных размеров эстамп. Одри изумлённо смотрит на него.
Одри. Миленький, что творится у тебя в комнате? (Рассматривают эстамп Эшера.) Боюсь, я тут ничего не понимаю. Как можно заставить воду течь сразу и вверх и вниз?
Трент. Вверх!
Картина поднимается.
Одри. Благодарю тебя, миленький.
Трент. О'кей. Я ещё могу принять то, что он, Глубокое Горло, говорил до сих… То есть вижу, что он подразумевает здесь. Понимаю его наглядное пособие! Но то, что он говорил потом…
Продолжительное молчание.
И всё-таки в этом тоже есть, конечно, смысл… Иначе говоря, если первая часть верна…
Стоун. А первая часть состоит в том?..
Трент. Люди знают в глубине души, что система не работает… Хотя в определённом ракурсе и кажется, будто она работает.
