Александр Андреев - Семь пятниц Фарисея Савла
САВЛ. Нет! Нет!! Так нельзя! Есть Бог, и есть Его Закон! Человек не может сам решать, что он – сын божий! Человек не может избирать себя в боги! Это – хаос! Это – погибель!!
ЛУКА. Ты опять машешь руками, Савл.
САВЛ. О! Я понимаю вас: Бог избрал себе один народ, но и другим хочется избрания!
ЛУКА. Ты хочешь милости вечной жизни для одних иудеев? Тебе не приходит в голову, что в вечности нет иудеев, нет эллинов, нет египтян?
САВЛ. А тебе не приходит в голову, что такая милость – соблазн адский? От кого она?
АНДРОНИК. Она даруется Богом через Иисуса Назарянина, побеждающего смерть!
САВЛ. Ага! Богом через Иисуса Назарянина! А кто он, чтобы говорить от Бога? «Сын Воды и Огня»?! (Петру). «Повелитель Рыб»?! Так, кажется, ты величаешь своего учителя?
ПЕТР. Он наполнял наши сети рыбой на Море Галилейском…
САВЛ. А мух он от вас не отгонял?
ПЕТР. Если с нами был Учитель, мухи нас никогда не мучили.
САВЛ. Вот видишь! Так, быть может, он – тот, чье имя – «Повелитель Мух»[2]?!
ПЕТР. Что ты! Это – имя князя бесовского! Зачем порочишь Учителя? Он – Сын Божий!
АНДРОНИК. (Сокрушенно). В чудо от Бога люди не верят, а верят в князя тьмы! Изгнать беса из человека – тяжкое дело, а тебе говорят: это ты бесовской силой сделал, иди прочь!
САВЛ. Скажи правду, Лука: моим выздоровлением я тоже обязан Иисусу Назарянину?
ЛУКА. Да. Прости, что не сказал. Я хотел, чтоб ты полюбил его, не ведая, что обязан ему.
САВЛ. Ты говорил о дружбе, Лука. Не слишком ли много тайн для дружбы? Как ты хочешь, чтобы я доверял тебе? Мой учитель прав: нельзя доверяться язычнику!
ЛУКА. Идем, Петр! У Андроника есть дело к студенту Савлу, не будем мешать… У тебя такое зрячее сердце, Савл; как странно, что оно не различает дружбы!
Лука и Петр уходят.
САВЛ. Ни невесты, ни друга… (Андронику). Ты пришел отнять у меня лучшее, что имею.
АНДРОНИК. Лучшее, что имеешь – это то, что в твоем сердце. Как отнять у человека то, что у него в сердце? Никак! А чего он не имеет в сердце, того и отнимать у него не нужно.
САВЛ. Я люблю Юнию всем сердцем. Я никогда не перестану любить ее!
АНДРОНИК. И я люблю ее всем сердцем. И я никогда не оставлю ее одну!
САВЛ. Ты обвиняешь меня?! Нас с Юнией разлучил Закон Бога Израиля!
АНДРОНИК. У меня греческое имя, но я – израильтянин. И я жил под Законом и боялся греха. Но не было во мне восхищения. Иисус Назарянин дал мне восхищение: я восхи́щен, я унесен от зла! Ты любишь Закон больше, чем Юнию. Это – просто.
САВЛ. Просто?! О, конечно! Для невежд все всегда будет просто! Иисус Назарянин, кто бы он ни был, дал тебе силу исцелять, но обольстил тебя страшным соблазном: самому стать богом! Если бы ты учился Закону, тебе бы легче было отрезать себе язык, чем рассуждать о том, как просто любить девушку больше Закона! Но ты же – бог, ты исцеляешь, тебе позволено забирать чужих невест!
АНДРОНИК. Юнии лучше быть со мной, чем одной. Я хочу привести ее к пославшему меня, и она согласна. Это будет хорошо для нее, я знаю! Если любишь ее, благослови нас!
САВЛ. Ну, раз ты знаешь, что для нее лучше, а она знает, что ей нужно к Иисусу Назарянину, зачем вам мое благословение?! Я – не бог: вы слишком много просите у меня! Я не дам вам моего благословения, потому что не могу его дать! Прощай!
АНДРОНИК. Юния говорила мне, что ты – человек великой души. Я верю ей.
САВЛ. Оставь меня!
Андроник уходит. Входит Луций.
ЛУЦИЙ. Скажи мне, Савл, для чего ты отдал моим солдатам Иуду Симо́нова?
САВЛ. Я же сказал им, что он – богохульник и опасный бунтовщик.
ЛУЦИЙ. В дела вашей веры мы не вмешиваемся, ты это знаешь. А бунтовщикам против Рима ты сам не так давно помогал. Ты полюбил Рим?
САВЛ. Трибун, этот человек замышляет погубить Иисуса Назарянина.
ЛУЦИЙ. Вот оно что!.. Но разве ты – поклонник Назарянина?
САВЛ. Нет!.. Но я не хочу его смерти.
ЛУЦИЙ. Что-то тут не так, Савл. Не хочешь ли сказать яснее?
САВЛ. Я могу сказать только одно: казнь Иисуса Назарянина породит страшную смуту.
ЛУЦИЙ. (Подумав). А ведь я отпустил Иуду. Возможно, я сделал ошибку, но Гамлиэль…
САВЛ. Мой учитель?! Он был у тебя?!
ЛУЦИЙ. Я посылал за ним. Видишь ли, Иуда заявил, что состоит на службе у Совета Старейшин, и Гамлиэль может это подтвердить. Твой учитель подтвердил слова Иуды.
САВЛ. Мой учитель… И ты отпустил Иуду?
ЛУЦИЙ. Зачем было держать его? Если б ты сам привел его ко мне и объяснил…
САВЛ. И ничего уже нельзя поправить?
ЛУЦИЙ. Можно попытаться… За Иудой следят.
САВЛ. Зачем?
ЛУЦИЙ. Он мне не понравился. Он показался мне грязнее мухи… Прощай!
Луций поспешно уходит. Входит Стражник. Савл бросается в палатку и выносит оттуда халу и кувшин вина.
СТРАЖНИК. Субботний покой! Субботний покой в Иерусалиме! Субботний…
САВЛ. Стой, левит! Раздели со мной Субботу, прошу тебя! Я совсем один! У меня никого не осталось на свете – только ты и Бог! Вот – вино, вот – хала… Прошу тебя!..
СТРАЖНИК. Благодарю, школяр. Не может страж Храма нарушить установленный порядок. Субботний покой! Субботний покой в Иерусалиме! Субботний покой! (Уходит).
САВЛ. (Один). Как я мог забыть: у меня же еще есть Димон! Где ты, Димон, кровный брат мой? Приди разделить со мной Субботу! Хочешь моей крови? Она – твоя! (Пьет).
КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ ЧЕТВЕРТОЙ
Пятница пятая
БАЛАГАНЩИК. И пришла Черная Пятница. И настала тьма по всей земле. И было торжество тьмы: ей казалось, что она объяла весь свет. И птицы тьмы летели к Лобному Месту, чтобы выклевать глаза у распятых, ибо среди трех осужденных был тот, чьи глаза вместили свет мира. И глумливый Зверь, видимый одному лишь Иоанну, носился по Иерусалиму, ликуя. Он хохотал над оплошностью Бога, заключившего себя в смертном теле, и готовился пожрать его, прибитого гвоздями к столбу. И вспоминал Иоанн, как прошлой ночью в оливковый сад в Гефсимании вошли храмовые стражи, и среди них – Иуда. И шепнул Иоанну Учитель: «Я ухожу. А ты будешь ждать меня на земле до тех пор, пока не покончу со Зверем». И заплакал Иоанн об Учителе. Пятница Пятая! (Уходит).
Декорация та же. Сцена затемнена. На сцене – Плакальщица; входит Плацид, не видя ее.
ПЛАЦИД. Что за напасть! Время – к полудню, а темно, как в Эребе! И духота…
Проходит и уходит Стражник, не видя Плакальщицу.
СТРАЖНИК. Канун Пасхальной Субботы! Канун Пасхальной Субботы в Иерусалиме!
Входит Луций, не видя Плакальщицу.
ЛУЦИЙ. (Не заметив Плацида). Не припомню такого! Эти тучи – чернее самой тьмы!
ПЛАЦИД. (Отдавая честь). Трибун! Мне передали приказ явиться на это место.
ЛУЦИЙ. Да, Плацид, здесь мы можем говорить спокойно, без чужих ушей.
ПЛАЦИД. А студент? (Заглядывает в палатку).
ЛУЦИЙ. Савла здесь нет: я приметил его в толпе, что скопилась у претории. Иерусалим соскучился по казням. В Храме режут пасхальных ягнят, но хочется еще крови. Все кричат, но, похоже, им все равно, что кричать – лишь бы кричать… Однако не будем терять времени. Дело, которое тебе поручено – непростое. Я – только что от прокуратора. Ему известно, что ты уже второй месяц командуешь сотней погибшего Барбулы. Он обещает назначить тебя центурионом сегодня же, если не оплошаешь в этом деле.
ПЛАЦИД. Я все исполню, трибун меня знает.
ЛУЦИЙ. Видишь ли, прокуратор опасается беспорядков. Давай-ка повторим еще раз.
ПЛАЦИД. Я все помню, трибун. Трех осужденных провести к месту казни по трем разным улицам. Помочь им нести их столбы, чтобы шли быстро и не останавливались.
ЛУЦИЙ. Верно. Но важно не только поскорее вывести их из города, не только избежать сумятицы и волнений. Нужно, чтобы никто не заподозрил нас в спешке. Лучше будет, если столбы для казни понесут люди из городской толпы.
ПЛАЦИД. Трое солдат уже расставлены по трем улицам. Они переодеты иудеями. Каждый из них поможет осужденному, будто из жалости.
ЛУЦИЙ. Я не ошибся в тебе, Плацид! Приступай к делу. Только еще одно… Это – не приказ, это – просьба.
