Жорж Бернанос - Диалоги кармелиток

Сестра Констанция. Неужели нам всегда теперь остается то­лько бежать или прятаться?

Капеллан. Во времена таких великих смут, как нынешняя, опаснее всего быть не преступником, а невинным или заподозренным в невинов­ности. Невинный вскоре заплатит за всех!

Сестра Екатерина. Ах, отец мой, бегите из этой страны! Капеллан. Я подожду изъявления воли Божией. Оставаясь там, куда Он меня поставил, я могу совершить глупость, но не грех. Сестра Клара. Что станет с Ее Преподобием? Капеллан. Не знаю. Боюсь, что она не сможет вернуться к нам.

Трубы продолжают греметь, но слышно, что трубачи стоят на одном месте.

Сестра Матильда. Кажется, на улице уже никого нет, но как будто другая процессия движется со стороны собора. Верно, сестра Анна?

Сестра Анна. Да, старик садовник сейчас приходил за своим тря­пьем. Он говорит, в городе полно пришлых, они сегодня расположатся на ночь на площадях. На всех перекрестках продают вино. Сестра Фелисите. Слышите? Слышите?

Набат, который умолк было на минуту, звучит с новой силой. Теперь доносятся ружейные

выстрелы.

Сестра Валентина. Боже мой! Еще несколько минут назад мы были так спокойны и безмятежны...

Сестра Марта. А ведь уже с утра в городе было очень шумно, сестра Валентина.

Сестра Валентина. Не больше, чем обычно. Вот уже столько дней этот город как помешанный! И вчера они всю ночь плясали на берегу. Нам отсюда было слышно пиликанье скрипок. А потом вдруг выстрелы, как петарды на Иванов день.

Сестра Марта. Верно, со временем уже ни на что не обращаешь внимания...

Сестра Фелисите. Слышите? Вот они снова. Капеллан. Кажется, я упустил момент. Ну, все равно. Сестра Клара. Благословите нас перед уходом. Капеллан. Я хотел бы попрощаться с матерью Марией от Во­площения.

Сестра Анна. После трапезы наша мать Мария от Воплощения удалилась в свою келью, как обычно.

Сестра Клара. Сходите за ней, сестра Сен-Шарль.

Капеллан. Нет! Лучше не терять времени. Что с вами будет, дети мои, если они застанут меня у вас?

Он делает благословляющий жест. Монахини опускаются на колени. Он благословляет их и исчезает. И почти сразу же шум на главной улице усиливается. Кажется, что ее внезапно

заполнила огромная толпа.

Капеллан перелезает через стену в соседний сад. Там есть шалаш, где хранятся садовые орудия. Священник укроется в нем до вечера.

Сцена XI

Шум возрастает до такой степени, что сестрам приходится кричать друг другу в ухо, чтобы что-нибудь услышать. На ворота монастыря сыплются удары.

Испуганные голоса. Не открывайте! Не открывайте!

Первый порыв монахинь — разбежаться по саду. Но лонемногу они, одна за другой, замедля­ют шаг, словно устыдившись. Наконец они собираются у подножия статуи Пресвятой Девы. Почему — становится понятно, когда в дверях часовни, на невысокой, площадке, вырисовыва­ется силуэт матери Марии от Воплощения. Одна го досок в воротах поддается со зловещим скрипом. Мать Мария от Воплощения знаком подзывает сестру Констан­цию, берет из своей связки ключ от ворот и отдает его Констанции.

Мать Мария. Отоприте, дитя мое.

Эти слова скорее угадываются по движению губ. Грохот теперь просто оглушающий. Мать Мария идет вперед не торопясь, ни слишком быстро, ни слишком медленно. Два-три револю­ционера вваливаются через пролом, но им приходится при этом проделывать уморительные кульбиты, и на минуту они останавливаются в замешательстве перед неподвижными монахи­нями. Мать Мария спокойно берет ключ из рук Констанции и протягивает его одному из них. Ворота отпирают. Толпа врывается в монастырь. Мать Мария не делает ни одного движения, чтобы ее остановить, и тем не менее большая часть толпы возвращается назад. На очень бледном лице сестры Констанции едва заметная улыбка.

Комиссар. Где монахини?

Мать Мария. Они перед нами.

Комиссар. Наш долг — объявить им декрет о выселении. Мать Мария. Это зависит только от вас.

Читают декрет: «Как постановило Законодательное Собрание на своем заседании 17 августа 1792 года: к первому октября нынешнего года все здания, занимаемые до настоящего времени монахинями или монахами, должны быть освобождены вышеназванными монахами и монахи­нями и пущены в продажу по требованию властей».

Комиссар. Желаете ли вы заявить какие-либо претензии? Мать Мария. На что мы можем претендовать, если у нас больше нет ничего? Но нам необходимо раздобыть другую одежду, коль скоро вы нам запрещаете носить эту.

Комиссар. Согласен! (Он заставляет себя зубоскалить, поскольку простота, с какой держится мать Мария, производит на него впечатление.) Вы так торопитесь скинуть эти хламиды и одеться как все люди?

Мать Мария. Я могла бы вам ответить, что не мундир делает солдата. Но у нас нет мундира. В любой одежде мы всегда останемся служанками.

Комиссар. Народу не нужны служанки.

Мать Мария. Но ему очень нужны мученики, и это та самая служба, которую мы можем взять на себя.

Комиссар. Э, в наши дни умереть — это пустяки.

Мать Мария. Жить — это пустяки, вот что вы хотите сказать. Сейчас только смерть идет в расчет, потому что жизнь обесценилась до смешного, она стоит не больше, чем ваши ассигнации.

Комиссар. Такие слова могли бы вам дорого обойтись, если б вы их сказали кому-нибудь другому. Вы меня считаете одним из этих кровопийц? Я был ризничим в Шельской церкви, господин викарий — мой молочный брат. Но что поделаешь, с волками жить — по-волчьи выть!

Мать Мария. Простите меня, но я попрошу у вас доказательств вашей доброй воли.

Комиссар. Мне известно, что ваш священник прячется в сушильне.

Мать Мария. Я вам не верю. Комиссар. Он со мной говорил. Мать Мария. Что он вам сказал?

Комиссар. Что он перелез через стену в соседний огород, но там на него напали собаки, и ему пришлось вернуться сюда. Эти подробности вас не убеждают?

Мать Мария. Только наполовину.

Комиссар. Тогда я добавлю, что там прячется еще и молодая монахиня, как она говорит, со вчерашнего утра. Мне показалось, что она умирает со страху.

Мать Мария (уже ничего не скрывая). Благословенно имя Господ­не! Это, конечно, сестра Бланш. А я не знала, где ее искать... Благодарю вас за эту весть, сударь.

Молчание. Комиссар озирается вокруг.

Комиссар. Я уведу с собой комиссаров и патруль. Здесь останутся до вечера только рабочие. Остерегайтесь кузнеца Бланкара, он воспитывал­ся у бенедиктинцев в Ретифе и говорит как священник. Это доносчик.

Уходит. Комиссары долго совещаются у ворот. Видно, что спор горячий. Наконец они уходят, забрав с собой патруль.

Сцена XII

На экране сначала виден монастырь, разграбленный, но уже свободный от непрошеных гостей. Рабочий, который уходит последним, задерживается на пороге, чтобы допить вино из горлыш­ка, потом швыряет бутылку в стену. Кто-то соорудил подобие двери из сломанных досок,

связав их веревкой.

Сцена XIII

Теперь Община собралась в ризнице. Видны приспособления, позволяющие спускать колоко­ла. Кругом опустошение. Всюду солома, мусор, решетка на хорах наполовину выломана. Одна из монахинь на часах у двери. Горит несколько свечей. Весьма скромная одежда капеллана в пятнах грязи, обувь вымазана глиной, один рукав разорван и свисает с руки, но под ним виднеется очень тонкая и тщательно выглаженная сорочка. Молчание.

Мать Мария. Напутствуйте их, отец мой, они давно уже готовы к решению, которое собираются принять.

Капеллан. Это не совсем укладывается в мои обязанности. Я по­лагаю, в вынужденное отсутствие Ее Преподобия будет уместнее вам самой обратиться к Общине. Мой непременный долг — всего лишь принять и благословить обет, который вы хотите принести, при условии, что это делается с полным знанием обстоятельств, по здравом размышлении и. свободно.

Лицо матери Марии отнюдь не выражает недовольства таким ответом. Она по-прежнему держится необыкновенно просто и естественно.

Мать Мария. Дети мои, несколько слов для начала. Я знаю, что кое-кто из вас со вчерашнего дня беспокоится о нашей дорогой сестре Бланш. Мадемуазель де Лафорс не покидала нашей обители, и ей да»&...

Сестра Бланш вздрагивает, черты ее выражают сначала радостное изумление, затем сомнение и снова тревогу.

...ей даже выпала честь провести это время при господине капеллане, в обстоятельствах, которые я не имею права открывать, даже если бы считала это нужным; иначе я могла бы повредить одному нашему другу или, во всяком случае, полезному помощнику. А теперь перейдем к тому, для чего мы собрались. Я предлагаю, чтобы все мы вместе принесли обет мученичества ради сохранения Кармеля и спасения нашего отечества.