Жорж Бернанос - Диалоги кармелиток
Сцена VIII
Утро на Пасху. В монастыре ждут капеллана.
Настоятельница. Это был не господин капеллан?
Мать Мария. Нет, мать моя, и сейчас так поздно, что он, наверно, уже не придет.
Настоятельница. А наблюдает ли кто за переулком? Помните, как уже было однажды — он хотел войти через дверь прачечной, а она была закрыта на задвижку.
Сестра Гертруда. Сестра Антония там на страже с самого рассвета.
Сестра Анна. Говорят, они вчера вечером пришли за нашим булочником, стариком Тибо, и отвели его в муниципалитет.
Сестра Марта. Это его конкурент Серва на него донес.
Настоятельница (сохраняя спокойствие). Знаю, знаю... Но с вечера пятницы господин капеллан переменил убежище.
Сестра Констанция. Возможно ли, чтобы люди в христианской стране позволяли так преследовать священников? Неужели французы стали такими трусами?
Сестра Матильда. Им страшно. Им всем страшно. Они заражают друг друга страхом, как чумой или холерой во время мора.
Сестра Валентина. Какой стыд!
Бланш (словно против воли, бесцветным голосом, похожим на те, что слышатся во сне). Страх, может быть, и есть болезнь.
Легкий ропот, затем наступает молчание. Бланш словно просыпается, оглядывается по сторонам, шца взгляды своих подруг, но те отводят глаза. Впрочем, на лицах их больше замешательства, чем осуждения.
Мать Мария. Страха нет, люди просто воображают, что им страшно. Страх — это дьявольское наваждение.
Бланш (тем же странным голосом). А храбрость?
Мать Мария. Храбрость тоже может бьггь дьявольским наваждением. Только другим. Каждому из нас случается бороться со своей храбростью или со своим страхом, подобно безумцу, ловящему свою тень. Важно только-одно: чтобы все мы, отважные и малодушные, всегда были там, где угодно Богу, а в остальном полагались на Него. Да, нет другого лекарства от страха, кроме как кинуться очертя голову в волю Божию, как олень, за которым гонятся собаки, кидается в черную и холодную воду.
Сестра Констанция. Но ведь затравленный олень в конце концов оборачивается и начинает отбиваться от собак! Неужели не найдется добрых французов, чтобы стать на защиту наших священников?
Настоятельница. Это нас не касается.
Мать Мария (обращаясь к другим монахиням). Ее Преподобие не имеет в виду, что нам запрещено этого желать.
Сестра Алиса. Зачем мы будем нужны в тот день, когда не станет священников и наш народ лишится Святых Даров?
Настоятельница. Когда недостает священников, появляются в избытке мученики, и так восстанавливается равновесие благодати.
Молчание. Видно, что мать Мария хочет говорить, но еще немного колеблется. Кое-кто из монахинь оборачивается к ней. И вот уже все глядят йа нее, кроме Констанции и Бланш. Бланш так и не поднимает глаз, с выражением мучительной тоски. Констанция пытливо
смотрит на нее.
Мать Мария (внезапно произносит негромко и отчетливо, так, что угадывается сила сдерживаемой страсти). Мне кажется, устами Ее Преподобия глаголет Дух Святой.
Все встрепенулись. Молчание. Лицо настоятельницы по-прежнему невозмутимо, но чувствуется, что она собрала всю свою волю. Повисшая в воздухе напряженность выдает глубину расхождений между этими двумя женщинами.
(Все так же отчетливо.) Я думаю, что нечестивому режиму, притязающему отменить монашеские обеты, цаша Община, вся целиком, должна ответить торжественным обетом мученичества.
Общее, хотя и сдержанное, одобрение. Две-три пожилые монахини опускают голову. Бланш медленно поднимает глаза и жадно смотрит на мать Марию от Воплощения.
Чтобы во Франции остались священники, дочерям Кармеля больше нечего отдать, кроме своей жизни.
Настоятельница (холодно, после долгого молчания). Вы плохо расслышали меня, мать Мария, или плохо поняли. Не нам решать, появятся или нет со временем наши жалкие имена в требнике. Я не хотела бы уподобиться тем званым, о которых говорится в Евангелии, что они садятся на первое место, хотя может случиться, что Хозяин пира отошлет их на последнее[12].
Почтительное молчание матери Марии. На лицах некоторых молодых монахинь выражается
разочарование и даже досада.
Ну-ну... «Мученичество» — это легко говорится... Но если с нами приключится несчастье...
Мать Мария (словно против воли). Ваше Преподобие не может называть несчастьем:..
Настоятельница. Я придаю этому слову его обычный смысл, я говорю на языке всех людей. Среди великих святых одним смерть была любезна, другим ненавистна, третьи и вовсе от нее бежали. Мой чепец мне свидетель! Если мы станем называть счастьем то, что все люди называют несчастьем, многого ли мы тем добьемся? В добром здравии желать смерти — значит питать свою душу призраком пищи, как тот помешанный, что кормится запахом жаркого.
Какое-то время она наблюдает за монахинями, особенно молодыми, глядя на них поверх очков. Все понурили головы. Взгляд и голос настоятельницы удивительно смягчаются.
Я должна была укрепить вас на ногах, дети мои. Вы уже не держались на земле, вы стали такими легкими, что стоило бы ветерку подуть вам в юбки — и вы бы улетели на небо и затерялись в облаках, как воздушный шар господина Пилатра [13]... А мне мои дочки нужны! Кем бы я была, без них? Старухой невысокого ума и к тому же пустомелей, как вы только что убедились...
Молчание. Обстановка понемногу разряжается.
Мать Мария, Бог мне свидетель, я говорила не о вас. У меня не будет лучшего повода сказать то, что я думаю: вы в тысячу раз достойнее этого сана, чем я. Но пока он на мне, я буду поступать согласно своему разумению и своей натуре. Ибо я полагаю, что у Провидения были свои причины поставить во главе общины при столь тяжелых обстоятельствах такую простую и ничем не замечательную монахиню, как я.
Мать Мария. Вашему Преподобию известно, что для меня нет большей радости, чем держаться одних мыслей с вами.
Настоятельница. Если бы вы были на моем месте, для меня тоже было бы большим счастьем принести этот обет мученичества и принести его под вашим крылом...
Мать Мария. Ваше Преподобие можете быть уверены, что Община вся целиком...
Настоятельница. Не может быть «Общины все0 целиком». В Общине всегда есть сильные и слабые, те и другие одинаково необходимы. И, памятуя о тех, кто слаб, я не могу дать вам согласия на то, о чем вы просите.
Две-три монахини невольно бросают взгляд на Бланш и тут же отворачиваются. Голова Бланш незаметно клонится все больше, но сама она как будто этого не сознает. Констанция очень бледна; она негромко произносит несколько слов.
(С нежностью.) Что вы говорите, сестра Констанция? Я охотно дам вам слово. Когда мудрые исчерпали свою мудрость, надо послушать детей.
Сестра Констанция. Ваше Преподобие мне приказывает?
Настоятельница. Да, это приказ.
Сестра Констанция. Я хотела бы попросить прощения у Общины. Я из тех слабых, о которых говорит Ваше Преподобие.
Настоятельница. Вы так в этом уверены?
Сестра Констанция. С позволения Вашего Преподобия...
Во время этого диалога Бланш понемногу поднимает голову. Произнося эти последние слова, сестра Констанция встречается взглядом с Бланш де Лафорс. Констанция запинается на мгновение. Чувствуется, что все сострадание к подруге не может заставить ее солгать; она выходит из положения с помощью двусмысленности, значение которой проясняется из ее первой беседы с Бланш в начале фильма. Она еще побледнела, но
полна решимости.
С позволения Вашего Преподобия. Это правда, я не совсем уверена, что боюсь смерти, но я так люблю жизнь! Разве это не одно и то же? ,
Сестра Анна. Сестра Констанция не думает ни слова из того, что говорит...
Сестра Гертруда. Мы возмущены, сестра Констанция!
Сестра Констанция (не подумав). Что мне за дело... (Опомнившись, густо краснеет.) Простите меня, сестра моя. Я имела в виду, что, говоря то, что сказала, я была заранее готова к вашему презрению, вот и все.
Настоятельница. Никто здесь и не думает вас презирать, сестра Конс+анция,, наоборот, вы подаете нам пример. (Молчание. Потом говорит с понимающей, почти сообщнической улыбкой.) Но за презрением не стоит гнаться, точно так же как и за мученичеством. Всему свое время.
Сцена IX
Рабочая комната. Несколько монахинь заняты шитьем. Они обсуждают проповедь капеллана.
