Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
Через час она добралась до заветного бара. Она вошла внутрь, не обращая внимания на любопытные взгляды сидящих за столиками мужчин. Далида направилась прямиком к барной стойке и произнесла заветную фразу, которая служила паролем:
— Франсуа прислал меня за хлебом.
Бармен окинул ее растерянным взглядом. Он ждал Армандо, а вместо него пришла какая-то девица.
Он провел ее в подсобку. Стоило Далиде войти на кухню, как какой-то мужчина набросился на нее сзади, сгреб в охапку и приставил к горлу нож. Она замерла в ужасе, ощутив, как ее кожи коснулось холодное стальное лезвие.
Однако она сумела взять себя в руки и произнести несколько слов, которые Армандо заставил ее выучить. Слова казались полной бессмыслицей, но, видимо, эти люди так не считали.
С этого дня Далида стала работать сразу на две организации: на группу Давида Переца и твоего отца и на группу Армандо. Она стала пользоваться настоящим уважением у тех людей, которые, как и она, изображали прожигателей жизни в оккупированном Париже, вводя в заблуждение своим обманчиво-беззаботным видом.
У Армандо был адьютант — высоченный эльзасец, статью напоминающий медведя, которого все называли Раймоном. Он научил Далиду двум вещам: обращаться с рацией, при помощи которой они держали связь с Лондоном, и делать взрывчатку. И то, и другое она освоила в совершенстве.
Передавать сообщения было непросто. Рацию Далида держала у себя в комнате, рискуя, что ее в любой момент могут обнаружить. Раймон предупредил, что время сеанса связи должно быть минимальным, чтобы Гестапо не успело засечь сигнал. Она никогда не забывала вовремя отключить связь, а иногда и сама ее обрывала, чтобы не поставить под удар себя или других членов группы.
Иногда Катя уезжала в Мадрид, а оттуда — в Лиссабон, где встречалась с братом и передавала ему информацию о расположении нацистских войск в Париже, а также получала запечатанный конверт с инструкциями от Британской разведывательной службы, которые та рассылала своим людям в Париже. При этом Константин при каждом удобном случае пытался уговорить ее вернуться в Лондон, но она всегда отказывалась.
— Я люблю его, Константин, — говорила она. — Неужели ты не понимаешь? Ты веришь, что я могу бросить Самуэля? Да я готова пойти за ним даже в ад, если потребуется.
— Катя, когда-нибудь война закончится, и Самуэль вернется к тебе в Лондон, — отвечал Константин. — Согласись, мы с ним уже староваты для этих шпионских игр. Сам я нисколько не рискую, встречаясь с тобой в Лиссабоне или в Лондоне, чтобы передать тебе очередной пакет; но я не могу уснуть по ночам, зная, как рискуешь ты.
— Ты же знаешь, Константин, что я люблю Самуэля с детства. Я отказывала всем поклонникам, ты помнишь, как сердилась бабушка, что я отказываюсь выходить замуж. Когда мы с ним снова встретились, я уже считала свою жизнь потерянной, и ты знаешь, чем он пожертвовал, чтобы быть со мной. Всем, что имел — женой и сыном. А теперь ты хочешь, чтобы я бросила его в Париже и дожидалась, когда закончится война, пока он там рискует жизнью... Нет, Константин, даже все дивизии Вермахта не смогут нас разлучить.
— Пусть хотя бы Далида уедет в Лондон: там ей будет безопаснее.
— Ты ее не знаешь. Далида уже взрослая и отвечает за себя сама. Самуэль очень обеспокоен, что с каждым днем она все глубже увязает в делах Армандо. Неделю назад она принимала участие в диверсии: взорвали железнодорожные пути недалеко от Парижа. Очевидно, она научилась работать со взрывчаткой. На днях я спросила у нее, не боится ли она, и знаешь, что она ответила? «Мне страшно, что мы можем проиграть войну: что тогда будет с Европой? Вот это действительно страшно».
Густав ненадолго замолчал, и Вера предложила ему чашку чаю. Затем он продолжил свой рассказ.
— Изекииль, ты что-нибудь слышал о Rafle du Vel d’Hiv? Во время этой операции 16 июля 1942 года арестовали сотни евреев. Этих несчастных заперли на велодроме — я имею в виду Зимний велодром. Но всего хуже были даже не те страдания, которые они там терпели, а то, что вскоре уже некому было страдать. Многих, впрочем, отправили в Германию, в концентрационные лагеря.
Французы получили приказ от своих немецких хозяев: провести массовые аресты евреев. Приказ они выполнили без вопросов. Это оказалось совсем несложно: все евреи уже давно стояли на учете, так что полиция знала, кого где искать. Утром 16 июля в еврейские дома ворвались тысячи полицейских. Они арестовали более двенадцати тысяч человек, в том числе женщин и детей.
Кое-кому удалось бежать; другим, состоявших в группах Сопротивления, тоже удалось спастись благодаря тому, что за несколько месяцев до этого они, подобно Самуэлю и Далиде, ушли в подполье, оставив дома и семьи.
Кого-то отправили на Велодром; других в Дранси — это лагерь, расположенный к северу от Парижа; третьих — в Питивье и Бон-ля Роланд...
Семьи разлучили: детей отправляли в один лагерь, родителей — в другой. Многих детей отправили в Освенцим, где они в первый же день приезда нашли свою смерть в газовых камерах.
Запомни эти имена, Изекииль; никогда не забывай имена троих офицеров СС, троих убийц: Алоиза Брюннера, Теодора Даннекера и Хайнца Ротке. Алоиз Брюннер впоследствии стал комендантом лагеря Дранси.
Твоим отцу и сестре удалось выжить, вот только остальным они мало чем могли помочь. Для Самуэля стало навязчивой идеей вывезти из Франции нескольких еврейских детей, которых они прятали у друзей. Вместе с Давидом Перецем они собрали десять человек. Как я уже говорил, мой отец никогда не рассказывал, как Самуэлю удавалось держать с ним связь, но знаю, что Константин получил уведомление, что Самуэль собирается вывезти из Парижа десять детей.
Самуэль попросил отца постараться довезти их до Гибралтара или Лиссабона, а уже оттуда переправить в Палестину — или в другое место, где они будут в безопасности. Несмотря на все трудности, отец всегда неукоснительно выполнял инструкции Самуэля. Организовать доставку в Палестину еврейских детей оказалось очень непросто. Ты же знаешь англичан. Да, ты сражался с ними бок о бок и знаешь, какие они бесстрашные солдаты, но не забывай, что для британцев на первом месте всегда их собственные интересы, а потом уже все остальное. Тебе хорошо известно, что уже многие годы они ведут политику сокращения числа евреев, въезжающих в Палестину. Они не желали и не желают новых военных конфликтов и не хотят злить палестинских арабов.
Педро и Василий сделали поддельные документы для этих детей. Они передали их Кате, которая обратилась за помощью к неким монахиням из ордена Сестер Милосердия. Катя слышала, что эти монахини, помимо всего прочего, заботятся о детях-сиротах, и решила, что они смогут помочь. Она пришла в монастырь и попросила разрешения поговорить с настоятельницей, но та оказалась в отлучке, и ее приняла сестра Мари-Мадлен. Этой женщине не было еще и сорока лет, но она уже успела прославиться на всю общину своим скверным характером.
Катя дала волю своему красноречию, напрямую обсудив проблему с сестрой Мари-Мадлен.
— Нашим друзьям удалось спасти десять еврейских детей, — сказала она. — Их родителей забрали в Зимний велодром... Но дети по-прежнему в опасности, и мы должны вывезти их в Испанию, а оттуда — в Лиссабон или Гибралтар. Но мы должны быть уверены, что они смогут перенести путь. Вы сможете на время приютить их здесь?
Сестра Мари-Мадлен что-то неразборчиво проворчала сквозь зубы, пристально посмотрела Кате в глаза и ответила, даже не улыбнувшись:
— Даже не знаю, что сказала бы по этому поводу мать-настоятельница. Ее сейчас нет, она вместе с одной из сестер отправилась навестить один приют для престарелых, недалеко от Парижа. Они вернутся только завтра. Но если вы приведете детей сегодня, настоятельница не сможет отказать им в помощи, ведь они уже будут здесь.
— Но если бы она была здесь, разве смогла бы она отказать им в помощи? — спросила Катя.
— Я вам уже сказала, что нет. Но вы и сами должны понимать, что, согласившись принять у себя этих детей, мы подвергаем опасности остальных — тех, которые уже здесь живут. Что будет с нашими сиротами, если нас арестуют? Лучше скажите, как долго вы предполагаете их здесь продержать?
— Не знаю, сестра. Думаю, не дольше нескольких дней; не знаю, как получится, но мы постараемся как можно скорее избавить вас от их присутствия.
— Сколько им лет?
— Самому младшему четыре года, старшему — двенадцать.
— Сохрани и помилуй нас Бог!
— Воистину так, сестра.
Вскоре члены тайной организации доставили детей в монастырь. Малышам строго-настрого наказали, чтобы они не смели плакать, однако, несмотря на то, что спасенные дети очень старались держать себя в руках, их выдавали печальные лица и дрожащие губы.
Кое-кто из сестер был до крайности напуган, им вполне хватало забот и с собственными сиротами, но сестра Мари-Мадлен была непреклонна: