Бернард Шоу - Тележка с яблоками

Оринтия. А почему это мне должно быть известно луч­ше, чем кому-либо?

Магнус. Да потому, что у вас у самой было два мужа, и оба они сбежали от вас к женщинам, не обладавшим ни вашей красотой, ни вашим умом. Когда я просил вашего последнего мужа хотя бы ненадолго вернуться ко двору, он мне ответил, что жить с вами под одной крышей — это свыше сил человече­ских. А между тем в свое время ваша красота свела его с ума. Ваш первый муж был женат на превосходной женщине и бук­вально принудил ее к разводу, чтобы жениться на вас; и что же — не прошло и двух лет, как он вернулся к старой жене и умер у нее на руках, бедняга.

Оринтия. А хотите, я вам скажу, почему эти люди не могли со мною ужиться? Потому что я существо высшей поро­ды, а они — посредственность. Им нечего было поставить мне в упрек: я была верной женой, я прекрасно вела дом, я кормила их так, как они никогда в жизни не ели. Но я была на голову выше их, и дотянуться до меня оказалось для них непосильной задачей. Вот они и предпочли уйти к кочнам капусты, жал­кие людишки. И я их не удерживала. Вы видели эту разва­лину, с которой теперь живет Игнаций? По ней можно судить, чего он сам стоит.

Магнус. Весьма достойная женщина. Игнаций с ней очень счастлив. Он стал совершенно другим человеком.

Оринтия. Да, она ему как раз под пару. Мещанка, обы­вательница, сама ходит с корзинкой за покупками. (Встает.) Я витаю в надзвездных высях. Обыкновенным женщинам туда не подняться, а обыкновенные мужчины чувствуют себя там не на месте и спасаются бегством.

Магнус. Как приятно, должно быть, сознавать себя бо­гиней, ни разу пи в чем не проявив своей божественности.

Оринтия. Найдите мне занятие, достойное богини, и я ее проявлю. Я даже готова снизойти до занятий королевы, если вы разделите со мною трои. Но не выдумывайте, будто люди ста­новятся великими потому, что совершают великие дела. Они совершают великие дела — если случится — потому, что они ве­ликие люди. И они остаются великими, даже если им и не слу­чается совершать великих дел. Я могу совсем ничего не делать, сидеть вот в этой комнате, пудриться и объяснять вам, сколько глупости в вашей умной голове, — и все равно я буду неизме­римо выше миллионов обыкновенных женщин, которые прино­сят себя в жертву, занимаются домашним хозяйством, управ­ляют министерствами или тратят время еще на какие-нибудь пошлости в этом роде. Разве вся эта ваша скучнейшая государ­ственная деятельность делает вас лучше или умнее? Я наблю­дала вас и до и после тех политических акций, которыми вы так гордитесь, — и каждый раз видела, что вы ни в чем не изме­нились, как не изменились бы ни для меня, ни для самого себя и в том случае, если б этих акций не было. Нет! Слава богу, моя уверенность в себе — чувство неизмеримо более утончен­ное, чем пошлое самодовольство человека, кичащегося тем, что он что-то сделал. Вы должны поклоняться мне, а не делам моим. А если вам нужны дела, так и отправляйтесь к тем, кого вы называете людьми дела, к этим вашим приятелям и приятельни­цам, которые сговорились считать себя великими потому лишь, что они действуют как автоматы, бессмысленно подвергают риску свои никчемные жизни или же тридцать лет подряд встают в четыре часа утра и трудятся по шестнадцать часов в сутки, точно коралловые полипы. Для чего существуют они, эти унылые рабы? Чтобы расчищать мне путь, чтобы я могла ца­рить над ними в своей красоте, точно небесное светило, ослеп­ляя их, даря им утешение в их рабской доле, до которой мне нет дела, и позволяя им подчас забывать ее в восторженных мечтах обо мне. Разве я не стою этого? (Она садится, глядя на короля так, словно хочет заворожить его.) Посмотрите мне в глаза и скажите правду. Стою или не стою?

Магнус. В моих глазах — да, потому что я люблю кра­соту. А вот послушали бы вы, что говорит Бальб по поводу назначенного вам содержания.

Оринтия. И по поводу моих долгов. Не забудьте мои долги, мои закладные, мою описанную мебель и все те тысячи, которые я заняла у ростовщиков, чтобы спасти свое имущество от аукциона, не прибегая к услугам друзей. Можете сделать мне очередное внушение на эту тему, но не смейте уверять, будто народ неохотно дает мне деньги. Народ счастлив этим, счастлив моей так называемой расточительностью.

Магнус (более серьезным тоном). Кстати, Оринтия, я по­дозреваю, что когда ваша портниха составляла последний счет на ваши туалеты, она исходила из предположения, что вы рано или поздно сделаетесь королевой.

Оринтия. Допустим. Что же из этого?

Магнус. А то, что едва ли ей самой пришла бы в голову подобная мысль. Уж не вы ли намекнули ей?

Оринтия. Вы считаете меня на это способной, Магнус? Не ожидала от вас подобной низости.

Магнус. Напрасно, я, как и всякое живое существо, яв­ляю собой смесь высокого с низким. Но ваше благородное не­годование ни к чему, возлюбленнейшая. Вы действительно спо­собны на все. Ведь были такие разговоры? Попробуйте-ка от­переться!

Оринтия. Как вы смеете требовать, чтобы я от чего-то отпиралась? Я никогда не отпираюсь. Да, конечно, такие разговоры были.

Магнус. Я так и думал.

Оринтия. Фу, до чего вы глупы! Вам бы лавочником быть, а не королем. Что же, вы воображаете, что эти разговоры вела я? Да ведь это носится в воздухе, олух вы несчастный! Когда моя портниха завела об этом речь, я ей сказала, что если еще раз услышу от нее что-нибудь подобное, то не закажу у нее больше ни одного платья. Но не в моих силах помешать людям видеть то, что ясно как божий день. (Снова встает.) Все знают, что настоящая королева — я. Все и относятся ко мне как к на­стоящей королеве. На улице меня встречают приветственными кликами. Народ валит толпами, чтобы увидеть, как я перерезаю ленточку на художественной выставке или подаю знак к спуску на воду нового судна. Меня природа создала королевой, и люди это понимают. А если вы не понимаете, — значит, вас природа не создала королем.

Магнус. Прелестно! Лишь истинное вдохновение может придать женщине подобную дерзость.

Оринтия. Вы правы... относительно вдохновения, но не относительно дерзости. (Садится на прежнее место.) Послушай­те, Магнус, когда вы наконец решитесь устроить мою и свою судьбу?

Магнус. А как же моя жена, королева? Куда денется моя бедная милая Джемайма?

Оринтия. Ах, ну пристрелите ее или утопите! Пусть ваш шофер столкнет ее в Сериентайн вместе с машиной. Эта жен­щина делает вас смешным.

Магнус. Что-то мне не нравится такой план. И потом — это могут счесть бесчеловечным.

Оринтия. Ах, вы отлично понимаете, о чем я говорю. Разведитесь с ней. Заставьте ее дать вам развод. Тут нет ничего трудного. Когда Ронин решил жениться на мне, он именно так и сделал. Все так делают, когда хотят переменить обстановку.

Магнус. Но я не представляю себе, как я буду существо­вать без Джемаймы.

Оринтия. А другие не представляют себе, как вы сущест­вуете с ней. Впрочем, никто вас и не просит существовать без нее. Когда мы поженимся, можете видеться с ней хоть каждый день, если вам угодно. Я не собираюсь устраивать вам по этому поводу сцены ревности.

Магнус. Очень великодушно с вашей стороны. Но боюсь, что это еще не разрешение вопроса. Джемайма едва ли захочет сохранить со мной прежнюю близость, если я буду женат на вас.

Оринтия. Что за женщина! Разве это чем-нибудь хуже моего теперешнего положения?

Магнус. Нет.

Оринтия. Ах, вот как! Значит, для нее вы считаете не­подходящим то положение, в которое не задумывались поста­вить меня?

Магнус. Оринтия, я вовсе не ставил вас в это положе­ние. Вы сами себя в него поставили. Я не мог противиться вам. Вы меня подхватили, как ветер песчинку.

Оринтия. А вы хотели противиться?

Магнус. Ничуть. Я никогда не противлюсь соблазнам, так как давно уже заметил, что то, что мне во вред, меня не соблазняет.

Оринтия. Да, так на чем мы остановились?

Магнус. Забыл. Кажется, я вам объяснял, что вам с моей женой никак нельзя поменяться ролями.

Оринтия. А почему, собственно?

Магнус. Не знаю, как вам объяснить. Вы ведь, в сущ­ности, никогда не были замужем, хотя дважды вам случилось вести к алтарю намеченную жертву; и от одной из этих жертв у вас даже есть дети. Быть вашим мужем — это просто долж­ность, которую может занимать любой мужчина и от которой его можно уволить через бракоразводный суд при условии пре­дупреждения за полгода. Быть моей женой — совсем другое дело. Малейшая попытка задеть достоинство Джемаймы подействовала бы на меня как пощечина. А вот о вашем достоинстве я почему-то не забочусь.

Оринтия. Мое достоинство божественно, и потому его ничто задеть не может. Ее же достоинство — простая услов­ность; вот вы за него и дрожите.