Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия
Косавец. Мне она стала известна. И очень скоро.
Кондаков. Кстати, каким образом?
Косавец. Написали…
Кондаков. Вернее, вы не поленились и стали писать в Ленинград, наводя обо мне справки.
Косавец. Коллега, все тайное в этом мире рано или поздно становится явным.
Ситник (на авансцене). Всем поисковым группам: разыскивается Пулатов Евгений Осипович, тысяча девятьсот двадцатого года рождения. Возможно, имеет документы на имя Закошанского Станислава Юзефовича. Разыскиваемый вооружен огнестрельным оружием. При проверке соблюдать максимум предосторожности и страховки.
Чуприкова. Да, Рем Степанович, наделали вы в нашем городе шума!
Логинов. Ну почему? В общем-то, во всей этой истории Рем Степанович держался на уровне. За исключением одного момента. По-человечески я тогда, конечно, понимал его. Но в тех обстоятельствах он один мог нам помочь. Я ему верил.
Янишевский. И я верил. Несмотря на то, что подвел его однажды. Рем никогда не тянул одеяло на себя. Он просто делал дело.
Косавец. Виктор, вы — актер. Что вы понимаете в нашем деле? Дело… вера… Известен прием лечения бородавок. Врач, смазав бородавку безобидным красителем, авторитетно заявляет пациенту, что бородавка скоро исчезнет. И это действительно происходит. Пациент верит в то, что должно произойти, и подсознательно включает нервные механизмы, которые вызывают спазмы соответствующих кровеносных сосудов. И бородавка отмирает. Вера — вещь обманчивая.
Кондаков. Да, вера может исцелить меня. Кстати, я не представляю, как можно идти вперед без веры.
Косавец. Однако вы не рискнете утверждать, что у вас не было ошибок?
Кондаков. Ошибок? Глупый совершает одни и те же ошибки. Умный совершает новые. Послушайте, я все-таки хочу вернуться к своему рассказу… Когда мы приступаем к главному делу жизни, оно часто нам кажется просто эпизодом, очередным назначением, очередной командировкой, очередным опытом или мероприятием. Только время потом покажет: вот главное дело твоей жизни. И пусть после будут замечательные свершения, но, оглядываясь назад, ты всегда будешь вспоминать его, главное дело жизни. Так и я… Оставив чемодан в камере хранения, я ехал из аэропорта на такси и еще не знал, что все вы ждете меня. Что ждет меня и он — Иван Адамович Короткевич, больной. Лев Михайлович, вы помните тот день?
Косавец. Кому же, как не мне, помнить?
Чуприкова. А я ждала вас в кабинете, думала, что вы зайдете сначала ко мне, как и положено… но потом пошла сама в ординаторскую. Интересно было на вас взглянуть. Не каждый день в нашу больницу приезжают новые врачи, тем более — кандидаты наук.
Кондаков. Значит, мы были втроем…
Лариса. Была и я, между прочим.
Кондаков. Извините, Лариса.
Лариса. Ничего, я привыкла.
Кондаков. У вас, Лев Михайлович, кажется, был в это время на приеме больной?
Косавец. Был. Очередной алкоголик. Алкоголики мои, цветики степные…
* * *Ординаторская. Косавец и Сысоев.
Косавец. Хороший мой, а вы не нарушаете мои инструкции? Не… позволяли? Только честно?
Сысоев. Помилуй Бог, Лев Михайлович! Пивной ларек обхожу, чтоб не было, как раньше: головка бо-бо, денежки тю-тю. Вот поставьте, Лев Михайлович, стакан водки передо мной и скажите: «Или выпьешь стакан, Сысоев, или я тебя расстреляю». Ну вот только вместо расстрела выпью. С отвращением.
Косавец. Хороший мой, а спите спокойно?
Сысоев. Сны снятся.
Косавец. Сны всем снятся.
Сысоев. Вот как проснусь — хуже. Замечаю чтение своих мыслей, слежку и провокации.
Косавец. С чьей стороны?
Сысоев. Со всех сторон. Понимаю про себя, что меня готовят к работе в контрразведке, подсказывают путь к этому мастерству. Стал походку свою менять.
Косавец. Это для чего?
Сысоев. Чтоб враг не узнал.
Косавец. Хороший мой Сысоев, вы по профессии — сварщик?
Сысоев. Пятого разряда.
Дверь в ординаторскую открылась, вошел Кондаков.
Кондаков. Не помешаю?
Косавец. Вы ко мне?
Кондаков. Да.
Косавец. Минутку. (Сысоеву.) Что вы принимаете?
Сысоев. Два кубика гипроксина уже принял… и эти… заграничные таблетки… в такой коробочке. Укол раз в неделю по средам.
Косавец. Все в порядке, хороший мой. Значит, принимайте и дальше, а через неделю — ко мне. Если будет ухудшение — приходите раньше. На работе все нормально?
Сысоев. Работаю. Только вот будто кто-то за спиной стоит…
Косавец. В таком случае, хороший мой, приходите ко мне послезавтра. Я найду время, и мы с вами займемся… фундаментально.
Сысоев. Как скажете. (Ушел, подозрительно покосившись на Кондакова.)
Косавец. Слушаю вас. На что-нибудь жалуетесь?
Кондаков. На судьбу разве что…
Косавец. Хороший мой, на судьбу жаловаться бессмысленно. У каждого она своя. Ну, поведайте мне о своих конкретных огорчениях… Только сначала заполним карточку. Фамилия?
Кондаков. Кондаков Рем Степанович.
Косавец. Возраст?
Кондаков. Тридцать шесть.
Косавец. В вытрезвителе бываете частенько?
Кондаков. Не бывал.
Косавец. Ну а если честно, хороший мой?
Кондаков. Честно — ни разу не был. Вот в психбольнице — приходилось.
Косавец. А я что-то вас не помню. Кондаков… Кондаков? Рем Степанович? Ну, слушайте, вы шутник! Садитесь! Вернее — раздевайтесь! Я очень рад! Как хорошо, что вы приехали! У меня насчет вас есть далеко идущие планы. Господи, я и не представился. Косавец Лев Михайлович, кандидат, заведую отделением. Так что вместе будем трудиться.
Кондаков. Спасибо за прием, Лев Михайлович!
Косавец. Разве это прием! Прием организуем. Ну, вы меня разыграли здорово!
Кондаков. Не желал. Лев Михайлович, а разве я похож на больного? Хабитус? Глаза? Речь?
Косавец. Есть такой старый, кажется, даже дореволюционный врачебный анекдот, но очень верный. Врач, задерганный за целый день, сидит, пишет. Входит мужик. «Доктор…» Врач ему: «Раздевайтесь». Мужик: «Доктор, я….» Врач: «Раздевайтесь, вам сказано!» Мужик разделся. Наконец врач оторвался от бумаг и поднял на него глаза: «Так, что у вас?» — «Доктор, я в больницу дрова привез».
Кондаков. Ну, будем считать, что я мужик, который привез дрова. Больных много?
Косавец. Нет. В основном — алкоголики мои, цветики степные.
Кондаков. Есть тяжелые?
Косавец. Есть уникальные.
Вошла Лариса.
Лариса. Здравствуйте. Это вам, доктор. (Протянула Кондакову халат.) Завтра будет крахмальный, как положено.
Кондаков. Кондаков Рем Степанович.
Лариса. А у нас тут слух был — старый приедет.
Косавец. Лариса, как там Максаков?
Лариса. Спит.
Косавец. Хорошо. Вы свободны.
Лариса ушла.
Персонал у нас хороший. Вообще у нас тут все по-семейному. Хороший город, хорошая больница. Вы на стены не смотрите, у нас и в коридоре течет. Наша шефиня Лидия Николаевна — депутат горсовета и не сегодня завтра пробьет новое здание. Она баба пробивная. А больные… обычные. Вот Максаков. Шизофрения. Поступил к нам недавно, трех месяцев нет. Аутизм, как всегда, разорванность мышления. Ничего существенного пока не предпринимали. Общие процедуры. Ну, лежит у нас и Короткевич Иван Адамович, двадцать седьмого года рождения… Я слышал, вы с Марковским работали?
Кондаков. Да, он был моим научным руководителем.
Косавец. Думаю, что и сам Марковский не встречался с таким. Полный аутизм. Стопроцентная неконтактность. Лежит у нас с войны.
Кондаков. Поразительно. Можно на него взглянуть?
Косавец. Сейчас? Пожалуйста.
Короткевич стоит, как солдат, — неподвижно, глядя перед собой. Одет в обычный больничный халат. Худ, небрит. Волосы подстрижены наспех, «лесенкой».
Если его толкнуть, он упадет и даже не будет пытаться встать.
Кондаков. Что предпринимали?
Косавец. Все, коллега, подробно записано в истории болезни, толстой, как «Война и мир». Предпринимали — все. Честно говоря, мы бросили им заниматься… фундаментально, разумеется. Ну, все, что в порядке общего лечения, он, конечно, получает.
