Леонид Леонов - Избранное
Мосальский. Кто тут кричал?
Фаюнин (разводя руками). Такая оказия! Мышка скользнула, да прямо девчонке под подол…
Виббель (тихо). Что есть мишка?
Мосальский (на ухо). Maus[8].
Фаюнин. Их тут и раньше пропасть бегало. По причине соседства булочной. За обоями так, бывало, стайками и шурстят.
Виббель в нерешительности посматривает под ноги себе. Виновато посмеиваясь, возвращается Кунц.
Только они тута ласковые, господин майор, как канарейки…
Виббель (содрогнувшись). А, ньет. Этот плохой дом. Ньет этот, ну… kein Raum für die Wachtmanschaft[9].
Мосальский. Конвойная рота.
Виббель. Да, так. Wir müssen in alte Loch zurük[10].
Вскинув два пальца к козырьку и всё ещё поглядывая по углам, он поворачивается к выходу. Для прочности воздействия Фаюнин решается даже преградить ему путь.
Фаюнин. А ведь только, господин майор, от них вреда нету… от мышек. (Наглядно показывая, как это делается.) Её в уголочек загонишь, пальчиками этак сдавишь шеечку… и в форточку. Сальтоморталь — и всё!
Виббель ускоряет шаг. Не отставая, Фаюнин убегает за ним.
Мосальский (уже вежливо). Скажите, доктор… Я не очень верю этой лисе. Сюда действительно забегали мыши?
Таланов (в лицо). И крысы, господин офицер.
В глазах Таланова не читается и следа насмешки. Мосальский неохотно берётся за скобку двери. Вернувшийся Фаюнин, облизывая губы, сторонится в дверях.
Фаюнин. Видали, как пробка, у меня вылетел! Вопите «ура», Иван Тихонович: сам буду жить у вас. (На радостях он даже пытается обнять Таланова.) Зато уж потесню маненько... кабинетик-то отберу. Временно! Крупной фирме место только в Москве. Кстати, я его и на новоселье пригласил. Четверть века именин не справлял… теперь уж по-новому стилю их отпляшем. Подарков не жду, а уж с супругой пожалуйте!
Таланов. Вряд ли выйдет, мы люди больные…
Фаюнин. Не пренебрегайте: сам Шпурре будет. Пригодится! Насчёт Андрея подумайте. И хотя… (загадочно) мы его, возможно, ещё нынче вечерком сами увидим, политически важно, чтоб это исходило именно от вас. А ведь ловко придумано: добро пожаловать! Шпурре так распалился, что аж искры от него летят, как эти словца услышит.
Таланов. Я устал, я устал от вас, Фаюнин.
Фаюнин. Лечу. Ещё в управу надо, потом мертвяков немецких хоронить, потом с жителями совещание… Дела! Вы пока вещи-то переносите, а вечерком и сам переберусь. Ауфвидерзен, что значит, будьте здоровеньки, господин эскулап!
И, сделав ногами балетный росчерк, убежал. Минуту Таланов стоит посреди, повторяя: «Обезьяны, обезьяны…» Потом начинает снимать фотографии со стен. За этим делом и застаёт его Анна Николаевна.
Анна Николаевна. Что ты делаешь, Иван?
Таланов. Освобождаю место, Аня. Здесь предполагается обезьянник.
Анна Николаевна закутывает голову шерстяным платком.
Далеко собралась?
Анна Николаевна (с досадой). И ведь запретила из дому выходить. Солдаты шляются по городу, трезвые хуже пьяных… Аниска пропала, Иван.
Войдя через заднюю дверь, Ольга проходит к себе за ширму.
Хоть Ольга-то вернулась, слава богу. (Громко.) Оля, к тебе два каких-то товарища пришли по школьным делам.
Ольга. Ничего, подождут.
Анна Николаевна ушла.
Таланов. Что у тебя в школе, Ольга?
Ольга (Почти беспечно). Как всегда, мама оказалась права. Из ребят никто не явился. (Она вышла, взяла хлеб со стола.) Ужасно проголодалась.
Таланов. Что же ты делала в школе?
Ольга. Заглянула в класс. Пустой, неприбранный… И только сквозняк Африку на стенке шевелит. Там окно разбито.
Таланов. Одно разбито… или несколько?
Опустив руку с хлебом, Ольга пристально смотрит на отца.
Мы жили дружно, Оля. И у тебя никогда не было от нас секретов. Но вот приходят испытания, и ты выдумываешь разбитое окно… и целую Африку, как могильный камень, нагромождаешь на нашу дружбу. Ты рассеянная. Ты даже не заметила, что школа-то сгорела, Оля.
Ольга (ловя руки отца). Милый, я не могла иначе. Я не имею права. Ты же сам требуешь, чтоб я дралась с ними… мысленно требуешь. Кого же мы, Фёдора туда пошлём? (Нежно и горько.) И я уже не твоя, папа. И если пожалеешь меня — уйду. (И сквозь слёзы ещё неизвестная Таланову нотка зазвучала в её голосе.) Ах, как я ненавижу их… Речь их, походку, всё. Мы им дадим, мы им дадим урок скромности! И если пушек не станет и ногти сорвут, пусть кровь моя станет ядом для того, кто в ней промочит ноги!
Таланов. Вот ты какая выросла у меня. Но разве я упрекаю или отговариваю тебя, Ольга... Оленька!
Ольга. И не бойся за меня. Я сильная… и страшная сейчас. В чужую жалобу не поверю, но и сама не пожалуюсь.
Таланов. Вытри слёзы, мать увидит. Я пока взгляну, чтó она, а ты прими своих гостей. (С полдороги, не обернувшись.) Фаюнин обмолвился, что вечером намечается облава. Так что, если соберёшься в школу…
Ольга (без выражения). Спасибо. Я буду осторожна.
Отец ушел. Ольга отворила дверь на кухню. Она не произносит ни слова. Так же молча входят Егоров, рябоватый, в крестьянском армяке; и другой, тощий, с живыми чёрными глазами, — Татаров, в перешитом из шинели пальтишке. Говорят быстро, негромко, без ударений и стоя.
Кто из вас придумал назваться школьными работниками? На себя-то посмотрите! А что в доме живёт врач и вы могли порознь притти к нему на приём, это и в голову не пришло?
Татаров. Верно. Сноровки ещё нет. Учимся, Ольга Ивановна.
Егоров. Ничего. Ненависть научит. Мужики-то как порох, стали, только спичку поднесть. (Передавая свёрток в мешковине.) Старик Шарапов велел свининки Ивану Тихоновичу передать: жену лечил у него… Видела Андрея?
Ольга. Да. Он очень недоволен. В Прудках разбили колунами сельскохозяйственные машины. Зачем? В Германию увезут или стрелять из молотилок станут? Паника. А в Ратном пшеницу семенную пожгли. Прятать нужно было.
Егоров. Не успели, Ольга Ивановна.
Татаров (зло). А свою успели?
Ольга. И все забывают непрерывность действия. Чтоб каждую минуту чувствовали нас. Выбывает один — немедля, с тем же именем заменять другим. Партизан не умирает… Это — гнев народа!
Дверь распахнулась. Ничего не понять сперва: шум, плач, чей-то востренький смешок. Не замечая посторонних, вбежала Анна Николаевна.
Анна Николаевна. Быстро, дай что-нибудь тёплое… юбку, одеяло, всё равно!
Ольга. Что случилось?.. с папой? Ты вся дрожишь, мама!
С силой, непривычной для женщины, Анна Николаевна выдернула из-под кровати чемодан Ольги и наспех выхватывает вещи. Ольга выглянула в прихожую.
Она под машину попала, мама?
Анна Николаевна (убегая с ворохом вещей). Самовар поставь… и корыто железное из чулана сюда!
Ольга (гостям). На кухню. Там договорим.
Егоров и Ольга уходят. Татаров задержался: ему видна прихожая. По его осуровевшему лицу можно прочесть о происходящем там.
Голос Таланова. Я подержу под руки пока… Освободи диван, Демидьевна!
Голос Анны Николаевны. Ничего, милочка, ничего. Здесь их нету… успокойся.
Пятясь и не сводя глаз с Аниски, которую сейчас введут в комнаты, появляется Демидьевна.
Демидьевна (причитая). Махонька ты моя, звё-оздочка, потушили тебя злые во-ороги…
Горе её бесконечно.
Конец первой картины
Картина вторая
И вот переселение состоялось. Теперь жилище Таланова ограничено пределами одной комнаты, заваленной вещами: ещё не успели разобраться. Вдоль стен наспех расставлены кровати; одна из них, видимо, спрятана и за ширмой. Весёленькая ситцевая занавеска протянута от шкафа к окну, закрытому фанерой. В углу, рядом со всякой хозяйственно-обиходной мелочью — щётка, самовар, ещё не прибитая вешалка, — стоит разбитый, вверх ногами, портрет мальчика Феди. Поздний, по военному времени, час. У Фаюнина передвигают мебель, натирают полы: торопятся устроиться до ночи… Только что закончилось чаепитие на новом месте. Присев на тюк возле стола, Анна Николаевна моет посуду. Таланов склонился над книжкой журнала.
