Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
Дина и Сальма поинтересовались, куда он собрался на ночь глядя, и он ответил, что хочет повидаться с одним знакомым.
Укрытый пологом ночи, с ведром бензина в руках он обошел вдоль старой стены, ощущая, как в лицо ему бьет жаркий ветер пустыни, который в эту ночь не на шутку разыгрался. Пройдя несколько километров, он добрался до фермы, о которой говорил Халед. Дом был окружен оливковыми деревьями; рядом, в загоне, мирно паслись несколько коз.
Осторожно, стараясь не шуметь, он обрызгал бензином оливковые деревья. Затем направился к дому и постучал.
Дверь ему открыл пожилой мужчина; Мухаммед заметил, что внутри также находились пожилая женщина и двое юношей, одному из которых было около двадцати, а другому — не больше шестнадцати, как и его сыну Вади.
— Хвала Аллаху, что тебе нужно? — спросил мужчина.
— Чтобы ты вышел из дома, — ответил Мухаммед. — А также твои жена и дети.
— Что ты несешь? — запротестовал хозяин. — Почему это мы должны выходить из дома?
Юноши направились в сторону двери; Мухаммед прочитал на их лицах удивление и вызов.
— Выходите из дома, если хотите жить, — с этими словами Мухаммед поджег кусок ткани, смоченной в бензине, который еще прежде спрятал среди прочей одежды, и бросил горящий сверток в сторону оливковых деревьев. Как по мановению руки, небо вспыхнуло багряным заревом. Деревья тут же занялись огнем.
С угрозами и проклятиями вся семья бросилась прочь из дома, а оба юнца накинулись на Мухаммеда; старший попытался сбить его с ног. Однако это ему не удалось: Мухаммед приставил нож к его горлу, одновременно выхватив из-за пояса старый пистолет. Парень в ужасе застыл, решив, видимо, что оказался в руках сумасшедшего.
— Мне стоило бы убить тебя и твоего брата, — сказал Мухаммед. — Но из уважения к самому себе я не стану этого делать. Я не убиваю беспомощных сопляков. Но вы должны заплатить за содеянное.
Старик замахнулся на него палкой, но Мухаммед увернулся. Женщина громко зарыдала, глядя, как пламя охватывает сад и оливковые деревья, как козы в ужасе мечутся, а языки пламени неумолимо подбираются к загону.
— На этот раз я вас прощаю, но если вы снова перейдете мне дорогу — клянусь, вы об этом пожалеете.
Он медленно отступал, не поворачиваясь к ним спиной и держа под прицелом. Наконец, он скрылся в тени деревьев, а там уже бросился бежать, пока отчаянные крики о помощи не затихли вдали.
Вернувшись домой, Мухаммед понял, что обрел наконец душевный покой.
Омар Халем был в ярости. Он нервно расхаживал взад-вперед по своему кабинету, куда вызвал для разговора Мухаммеда и Юсуфа.
— Как ты посмел поднять руку на преданную муфтию семью? — повторял он. — Или ты хочешь, чтобы мы начали убивать друг друга?
Юсуф выглядел взволнованным, зато Мухаммед был совершенно спокоен. Он не боялся Омара Салема и не испытывал ни малейшего трепета перед его богатством и могуществом. Когда Омар наконец выплеснул свой гнев, Мухаммед заговорил:
— Мне не нравится подобная тактика: нападать на беззащитных людей. Уж коли мы должны воевать с евреями — давайте открыто бросим им вызов, вместо того, чтобы поджигать дома и угрожать детям.
— Они не успокоятся, пока не захватят всю землю, которая им не принадлежит, — начал было Юсуф.
Но Омар лишь сухо оборвал его, еще больше разозленный словами Мухаммеда.
— Как ты вообще смеешь оспаривать приказы муфтия? Ты! Отец бы тебя стыдился.
Повернувшись к Омару, Мухаммед уставился ему в лицо таким испепеляющим взглядом, что тот невольно отшатнулся.
— Не смей марать имя моего отца: он бы никогда такого не сделал! Ни за что не стал бы поджигать дома и сады. Будь он жив, он рукоплескал бы мне.
— Как ты смеешь думать, что вправе чинить самосуд? Кто ты такой, чтобы судить? — продолжал Омар, задыхаясь от ярости.
— Я не пытаюсь чинить самосуд; я хочу лишь жить в мире с самим собой. Бывают в жизни мгновения, когда единственный способ спастись – это умереть или убить. В этом случае я спасал лишь свою честь, поэтому ваши друзья до сих пор живы. Но можешь мне поверить, что всякий раз, когда я вижу ожоги на лице Вади, я горько жалею, что оставил их в живых.
Мухаммед никому бы не признался, что душа у него болит не только за Вади, но и за Марину. Он до сих пор вздрагивал, вспоминая, как бежал к горящему Саду Надежды, сам не свой от ужаса, решив, что Марина погибла в огне. Как он мог простить людей, по чьей вине он едва не потерял тех, кого любил больше всего на свете: сына и Марину?
С этого дня Омар и Мухаммед больше не доверяли друг другу. Омар знал, что Мухаммед всегда будет поступать так, как велит ему совесть, и что он не выполнит приказа, если для этого потребуется пойти против совести; такому человеку Омар никак не мог полностью доверять.
Чуть позже Мухаммеда навестил его зять Юсуф, обеспокоенный случившимся.
— А ведь Омар всегда считал тебя своим другом, — упрекнул он шурина.
— Я тоже считал его своим другом, — ответил Мухаммед. — Или ты полагаешь, что он чем-то лучше меня?
— Ты не можешь выступать против муфтия.
— Я выступаю против того, что считаю бесчестным, — сказал Мухаммед. — Я уважаю муфтия, но не принадлежу ему.
После этого зятья еще долго спорили, но так и не пришли к согласию.
Вскоре после происшествия в дом Мухаммеда явились британские полицейские. Они подозревали, что пожар на ферме неподалеку от Иерусалима был как-то связан с таким же пожаром в Саду Надежды. Кто-то донес, что Мухаммед Зияд, должно быть, хорошо осведомлен об обоих происшествиях. Полиция вызвала его на допрос, но Мухаммед упрямо стоял на своем: мол, понятия не имеет, о чем его спрашивают. Несколько дней его продержали в камере, а затем отпустили, поскольку у не было никаких доказательств, а значит, и оснований держать его в заключении.
Дина решила поспорить с сыном.
— Разве мы мало страдали? — начала она. — Ты же не хочешь, чтобы еще и...
Но он не позволил ей продолжать.
— Мама, я не сделал ничего такого, в чем стал бы раскаиваться. Во всяком случае, позволь мне действовать так, как велит совесть.
— У тебя жена и двое детей, Мухаммед, подумай о них.
— У меня есть долг не только перед ними, но и перед самим собой.
А Сальма не могла даже помыслить о том, чтобы в чем-то упрекнуть мужа, как бы ни страшило ее будущее.
Я хорошо помню те дни, полные страданий и страха; а впереди нас ожидали новые страдания, связанные с возвращением Самуэля.
Однажды Мириам пришла к Дине и сообщила, что Самуэль возвращается в Палестину в сопровождении двоих друзей детства.
— Я собираюсь просить развода, Дина, — сказала она. — И я хочу, чтобы ты узнала об этом первой. Я знаю, как ты уважаешь Самуэля.
— Может быть, тебе лучше подождать и сначала поговорить с ним? Может быть, у вас все еще и наладится...
— За все эти годы Самуэль прислал лишь несколько писем, в которых только подробно описывал, что происходит в Европе и интересовался, что происходит здесь. Ты же знаешь, что он не хотел детей, это я настояла. Разумеется, он их любит, но я не верю, что Изекииль и Далида смогут его удержать. Дело здесь не только в том, что произошло с Изекиилем, но и в том, что Самуэль, как и я, тоже хочет развода. Я в этом уверена.
Дина с большой симпатией относилась к Мириам; она чувствовала в ней родную душу, несмотря на то, что та была намного моложе.
«Подумать только, ведь нам с Самуэлем уже за семьдесят, Мириам едва перевалило за пятьдесят, а выглядит она намного старше, — подумала Дина. — У нее такой печальный взгляд...»
Вскоре Самуэль действительно прибыл — по поручению британского консула, графа Пила, создавшего комиссию по расследованию ситуации в Палестине.
— Когда англичане не знают, что делать, они первым делом создают комиссии по расследованию, — откомментировал Мухаммед
— И что же случилось на этот раз? — в тревоге спросила Дина.
Мухаммед сообщил матери, что Самуэль уже в Иерусалиме.
— Игорь сказал, что Самуэль остановился в гостинице «Царь Давид» и собирается нас навестить. Хочет познакомить нас с друзьями. И... — запнулся он. — Мне очень жаль, но я должен тебе сказать... Самуэль привез с собой женщину, русскую аристократку...
Дина уже давно подозревала, что причина столь долгого отсутствия Самуэля в другой женщине. Да и сама Мириам на это уже не раз намекала. Дина задавалась вопросом, что будет, если Самуэль привезет с собой эту женщину.
Прошло несколько дней, а о Самуэле не было ни слуху, ни духу. Она так и не решилась сходить в Сад Надежды, чтобы расспросить о нем, а ни Кася, ни ее домочадцы даже не подумали известить ее о прибытии Самуэля. Дина представляла, чего им стоит держать лицо в присутствии «этой женщины», как называл ее Мухаммед.
Наконец, однажды вечером к ней в дом пришла Мириам, заливаясь слезами. Дина не знала, что и сказать, глядя на ее распухшее от слез лицо. Она лишь взяла Мириам за руку и пригласила сесть.
