Эдвард Радзинский - Приятная женщина с цветком и окнами на север
Скамейкин. Короче, по твоим накладным изготовят, Федя, фальшивые… Это сделают старые мастера, а не какие-нибудь молодые халтурщики. Накладные будут прелесть! Сезанн! Один к одному!.. Это, считай, будет у нас к понедельнику.
Федя (жалко). Отпустите меня.
Скамейкин. А к четвергу подвезут цистерну… Она вся ржавая, течет… Но я нашел один левый гараж, где орудуют некие Самоделкины… Правда, дерут они по-страшному… Но ты с ними поторгуйся… Ты ведь сам с ними будешь расплачиваться… Впоследствии, конечно, я все верну в десятикратном размере.
Федя. Интересно, а из каких таких денег? Вы же отлично знаете… я еще не устроился.
Скамейкин. Не надо, ты уже догадался… У нее возьмешь деньги… которые на телевизор оставлены… Раскроешь ее шкатулочку… и…
Федя. Это что же вы надумали? Я возьму деньги, которые она трудом-потом копила?
Скамейкин. Возьмешь. Как пить дать!.. Короче, цистерну я поручаю тебе. Проследи за качеством ремонта, Федя, чтобы все было сделано в ажуре…
Федя. Нет! Не хочу! Не хочу! (Замолчал).
Скамейкин. Я знаю, о чем ты молчишь, нешикарный ты парень.
Федя. Да, я тоже человек!.. Я — привязался! Я… я… я, это самое, сами знаете что… И вообще я воровать не согласный!
Скамейкин (помолчав). Видишь ли, Федор, в девятнадцатом веке был такой писатель — Карамзин. И его как-то попросили дать самое краткое определение Российской империи. И он ответил одним словом: «Воруют». Карамзин — так считал! А ты, Федя, — иначе? Может, ты против Карамзина? (Резко бьет его .) За Карамзина!
Федор падает.
За интеллигенцию. (Избивает) Ишь, «привязался»! (Бьет) Это я — дон Жуан — могу привязаться… А ты — быдло! Лепорелло! Слуга!
Федя. Не бейте! (Стонет) Ну что за жизнь: в ресторане — бьют… на дому — бьют.
Скамейкин (отдышавшись ). Теперь уточняю операцию: отремонтируешь цистерну к следующей среде, в среду у твоей Аэлиты — отгул. В среду, в пять утра, за тобой приедет шофер с грузовиком. Возьмете цистерну и к девяти будете на химкомбинате. Там по фальшивым накладным шофер получит спирт, а ты за воротами обождешь… Далее поедешь с ним; на девяностом километре вас будут ждать… С тобой рассчитаются. Получишь бабки: полторы чистыми — и мотай на юг, в родной город-курорт. С концами!
Федя. А потом что? Я убегу. Спирт украдут. И все поймут, что это — я? И цап-царап меня в Сочах!
Скамейкин. Я и это продумал, Федя… (Раздельно) Ты должен исчезнуть — за неделю — до похищения спирта.
Федя. То есть, как — исчезнуть?
Скамейкин. Ну — погибнуть!
Федя. Да вы что?
Скамейкин. Другого варианта нет. Да и зачем тебе жить? Что ты можешь хорошего сделать в жизни?
Федя. Нет, вы серьезно?
Скамейкин молчит.
Я… я… я жить хочу! (Безумно) Я телевизор смотреть хочу! Я семью строить буду!
Скамейкин. Ну, Федя, ну разве это жизнь? Разве умные люди могут все это хотеть?
Федя (орет). Жить хочу! Умирать — не согласный!
Скамейкин. Сократ, значит, хотел умирать, Есенин Сергей тоже хотел, а Федя, видишь ли, не хочет?
Федя. Не надо! Не убивайте!
Скамейкин (обняв дрожащего Федю). Ну что ты! Совсем спятил сегодня, друг мой, шуток не понимаешь?..
Вот что значит всю жизнь водиться с хамьем и не читать художественную литературу
Федя с надеждой глядит на Скамейкина.
Я не спрашиваю: читал ли ты «Живой труп»… Смотрел ли в театре… Но ведь кино даже было такое.
Федя (совсем с надеждой). А чего?
Скамейкин. А того! Жил-был на свете тезка твой, Федя, Протасов — фамилия. Не знаком был, случаем?
Скамейкин и Федя уходят со сцены. Играет музыка. Актриса выходит из гримерной на сцену. На сцене — комната Аэлиты. Она и Апокин.
Апокин. Не смог навестить тебя, Герасимова, в такие дни. Я тебе ножки для телевизора принес в подарок. Дефицит.
Она. Не напоминай про телевизор! Он ведь за телевизором с утра отправился в тот день проклятущий!
Апокин. Только не убивайся! Посерела да похудела!.. И цветок неполитый! (Хочет полить герань).
Она. Не смей! Он всегда сам ее поливал. Вот говорят, цветы не чувствуют! Очень даже чувствуют: за три дня… до его ухода… герань слезы пролила… Представляешь, Федор полить ее хотел — и вдруг кричит: «Смотри, плачет». Представляешь, подхожу: все листы у нее мокрые! Видать, привязалась к нему — и потому и почувствовала…
Апокин. Тебе скажи — ты снежного человека увидишь!
Она. Замолчи, родственник… Федя! Федя! Он был — добрый! Цветы только добрых любят!.. Ну почему добрые на свете не заживаются! А вот злые…
Апокин (уклончиво ). И что ты разоряешься: труп не нашли…
Она. И находить не надо! Когда любишь — все чувствуешь. (Вздохнув) В тот час… Когда с ним случилось, у меня вдруг сердце остановилось. Стоит сердце! А герань — вздрогнула и возбужденная встала. И когда потом пиджак его привезли с запиской. Я не удивилась. Я уже все знала. Какую записку он оставил. (Читает наизусть записку Феди) «Аэлита, уважаемая! Ухожу из этой жизни… В скобках: из-за полной моей никчемности. Деньги за телик выслал тебе почтовым переводом. Купишь сама…» Это я все его пилила дура, чтобы он с покраса ушел!.. А он, видать, сам был к себе требовательный! Ну откуда я знала? Ты скажи, Апокин, почему требовательные не живут долго, а разная шушера… А какой заботливый он был… Представляешь, с собой кончить решил, а о деньгах проклятых…
Апокин. Еще бы, четыреста семьдесят рублей! Хоть при жизни, хоть после смерти — а выбрасывать жалко… Нет, хорошо, что он тебе их почтовым переводом послал… Кстати, ты перевод-то получила?
Она. Замолчи немедленно!.. Ты скажи лучше, почему заботливые на свете не заживаются, а такие вот, как мы…
Апокин. Царапай, царапай!
Она. А чуткий какой был… Сидим мы как-то… Через стенку Маврикиевну слушаем и смеемся, как птицы в раю… А он, кенарь мой распрекрасный, колоколец звонкий, вдруг и говорит ни с того ни с сего: «Нет, не может быть людям так хорошо!» А какой мужественный был, бесстрашный! Помню, в ресторане — как он за меня вступился, как на обидчика бросился. Тигр! Атлет он был!..
Апокин (не выдержал). Дерьмо он был, а не атлет! Шибздик! От горшка два вершка!
Она. Замолчи немедленно! (Вздохнув) Пусть! Пусть не атлет! Пусть плохонький — да свой! А ты… ты…
Звонок телефона.
Голос в трубке. Герасимова, это Шевчук с завкома тебя беспокоит… Как самочувствие?
Она. Ничего, спасибо.
Голос. Отвлекаться нужно, Герасимова. Надеюсь, не забыла: ты, как всегда, у нас в новогодней бригаде участвуешь — Дедом Морозом.
Она. Я все понимаю, Шевчук.
Голос. Значит, Зайцем у тебя Савраскина с заводоуправления, а Снегуркой Колобашкина с кадров. Я их тебе сейчас подошлю… Они шубу Деда Мороза привезут. Тексток новогодний заодно с ними порепетируй… Тексток составили очень выразительный…
Она. Спасибо за заботу, Шевчук. (Вешает трубку)
Апокин (после паузы). Знаешь… Съедемся, Герасимова.
Она. Ты в своем уме?
Апокин. Трудно тебе сейчас, я понимаю. Но пройдет у тебя эта фаза…
Она. Да что ж ты такое, бесстыжий, несешь? Что я тебе, кролик? Я его люблю! Понятно? Федя! Федя! Вот вы все, все, все меня обманули! А он — шулер, аферист — нет. (Взывая) Федя! (Отчаянно) Федя! Федя! Федя!
Стук двери, звук шагов.
Голос Феди. Аэлита, уважаемая! Она (испуганно ). Федя?! (Кричит) Федя!
Вбегает Федя. Он очень пьян.
Федя!
Он. Ну!
Она. Феденька, живой!
Он. Обижаешь. (Апокину) Это кто такой будет?
Она. Это муж мой… то есть, не муж… он мужем и не был… Родственник мой… (Кричит) Федор! Живой!.. Да где ж ты был?.. Я все очи проплакала, глаза проглядела!
Объятия.
Апокин. Ну дают, ну психи!
Он. Я все сейчас объясню, Аэлита, уважаемая… (Апокину) Гражданин, может, оставите нас вдвоем?.. Я ведь всерьез намекаю… Учтите: мы бьем один раз, второй уже бьем — по трупу
Она (испуганно ). Апоша, уходи! Он — атлет! Федя, не трогай его! Он уйдет… И не ревнуй… У него — двадцати… то есть, уже почти тридцатилетняя…
