Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
Однако друзьями Мухаммед и Игорь так и не стали. Между ними стояла Марина. Дина была права: Мухаммед и Марина расстались, но никогда не переставали любить друг друга. Марина была верной женой, а Мухаммед питал к Сальме глубокое уважение, однако, ни Игорь, ни Сальма так и не смогли вытеснить из своих сердец прежнюю любовь. Порой, ловя их случайные взгляды, Дина замечала отблеск этого чувства.
Дина облегченно вздохнула, увидев, как Мухаммед зажег спичку и предложил Игорю закурить.
И в эту минуту она вдруг почувствовала, что тоже хочет закурить. Она бы охотно попросила у Мириам одну из ее ароматических сигар, но тут же спросила себя, что бы подумал Ахмед, увидев, что она курит. Оба они принадлежали к другому поколению, росли в другое время, когда в жизни не было места для некоторых укоренившихся позднее привычек. Нет, Ахмед ни за что не допустил бы, чтобы Дина курила — тем более, сейчас, зная, как это шокировало бы Мухаммеда. Дина сердито прогнала от себя эту мысль; что ни говори, она слишком стара для того, чтобы бросать вызов традициям. И уж тем более она не хотела, чтобы курила ее дочь Айша.
Голос Мойши вернул ее к реальности.
— Не думаю, что Бен Гурион настолько наивен, но если он действительно так считает, то серьезно ошибается. Никакого общего государства быть не может, а уж тем более внутри Арабской конфедерации. Мы должны бороться, мы не можем позволить снова себя обмануть, и конечное решение может быть только одно: либо мы, либо вы.
Речи Мойши возмущали всех присутствующих, а Дина его прямо-таки ненавидела. Мойша был единственным евреем, который внушал ей страх. И как они все только терпят его в Саду Надежды? — недоумевала она. Этот человек был здесь чужим; было в нем что-то такое, что создавало непреодолимую пропасть между ним и остальными ему подобными — такими, как Самуэль, Игорь, Иеремия, покойные Ариэль с Яковом, Луи и даже импульсивный дерзкий Михаил.
— Никто не говорит, что это будет легко, но почему ты считаешь, что это невозможно? Ты утверждаешь, что был большевиком, но разве коммунисты не утверждают, что все люди равны? Мой отец погиб, потому что верил в это. Вот скажи на милость, по какой такой причине арабские и еврейские труженики не могут жить в мире? — Михаил едва сдерживал гнев, в который его всегда вгоняли рассуждения Мойши. Как и остальные, он тоже не любил этого человека.
— Какие причины? — ответил Мойша, тоже повышая голос. — Могу назвать сразу три: разные интересы, различие культур, различие вероисповеданий. Или тебе нужны еще какие-либо причины?
— И ты считаешь, что это дает тебе право уничтожать тех, кто не похож на тебя? — Мухаммед с трудом сдерживал клокочущую в груди ярость. — Ты в самом деле думаешь, что это дает право арабам убивать евреев, а евреям — арабов? Так вот, чтобы тебе было ясно: так считают лишь одни дураки.
— Мухаммед прав, Мойша, — вступил Игорь. — Ты просто дурак, а люди вроде тебя ставят под удар нас всех. Ты так ничего и не понял за те годы, что прожил среди нас. Я думаю, что мама, Кася и Самуэль совершили ошибку, пригласив вас жить в Саду Надежды.
Последние слова Игоря несколько обескуражили Мойшу.
Дина заметила, как дрожит Мириам, она и сама ощущала такую же дрожь.
— Хочешь сказать, что предпочитаешь арабов, а не евреев? — с вызовом спросил Мойша у Игоря.
— Хочу сказать, что люди вроде тебя приносят одни несчастья. Что касается твоего вопроса, то отвечу так: меня учили не судить людей в зависимости от того места, где они родились, ни от того Бога, которому молятся. Я сужу их по тому, что они несут в своем сердце, и мне не нравится то, что я вижу в твоем. Не смей нас оскорблять, иначе тебе придется покинуть Сад Надежды, — тон Игоря был таким твердым, что никто не решился заговорить.
Мойша поднялся, глядя на всех с презрением, и не проронив ни слова, отправился на поиски жены. Эва находилась с остальными женщинами, и он настоял, чтобы они ушли.
После стычки атмосфера стала напряженной. Дина не отдавала себе отчет, что говорит вслух, но все ее слышали.
— И как они только его выносят? Лично я давно бы его отсюда вышвырнула.
— Мама! — от слов Дины Мухаммед подскочил.
— Вот и я так думаю, — поддержала Дину Мириам. — Будь моя воля, Мойши с Эвой уже сегодня бы здесь не было.
Обе вернулись к остальным женщинам и предоставили мужчинам продолжать разговор.
На следующее утро, едва рассвело, появился Луи. Он был за рулем старого грузовика и разбудил всех, беспрерывно нажимая на клаксон.
Дина уже встала, собираясь приготовить завтрак. Ей не хотелось, чтобы внуки ушли в школу, не выпив перед выходом по чашке молока.
— Откуда ты взялся, в такую-то рань? — спросила Дина у Луи.
— Решил внести свою лепту в общее дело переезда Айши, — с улыбкой ответил он. — Этот грузовичок достаточно вместителен, чтобы в него поместились все ее вещи.
— Мы ждали тебя еще вчера вечером, — заметила Дина.
— Я знаю. Увы, вчера я не мог приехать. Был на севере. Но сейчас я здесь, и думаю, что сегодня со своим грузовиком я принесу намного больше пользы, чем вчера, поедая ваши разносолы и уничтожая выпивку.
Вскоре Айша на этом самом грузовике покидала Сад Надежды, со слезами на глазах прощаясь с его обитателями. Это место навсегда останется для ее настоящим домом — именно Сад Надежды, а вовсе не тот белый дом на окраине Дейр-Ясины, где ей теперь предстояло жить и растить детей. Юсуф по-прежнему любил ее, и она была ему достойной и верной женой; но при этом уже давно перестала обманываться. Она вышла замуж за этого доброго человека, когда была совсем молодой и еще верила в любовь. Но со временем она поняла, что любовь — это что-то совсем иное, нежели те чувства, которые она питала к Юсуфу. Ее отношение к мужу было сродни тому, что связывало Марину и Игоря. Но Марина хотя бы знала, что такое любовь, поскольку испытала ее еще в детстве, когда влюбилась в Мухаммеда.
Ее дружба с Мариной осталась неизменной, несмотря на то, что новые соседки из Дейр-Ясины осуждали ее за то, что она якшается с еврейкой.
А между тем, с каждым днем напряжение между двумя общинами все росло, с обеих сторон накапливалось все больше обид. Соседки никак не могли понять, что Марина всегда была для Айши почти старшей сестрой, что она ее любила, не задаваясь никакими вопросами.
Юсуф с нетерпением ждал возвращения Омара Салема. Он стал его правой рукой, помогал не столько в торговых делах, сколько в ведении политических интриг.
Аллах явно благоволил к Омару и его семерым детям, предпочитавшим держаться подальше от политики. Хотя он больше всего на свете желал, чтобы британцы поскорее убрались из Палестины, это не помешало ему отправить сыновей учиться в самые престижные английские колледжи.
Когда апрельским утром 1936 года Омар Салем вернулся в Иерусалим, у Юсуфа было что ему рассказать. Накануне вечером он случайно встретил одного из лейтенантов муфтия Хусейни, и тот намекнул, что готовится «нечто серьезное».
Вечером 15 апреля группа молодых палестинцев напала на нескольких евреев на дороге из Наблуса в Тулькарм, убив двоих евреев. 19 апреля другая группа арабов а в яффском порту затеяла потасовку с еврейскими грузчиками, после которой осталось шестнадцать погибших.
К тому времени Верховный арабский комитет, включивший в себя представителей большинства палестинских партий, уже вынес решение о всеобщей забастовке, чрезвычайно удивившей как англичан, так и евреев. Однако эта забастовка, по словам муфтия, была только частью механизма, который он собирался запустить. Согласно его плану, британцы должны убедиться, что без арабов они — никто, что, если палестинцы не выйдут на работу, страна окажется парализована. Евреи также должны были пострадать от забастовки, поскольку с ними должны быть прекращены любые производственные и торговые отношения. Так что им тоже придется несладко. Таким образом, и те, и другие убедятся, чья это земля и кто на ней хозяин.
Когда верный Юсуф передал Омару Салему эти новости, то уже знал всё и сам. За два дня до этого его пригласили на ужин вместе с другими знатными гостями, там как раз обсуждался этот вопрос. Омар согласился, что это было необходимо, чтобы продемонстрировать свою силу, но возмутился убийством евреев в Яффе. До сих пор деятельность «Хаганы» ограничивалась лишь защитой еврейских колоний, а если теперь они захотят ответить ударом на удар? Омар был человеком чести, считавшим, что отношения нужно выяснять на поле боя, и при этом решительно не одобрял бесконтрольного террора.
— Твой шурин Мухаммед должен принять участие в забастовке. С его стороны бы непростительно не уважать решение Верховного арабского комитета.
— Мой шурин — в большей степени патриот, чем любой из вас, — ответил Юсуф, не желая влезать в эти дела.
— Я знаю, что Мухаммед предан нашему делу; да и может ли быть иначе, если вспомнить, что он — сын мученика, моего доброго друга Ахмеда, что ныне пребывает в раю возле престола Аллаха, но все же как он может быть предан своему народу, не желая при этом порвать с еврейскими друзьями? Рано или поздно ему придется выбирать.
