Василий Аксенов - Аврора Горелика (сборник)

КЛАВДИЯ

Давай подробности! Как это у вас получается?

ЛАЙМА

(глядя в телевизор). Опять фальстарт! Осталась последняя попытка! Иван Моногамов, не позорьте сына!

СТЕПАНИДА

(Ганнергейтам). А вы почему ручки не поднимаете, хуторяне?

ЦИНТИЯ, КЛАРЕНС

Мы все зналь комплетно… аллее… эврисинг… мы никогда не голосоваль… мы нихт обожаль голосовательный демократия…

КАМПАНЕЕЦ

(мрачно). На собрании надо ручки поднимать. Для чего же тогда собрания проводятся?

МОНОГАМОВ

(Ганнергейту с укоризной). В самом деле, на собрании нельзя же не голосовать. Это же бессмысленно. Если все «за», то надо руки поднимать. Так положено.

КЛАРЕНС, ЦИНТИЯ

Корректман! Корректман! Зи вильде тойфель, немного забываль исторический урок. Мы – за!

МОНОГАМОВ

(встает). Тогда я отвечу! Дамы и господа… простите ооновские привычки, товарищи, с волками жить – по-волчьи выть… Итак, товарищи, жизнь моя складывалась странно. Я всегда жаждал моно-любви и потому редко участвовал в свальных оргиях моего военизированного студенчества. Увы, я быстро разочаровывался, и произошло это, конечно, не благодаря браку со Степанидой Власовной, но вопреки ему. Жизнь как бы померкла для меня, и я стал плейбой и циник, каким и запомнился тогдашней Москве.

Хочу подчеркнуть, что у меня никогда не было поползновений к выезду за пределы нашей родины, я очень трезвого мнения о своих способностях, а двадцать восемь языков – это чистейшая физиология, фактическая ошибка природы.

Как вдруг меня вызывают, подвергают проверке высшей сложности (ни о каких аптекарях, Степанида Власовна, и речи не было) и направляют в комиссию по борьбе с голодом при ООН, штаб-квартира в Лозанне…

Я не помню, когда и где это произошло… ночью на аэродроме в Дакаре?.. ранним утром на Амазонке?.. в закатный час на пляже Биг Сур?.. короче, в какой-то пронзительный миг я снова влюбился в жизнь, я почувствовал общность всей нашей живой среды, огромность ее и малость, хрупкость и эластичное растягивание. Мне кажется, что именно с того мига я стал слышать крики моей Цапли или что-то в этом роде, я стал ждать женщину своей жизни, птицу-юность. Я ждал и искал, господа, простите, товарищи. Только поисками я и объясняю столь длинный список медработников в рамках ООН, предъявленный мне нашими пытливыми кадровиками. Увы, я, кажется, был неправильно понят… увы…

СТЕПАНИДА

Поняты правильно. Могу поздравить: со вчерашнего дня вы – «невыездной»!

МОНОГАМОВ

Простите, но это звучит несерьезно. Человек не может быть невыездным. (Слегка по-горьковски.) Человек – это всегда выездной! (Задумывается, а потом вскрикивает, словно раненая птица.) Как?! В твоем голосе, Степа, прозвучало сейчас что-то жуткое, то, о чем мы, советские международники, и думать боимся. Как?! Я рискую теперь никогда больше не увидеть ни Лондона, ни острова Мальты, ни Джакарты, ни Парижа?..

ЛЕША-ШВЕЙНИК

К нам, в Париже-Коммунск, оформляйся, друг. Будем проводить совместный досуг.

ЛАЙМА

(истошно). Взял! (Падает со стула.)

ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА

Победила советская школа прыжков в высоту, делающая упор на левую толчковую с выносом вперед правой и плавным перекатом через планку.

Входит Боб с двумя большими чемоданами. Все поворачиваются к нему. Лайма скульптурно простирает руки.

БОБ

Весь мир ополчился против меня. Некий Девис. Некий Чевис. Некий Кроуфорд. Мы, советские прыгуны в высоту, должны знать, что у нас глубокий счастливый тыл.

ЛАЙМА

Он здесь, мой мальчик! Твой тыл здесь!

БОБ

(чуть поморщившись). Тетя Лайма, вы слишком буквально. У нас, прыгунов, чрезвычайно подвижные нервные структуры.

СТЕПАНИДА

Как мать и гражданин я горжусь тобой, Борис! Как гражданин и мать призываю тебя присоединиться к осуждению твоего отца, оторвавшегося от родной почвы.

БОБ

Однако я тоже оторвался от родной почвы. Два метра пятьдесят – сам не верю. У меня не было в Ташкенте никакой надежды на успех. Пропустил две попытки. Левая толчковая как будто налита свинцом, как будто чувствует чье-то глубочайшее несчастье. И вдруг… не знаю, что случилось… папа, мама, тетя Лайма… я будто услышал чей-то зов… меня пронизало ощущение чьего-то счастья… Оно возможно, сказал я себе, и тут как раз подошла моя попытка. Мировой рекорд пал! Что это было?

Смущенное молчание.

КАМПАНЕЕЦ

Так, значит. (Раздраженно шелестит бумагами.) Есть все-таки предложение подвести черту. Так и в прозаседавшихся можно превратиться, нас предупреждали. (Прикрывшись на секунду бумагами, перемигивается с Ганнергейтами.) Итак, проект резолюции, будь он неладен. Собрание общественности пансионата «Швейник», персонал вместе с отдыхающим, решительно осуждает (частит все больше и больше) антиобщественное поведение И. В. Моногамова, выразившееся в нарушении равновесия окружающей среды, и предлагает ему в кратчайший срок прекратить половые отношения с зарубежным пернатым, а также обращается к соответствующим органам для принятия соответствующих мер в целях соответствующего укрепления воздушного пространства в районе границы дружбы с Польской Народной Республикой для пресечения проникновения определенного вида пернатых из зарубежных болот в отечественные. Кто за? Скорей, скорей, товарищи! Сколько же можно? (Очищает рот.)

ГАННЕРГЕЙТЫ

(подпрыгивают с поднятыми ручками). Швидко, швидко, геноссен!

Все, включая и Моногамова, поднимают руки.

КАМПАНЕЕЦ

Кто против?

Все опускают руки.

Кто воздержался?

Идиотическое молчание.

Меркнет солнечный полдень. Снова лунный свет, шорохи, шелесты, сполохи.

КАМПАНЕЕЦ

(радостно). Собрание закончено! (Чешет ногой зад, подпрыгивает, перемигивается с Ганнергейтами, готовясь перескочить через перила и удрать.)

МОНОГАМОВ

Значит, я могу идти? (Смотрит на часы, быстро причесывается.) Вот и отлично, и отлично…

СТЕПАНИДА

(поднимается, огромная и величественная). Прекратите кощунство над общественностью! (Перст на Кампанейца.) Вы, Кампанеец, провели наше собрание с преступным равнодушием! Вы более не руководитель! Вы банкрот!

КАМПАНЕЕЦ

А что такое? Чем вы недовольны? Собрание кончилось – все «за»! Заслужил я глоток отличного пивка, кусочек рыбы, могу я с друзьями-ветеранами в баньку? Я не банкрот, мне бы банку в рот! (Совсем уже «поплыл», хихикает и подпрыгивает.)

ГАННЕРГЕЙТЫ

Банку в рот! Банку в рот! Наш кнабе, наш душка, он все заслужил!

Все три черта, приплясывая, удаляются в угол веранды, где и устраиваются, как в финской бане, наслаждаясь друг другом и до поры не обращая на действие никакого внимания.

СТЕПАНИДА

(Моногамову). А вы, отщепенец, куда собрались? Голосовали за свое осуждение?

МОНОГАМОВ

(отчаянно). Конечно, я голосовал «за». Как же иначе? Как же иначе можно на собрании? Но ведь я же… (Прячет лицо в ладони.)

БОБ

Кто-то тут опять фантастически несчастен. Ноги снова наливаются свинцом. Кто тут несчастен?

СТЕПАНИДА

Ты тоже голосовал «за»!

БОБ

(кричит). Да ведь собранье-то уже кончилось!

СТЕПАНИДА

Сын мой, голосуя «за», ты не просто совершаешь формальный акт единодушия. Соединяясь с другими, каждый из нас думает и о своем сокровенном. Вот например… (Подходит поочередно к каждому присутствующему, нависая над каждым своими шарами и глядя тяжелым взглядом в глаза.)

РОЗА

Я голосовала за любовь. Простую и волнующую.

КЛАВДИЯ

А я за то, чтоб не лезли всякие, чтобы мне своего разные умники не навязывали.

ЛЕША-ШВЕЙНИК

Нормальночка. Я за свободу Зимбабве.

ЛЕША-СТОРОЖ

За пыль, за пыльцу, за душу рассейску.

ЛАЙМА

За счастье, которое окрыляет!

МОНОГАМОВ

(глухо). Я понимаю вас всех, мои дорогие друзья. Я голосовал, как всегда, вместе со всеми, за всех, и я никогда…

Небо становится изумрудным. Розовые лучи то ли заката, то ли восхода косо ложатся на веранду. Поднимается ветер.

В трепещущих белых одеждах на веранду поднимается Цапля.

Моногамов вскрикивает и зажимает себе рот руками.

ЦАПЛЯ

И ты меня никогда не разлюбишь, мой россиянин!

МОНОГАМОВ