Эмиль Брагинский - Авантюристка
Крохина. Не ужас, а графа в отчётности. Поэтому безнадёжного больного лучше выписывать на долечивание по месту жительства, пока он ещё больной, а не, извините…
Певцов. Вы кончили меня развлекать?
Крохина. Есть норма оборачиваемости коек. Койко-день называется. То есть больного опять поскорее выписывать, чтоб не залеживался, как овощ на станции, а на его место другого кинуть для оборачиваемости коек!
Певцов. Вы чем тут, собственно говоря, занимаетесь?
Крохина. Мешаю людям болеть и жить. За должность не держусь, ненавижу ее, и поэтому ни для вас, ни для Лебедевой ничего не сделаю!
Певцов (резко поднимается). Хорошо, пеняйте на себя!
Крохина. Пусть меня из-за вас снимут, в ножки поклонюсь! (С чисто женской проницательностью.) Добралась я до внутренней сути, товарищ Певцов, мне теперь Лебедеву по-человечески жалко. Может, вовсе не я, а вы ей жизнь поломали? Я это кожей чувствую! (И с вызовом поглядела на Певцова.)
Картина шестая
Номер в южанской гостинице. Хороший номер, даже очень. Если нужно, художнику можно изобразить вид из окна на море, но можно обойтись без пейзажа.
Поначалу Певцова трудно обнаружить. Он забился куда-то в угол. Насупился. Стук в дверь. Певцов не обращает на помеху ни малейшего внимания. Стук повторяется. Валя тихонько приотворяет дверь, заглядывает, входит, осматривается, наконец, обнаруживает отца.
Валя (пораженно). Что ты там делаешь, в углу?
Певцов. Прячусь!
Валя. От кого?
Певцов. От себя.
Валя (усмехнулась). А почему дверь не заперта?
Певцов. Чтобы была возможность убежать!.. Ты еще откуда взялась?
Валя. Предсвадебное путешествие. Я выбрала Южанск, поскольку ты здесь и у нас не возникнет материальных сложностей!
Певцов. Я оплачиваю только твои расходы или расходы по Махонькову тоже?
Голос Махонькова. За меня платить не надо!
Певцов (возмутился). Жених подслушивает под дверью?
Голос Махонькова. Ни в коем случае. Я говорю из холла. Но в этой гостинице такие стены, что в холл доносится каждое слово из каждого номера.
Валя не знает, как подступиться к главному, ради чего она спешно прилетела на юг.
Валя. Ну, как ты, папа, акклиматизировался? Уже купался? Загорал?
Певцов. Отвечаю. Я ее не видел!
Валя (пытается поддеть). Ну, конечно, ты специально прибыл в Южанск, чтобы ее не видеть!
Певцов. Повторяю: я ее не видел, но, возможно, увижу! У дочери есть еще вопросы к отцу?
Валя. Есть. На днях я смотрела тебя по телевидению. Ты здорово ведешь передачу, главное – раскованно.
Певцов. Не делай сложных заходов!
Валя. Ладно. Расколюсь…
Певцов (насмешливо). Я весь – нетерпение!
Валя. И тогда… после передачи… так… совершенно между прочим… не придавая значения… взяла и накидала… скорее даже машинально… (Достала из сумки лист бумаги, передает отцу.)
Певцов. Что это такое?
Видно, что Вале не по себе, но она старается держаться непринужденно, с подчеркнутой иронией.
Валя. Это… это неслыханный позор и стыд, это не лезет ни в какие ворота!
Певцов. Не пугай меня, Валентина!
Валя. Я сама еще больше напуганная! Поджилки трясутся! И бьет мелкий озноб! Видишь (протягивает руку) даже выступила гусиная кожа!
Певцов. Что ж ты тут такое накарябала, что на глазах превращаешься в гуся?
Валя. Ну что, так прямо и ляпнуть?
Певцов. Давай!
Валя (с нарочитым отчаянием). Ладно, ныряю… Во всем остальном мире…
Певцов. Весь остальной мир – это где?
Валя. Завещание пишут чуть ли не в восемнадцать лет…
Певцов (этого он не ожидал и старается держать себя в руках). Действительно… вдруг потолок рухнет. (Быстро выбрал линию поведения.) Значит, ты решила составить завещание? Вот это сюрприз! Ну и что ты мне оставляешь?
Валя. Мы с Мариной – мы ведь твои родные дочери, надеюсь, это сомнению не подвергается?
Певцов. Честное слово, никогда!
Валя. И будет горько, если все…
Певцов. Что конкретно?
Валя. Там перечислено… дача, «Волга», старинная мебель, библиотека, гравюры – несправедливо, если все или даже часть достанется этой мародерке. Она может женить тебя в любую минуту здесь, в Южанске. А может и без всякой женитьбы доказать потом… (Певцов невольно вздрагивает.) Ну, в случае, не дай бог, конечно, доказать факт совместного проживания…
Певцов (строго). Сейчас изучу твой исторический труд. (Читает.) В отдельных фразах узнаю и мамину интонацию. Она старше на два года, но явно намерена меня пережить.
Валя. Я себя сейчас так мерзко чувствую! Все это лишь профилактика, мы ни на чем не настаиваем…
Певцов. И зря не настаиваете! (Непонятно, говорит серьезно или насмехается.) Надо, как это… качать права! Вдруг я, допустим, сыграю в ящик, нет, дам дуба, нет… отдам концы… жаргон, не годится… откину коньки или откину копыта!
Валя. Зачем ты так? (Искренне и нежно.) Мы тебя любим – живи сколько хочешь!
Певцов. Разрешается? Вот спасибо! Вот удружила!
Валя. Можешь не подписывать, пожалуйста!
Певцов. Если можно драть с клиента, пациента или посетителя, почему нельзя с законного отца? А то… как ты сказала – потом? Какое перспективное слово! Потом вы с Мариной устроите междоусобную свару. Тут еще мама подключится! Лучше я все разделю не потом, а сейчас! Только надо будет в Москве заверить у нотариуса!
Валя. В Южанске тоже есть нотариус!
Певцов. Тем лучше! Однако твой список, Валюша, чересчур неполный.
Валя. Тут только основное. Мы не мелочились!
Певцов. Если уж составлять заветное завещание – то подробно! (Лезет в карман пиджака.) Вы, например, пропустили мои авторучки. Ты ведь знаешь, что я отовсюду привожу себе ручки…
Валя. Но…
Певцов. Без «но»! Вот (предъявляет), Дюпон – корпус китайского лака, отписываю тебе… А эту Марине – шифферс, классическая, строгая форма…
Валя (оценила отцовскую выдержку). Оказывается, ты шикарный мужчина, Олег Никитич!
Певцов. Пиши! Ты знаешь, сколько стоят из-под полы редкостные ручки?
Валя. Правильно, впишу ручки.
Певцов. Теперь часы… (снимает с руки) Швейцарский роллекс с королевской эмблемой. На каждом чемпионате мира самому вежливому хоккеисту вручают приз справедливости – именно такой роллекс!
Валя. Роллекс – два «л»?
Певцов. Хоть три, мне не жалко своих часов, чего ж мне жалеть букву «л»! (Снимает туфли.) Туфли будут велики – сдадите в комиссионку!.. Вот тут, в кармане, запонки, я сдуру, забыв про жару, приехал в рубашке с длинными рукавами… (Кидает на стол запонки.) Извини, советские, купил в Таллине за два рубля! (Рассматривает пиджак.) Чем не пожертвуешь ради любимых детей? Пиджак, конечно, банальный, но зато целый!
Валя (тотчас же надевает пиджак на себя). Ну, как я в нем смотрюсь?
Певцов. А брюки (стаскивает брюки) вроде без особых примет…
Валя (немедленно напяливает брюки). Шастать в мужских штанах – особый шик! Спасибо, папа!
Певцов. Рубашка на мне марлевка, чистый хлопок, рублей шесть тянет… (Делает вид, что колеблется – снимать или нет.) Может, отдать последнюю рубашку?
Валя. Шесть рублей тоже деньги. Трусы будешь снимать?
Певцов. Трусы оставлю. Я не хочу, чтобы могли подумать, будто родная дочь раздела меня донага!
Входит Махоньков.
Махоньков. Но как же вы пойдете к нотариусу, Олег Никитич, вот так, в одних трусах?
Певцов. Что вы! Неприлично! Обязательно надену тапочки!
Махоньков улыбнулся, оказывается, у него неплохая улыбка.
Махоньков. Олег Никитич, вы поглядите с точки зрения дочерей. Сейчас они ведь не разделяют – их дача, ваша дача, их мебель, ваша мебель, ваша библиотека, их библиотека. Они не только не разделяют, не делят, они об этом не думают. Они среди этого выросли. Это все общее, дорогое, привычное. (Вдруг резко.) Так или не так?
