Анатолий Софронов - Цемесская бухта

Анатолий Софронов

Цемесская бухта

Драма в трех действиях

Николай Сипягин.

Цезарь Куников.

Петров.

Лиселидзе.

Бережнов.

Липатов.

Новосад.

Коновалов.

Хоботок.

Нижарадзе.

Саркисов.

Рахимов.

Тарасюк.

Тележкин.

Этери.

Кузина.

Женя.

Таня.

Наташа.

Григореску.

Конвоир, советские солдаты и моряки.

Школьники. Немецкие солдаты.

Пролог

Новороссийск. Площадь Героев. Два гранитных постамента. На них высечено: «Цезарь Куников», «Николай Сипягин». Даты жизни героев не помечены. Просто гранит. Души у этих людей были железными, после смерти они воплотились в гранит.

Горит Вечный огонь. Звучит «Реквием».

В белых рубашках и блузках, с повязанными красными галстуками, перед постаментами стоят школьники.

Перед пионерами — вожатая Таня Коновалова. Затихают звуки музыки.

Таня. Ребята, вы слышали «Реквием», написанный композитором Дмитрием Шостаковичем, посвященный героям Новороссийска, легендарным героям Малой земли. Это было очень давно, ребята... Это было тогда, когда вас еще не было на свете... Новороссийск тогда был самой южной точкой фронта Великой Отечественной войны. Немецкие фашисты стремились прорваться на Кавказ, но дальше цементного завода «Октябрь» они не прошли. Мы с вами стоим перед памятником двум героям. Вы знаете их имена?

Пионеры. Знаем!

Таня. Назовите их имена!

Пионеры. Цезарь Куников!

— Николай Сипягин!

Таня. Это герои Новороссийска. Герои Малой земли! Герои Советского Союза!

Пионеры (повторяют). Герои Новороссийска!

— Герои Малой земли!

— Герои Советского Союза!

Таня. Если бы они могли слышать ваши голоса — они были бы счастливы.

Наташа. Они слышат.

Таня. Как же они могут слышать, если их нет в живых?

Наташа. Вы сами говорили, что подвиги их бессмертны.

Таня. Подвиги да, но люди смертны. У меня здесь погиб дедушка, сражавшийся в морской пехоте, Иван Степанович Коновалов. Как же он может слышать меня?

Наташа. Но вы-то помните его?!

Таня. Конечно, Наташенька!

Наташа. Значит, он живет...

Таня. Если понимать это так...

Поплыли звуки «Реквиема».

Смирно, ребята!

Пионеры поднимают руки. Гаснет свет. Звучит «Реквием». Из темноты, словно в тревожных лучах военных прожекторов, выхватываются силуэты постаментов. Луч высвечивает имена «Цезарь Куников», «Николай Сипягин» и... стоящих возле постаментов Куникова и Сипягина. Куников — в каске, ватнике, с наброшенной поверх ватника плащ-палаткой, с автоматом на груди. Сипягин — в потрепанной черной морской шинели, в примятой, с «крабом», фуражке.

Куников. Ты слышал, Коля?

Сипягин. Слышал, Цезарь.

Куников. Смешные, трогательные ребята.

Сипягин. Да, очень смешные... Жаль, что мы не можем сказать, что мы слышим их слова.

Куников. Они бы, наверно, очень напугались.

Сипягин. Ты думаешь?

Купиков. Конечно, это же чертовщина какая-то...

Сипягин. Дети моряков не боятся никакой чертовщины.

Куников. Не должны бояться, ты прав... И не только дети моряков... Ты прав, Коля... Как всегда, прав... В самом начале войны я писал Нате, моей жене: «Не оберегай сына от борьбы, от трудностей, — закаляй его, помни, что основой коммунистического воспитания является борьба». С ума сойти!

Сипягин. Что ты, Цезарь?

Куников. Какие я серьезные письма писал жене с войны. Целые проспекты о воспитании.

Сипягин. Это естественно, Цезарь. Ты думал о сыне.

Куников (вздохнув). Да, я думал о Юре... Когда война началась, поезд с ними подходил к Москве... А наш эшелон в это же время отправлялся на юг, к Ростову-на-Дону... В одно и то же время. Больше я их не увидел.

Сипягин. Я тоже, тоже, Цезарь, не увидел свою семью.

Куников. И все-таки мы с тобой счастливые, Николай. Они не забыли наши имена. Ты слышал?

Сипягин. Слышал, Цезарь, слышал...

Куников. С ума сойти! Но они же не знают и тысячной доли того, что видели мы с тобой, Коля. Как жаль! Как жаль! Как бы это им помогло в жизни, если бы они это все знали. Как бы помогло!

Сипягин. Ты и сейчас думаешь о них, Цезарь?

Куников. Люди смертны, но думы их бессмертны. Помнишь, Коля? Помнишь Малую землю? Февраль? Подледную воду?.. Ты на своих сторожевых катерах начал выбрасывать наш десант... Как растерялись немцы! А? Ты помнишь? Они не ждали нас... Главный десант успеха не имел, а мы...

Сипягин. Я уходил тогда с катерами и думал: «Прощай, Цезарь, прощай, друг...» А ты остался жив.

Куников. Ненадолго.

Сипягин. Навсегда.

Куников. Коля, ты просто заглядываешь в мою душу... Это ж я писал: «Все это, в сущности, очень интересно для людей... Я, кажется, отношусь к таковым и, хотя не влюблен в войну, стараюсь принимать лишения и опасности как форму «состояния жизни», причем неизбежную, и ищу трудностей и опасностей для себя и для своей части. Я не могу назвать себя героем и не совсем понимаю, что это такое. Подозреваю, что это занятие, на которое способны все. Главное — суметь себя внутренне организовать». Неплохо сказано?

Сипягин. Даже очень неплохо.

Куников. Жаль одного... Нас помнят... Нам воздвигли монументы... А тысячи других, кто лег здесь, на черноморском берегу... на Малой земле... При штурме Новороссийска... Как бы хотелось, чтобы знали о каждом! О каждом из них! И прости, Коля, я немного завидую тебе.

Сипягин. Чему, Цезарь? Ты человек-легенда, чему ты можешь завидовать?

Куников. Мне так хотелось увидеть Новороссийск освобожденным! Так хотелось! И не удалось... Проклятый осколок мины! А ты все-таки прошелся по мостовым Новороссийска... Представляешь, как бы мы могли встретиться тогда, а?

Сипягин. Мы встретились, Цезарь, встретились... Всего через восемь месяцев.

Куников. И ты все-таки дошел до Керченского пролива! Ты видел крымскую землю!

Сипягин. Там был не менее трудный десант... На обратном пути мне разворотило спину... И я упал на палубу...

Куников. И ты упал на палубу, Николай.

Слышится нарастающий грохот.

Что это за шум, Николай?

Сипягин. Это прибой, морской прибой.

Куников. А мне показалось, летят наши «ИЛы». И наши «катюши» дают огонька.

Грохот нарастает.

Сипягин. Вон идет еще отряд пионеров.

Куников. Простимся, Коля!

Сипягин. Давай, Цезарь!

Куников. Хотя мы и рядом, обнимемся!

Сипягин. Мы всегда рядом, Цезарь.

Обнимаются. Гаснут лучи прожекторов. Нарастающий грохот, в который вплетается мелодия «Реквиема». Затем музыка уходит. Гул самолетов. Орудийные залпы. Треск пулеметов и автоматов.

Действие первое

Железнодорожная насыпь. За насыпью — со сбитыми желтыми листьями, со срезанными ветками — тополь. Контуры разбитой бомбами и снарядами железнодорожной будки. Выход из вырытого под насыпью блиндажа. На насыпи, в углублениях — пулеметы. Около них бойцы — Хоботок, Нижарадзе, Новосад, Коновалов и Саркисов. На насыпи лежат бойцы морской пехоты. Среди них — с санитарной сумкой санинструктор Маша Кузина. Идет бой. Треск пулеметов и автоматов. Взрывы бомб и снарядов.

Нижарадзе (припав к щитку пулемета). Вася, Вася, давай цинку... Еще одну цинку...

Хоботок. Даю, дорогой мой, даю, родненький.

Нижарадзе. Бери автомат, пока на перезарядку.

Хоботок. Беру автомат... Беру. (Ползет вперед.)

Нижарадзе. Не ползи далеко, прошу тебя...

Хоботок. Куда ж я тебя брошу, дорогой мой... (Исступленно.) Давай, давай, фашистская сволочь! (Стреляет.)

Коновалов (припав к щитку пулемета). Гурген, они не иначе пьяные...

Саркисов, на мгновение поднявшись, бросает гранату. Слышится взрыв. Стоны.

Саркисов. Это им вместо шашлыка!

Коновалов. Кажись, угодил.

Саркисов. Кому угодил, а им не очень угодил.

Коновалов. Ложись.