Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Иван Елагин

Собраний Сочинений в двух томах

Том второй.

Стихотворения.

Портрет мадмуазель Таржи.

ПОД СОЗВЕЗДИЕМ ТОПОРА

Выходит — ошибся я малость,Пустым оказался билет.А мне почему-то казалось,Что я настоящий поэт.

Я думал, что все вы придётеРасхватывать строк вороха,Качаться на спаде и взлёте,Вздыхать на ухабах стиха.

Но критик чужого пошиба,Моих не читающий книг,Со мной не миндальничал, ибоВ статье заявил напрямик,

Что я неудавшийся лирик,Что стих мой давно не у делЧто ветер сатиры до дырокСтихи мои все просвистел!

И он, доказательства ради,Представил фигуру мою —Как глупо стою на эстраде,Как руку в пространство сую.

Не первый удар, не последний,Чего не бывает в пути!Бывают удары заметней,Бывают и хуже статьи.

Человек был кроток, тих.Улыбался за двоих.А потом вдруг осерчал,Почернел и отощал.Стал он пугалом вороньим,И его мы похороним.

Не спеша идут куда-тоПо дороге два солдата.Напевают без забот.А убьют их через год.Мне живется очень кисло,Я ни в чем не вижу смысла.Смысла нет в моих стихах.Я пишу их впопыхах.

Неожиданно нагрянув,Смерть нас гонит, как барановНа продажу гонят гурт.Дичь. Нелепица. Абсурд.Оттого и эта строчкаОбреченностью горда,Как прощальный взмах платочкаИз вагона в никуда.

Обдало меня время печальной волной.Я мальчишкою в комнате рос проходной.За комодом, где спал я, всю ночь надо мнойЗанавеска дышала сквозною стеной.

Где-то там, если в прошлое ехать назад,И трамваи звенят, и деревья шумят,Гомонят и щебечут родные миры —Проходные дворы, проходные дворы.

Я и сам оказался такой проходной.За страною страна пронеслась стороной.Сколько встреч наносных, поездных, проездных!Сколько женщин в дороге я знал проходных!

Сколько с вами носился и маялся я,Проходные враги, проходные друзья!Сколько громких имен, сколько слав проходныхДовелось повидать на дорогах земных!

Сколько раз мне поэт попадался такой,Что пройдет с проходною своею строкой,Потому что сердца задевают едваПроходные слова, проходные слова…

Негодуем, тоскуем, хохочемИ стареем у чайных столов.Об искусстве шутя, между прочим,Скажем нехотя несколько слов.

Пусть сравненье покажется грубым –Расставаться не хочется с ним:Разговаривать много не любимМы про женщин, с которыми спим.

Разговаривать— критиков дело.Заприметивши издалека,Обсуждать начинают умелоГрудь, прическу, колени, бока.

И трезвонят, чтоб было им пусто!Им легко языками молоть…Кожей мы ощущаем искусстваЗолотую, горячую плоть.

И пускай они пишут и пашутНа просторах газетных полей!Им оно только ручкой помашет,Ну, а нам — нарожает детей.

Не надо слов о смерти роковых,Не надо и улыбочек кривых,И пошлостей, как пятаки потёртых.Мы — тоненькая плёночка живыхНад тёмным неизбывным морем мёртвых.

Хоть я и обособленно живу, —Я всё же демократ по существу,И сознаю: я — только единица,А мёртвых — большинство, и к большинствуНеобходимо присоединиться.

He в строчке хорошей тут дело,Не в строчке плохой,А в том, чтоб душа молоделаОт корки сухой,

А в том, чтобы нищенской стайкойПлетясь, облакаТебе бы как теплой фуфайкойСогрели бока.

И вовсе неважно, что малоТы мир понимал,Но лужа тебе просияла,Как лунный опал.

Но ветка тебе постучалаВ окно поутру,Но птица тебе одичалоКричит на ветру,

И ты по вечернему логуИдешь холодком,И дерево машет в дорогуЗеленым платком.

И что там какие-то тайны —Секрет мастерства, —Пусть будут, как звезды, случайныНочные слова,

Пусть падают криво и косоВ овраги стиха, —Вот так же летят под колёсаЛиствы вороха.

Но помни, что с болью, со стоном,Как грех на духу,Вот так же слова исступлённоОтдашь ты стиху,

Но помни, что ты настоящий —Лишь всё потеряв,Что запах острее и слащеУ срезанных трав,

Что всякого горя и смрадаХлебнешь ты сполна,Что сломана гроздь виноградаВо имя вина.

Все города похожи на Толедо,Когда глядишь на них с горы сквозь рощу,Как будто входишь в полотно Эль Греко.Сперва я это в Киеве заметил,А много лет спустя увидел в Бронксе.Теперь таким же показался Питсбург.Таким же ты с горы увидишь город,В котором я когда-то жил и умер.

Мой друг-художник как-то из ТоледоПривез мне связку шпаг миниатюрных,Которыми берут кусочки сыра:Толедское изделье для туристов.

Похожие на зубочистки шпаги,В альбоме репродукции Эль Греко,В какой-то книжке стены Алькасара —Вот всё, что мне известно про Толедо.

Но я с Толедо, очевидно, связанДомашним чем-то, будничным, привычным,Как будто половину жизни прожилЯ в городе, который нарисован.

Вон человек идет.И он зайдет в аптеку.Понадобился йодВнезапно человеку.

Всё так, и всё не так.Там в тишине аптечнойВ дверях стоит чудакТрагически беспечный.

И серебро, и медьУплатит он кассиру,Чтоб пузырек иметьИ унести в квартиру.

Всё так, и всё не так.Как на большую льдинуУпал луны медякВ аптечную витрину.

В рассеянности онПорезал палец в ванной,Он несколько смущёнЦарапиною странной.

Всё так, и всё не так,И где-то в сердце самомСтучит: тик-так, тик-так —То кровь шумит по шрамам.

Он осторожно йодНакапает на ранкуИ бережно заткнётОн пробочкою склянку.

Всё так, и всё не так.Попробуй, с роком сверься.Какой-нибудь пустяк —И разорвется сердце!

И кончится всё так:Обычным некрологомО том, как шел чудакПо жизненным дорогам.

Всё так, и всё не так.Всё кончится взрывноюКуда-то в вечный мракКатящейся звездою.

Не была моя жизнь неудачей,Хоть не шел я по красным коврам,А шагал, как шарманщик бродячий,По чужим незнакомым дворам.

Только — что бы со мной ни случилось,А над жизнью моей кочевойСерафима стоит шестикрылость,А не дача и сад под Москвой.

Как доходит до славы — мы слабы.Часто слава бывает бедой.Да, конечно, не худо бы славы,Да не хочется славы худой.

Полетать мне по свету осколком,Нагуляться мне по миру всластьПеред тем, как на русскую полкуМне когда-нибудь звездно упасть.

Всё держится на принципе простом:Неважно, за какой берусь предмет —Высокий или низкий, — дело в том,Какой я на предмет бросаю свет.

Вот телеграфный столб вобью в строку,И лист газетный брошу на панель,И ветром этот лист проволокуПо улицам за тридевять земель.

А сам пойду плясать вокруг столбаИль тихо прислонюсь к нему в тоске.Кто знает, может быть, моя судьбаВ том по ветру несущемся листке.

А если мне всё это надоест —Столб вырву, лист газетный подожгу,Могу какой угодно сделать жест,Совсем без жестов обойтись могу.

Так просто — декорации все снять —И в черных сукнах ночи я опять.

Я попрошу художника сперваПодвесить очень низкую звезду,Чтоб замерцала под звездой трава.Я по дороге издали иду.

Всё ближе подхожу я к фонарю,Дрожащему у крайнего двора.Вот подошел и на фонарь смотрю —Теней и света резкая игра.

Внезапно освещается на мигПередо мной дорога впереди.Всё сотрясает сумасшедший крик,Загрохотавший из моей груди.

Немедленно я погасил звезду,И камнем разбиваю я фонарь.Я по дороге этой не пойду.Уже я шел по ней когда-то встарь.

Из глубины всплывает крупный план.Вверху лицо огромное горит.Я узнаю себя. Слегка я пьян,Без галстука, нечесан, непобрит.

Еще мгновенье — и вода везде.Лицо мне заливает водопад.Лицо мое теряется в воде.Потоки мчатся, пенятся, шипят.

Вот девушка, на плоский камень сев,Босые ноги в воду опустив,Глядит, как водопад бросает в гнев,И думает, как в гневе он красив.

Не знаю, как я оказался с ней.Не слышно слов — кругом шумит вода.В лесу, на водопаде, средь камней,Мы, встретившись, простились навсегда.

Я от нее ушел в далекий год.У города такой печальный вид.На город бомбу бросил самолёт,И эта бомба всё еще летит.

Но вот упала, всё разворотив,На полквартала расплескавши дым.Но это был такой волшебный взрыв,От взрыва сразу стал я молодым.

А девушка ушла в небытиё.Она тогда еще не родилась.Еще на свете не было еёВ тот год, как бомба та разорвалась.

Нам вместе молодыми не бывать!Зачем же ты пришла на водопад?Зачем же в этой пьесе мы опять,Где говорят и любят невпопад?

Я режиссера столько раз просилО том, чтоб мне переменили роль,А эту исполнять нет больше сил,Не вынесу я больше эту боль.

Я слышу — песни русские поют,Поют и пьют стаканами вино,И крупным планом несколько минутМое лицо с боков освещено.

И я слова чужие говорюИ жесты повторяю не свои,И я тянусь куда-то к фонарю,Куда-то в водопадные струи,

Куда-то в завтра и в позавчера, —Я слышал, что игра такая есть:Во времени проделана дыра,Чтоб в прошлое и будущее влезть.

Я одновременно и там и тут,Я существую завтра и давно,Я слышу — песни русские поют,Поют и пьют стаканами вино.

И снова режиссера я прошуО том, чтоб мне переменили роль,И я вино стаканами глушуИ алкоголем заглушаю боль.

Рулетки завертелось колесо,И кто-то выкликает номера,И я по траектории косойЛечу из послезавтра во вчера.

И я опять пришёл на водопад,И я опять под фонарём стою,Я возвратился в прошлое назад,Я возвратился в молодость мою.

Но иногда мы всё-таки вдвоём —В мечтах, в воспоминаниях и в снах.В пространстве том же самом мы живём,Но я и ты — мы в разных временах.

Я по траве светящейся иду,Свод надо мной натянут голубой.В Мариенбаде в будущем годуМы, может быть, увидимся с тобой!

В государстве великих разлук ходовая монета — пространство.Начинают с того, что кладут между мной и тобою моря.Проходи по чужим городам, под чужими созвездьями странствуйИ как в шахте глубокой томись в непочатых слоях словаря.

А еще через несколько лет только праздники помнишь и флаги,И в воскресном театре души мемуарные фильмы идут.Заливает, как темной водой, котловины твои и овраги,Заливает пространства твои колокольного времени гуд.

За последней березой закат истончается желтой полоской:Это занавес ночи на нас опускает свою бахрому.Как ни горько признаться, а всё ж оказалась земля моя плоской.И я вместе с театром моим уплываю куда-то во тьму.

Нет, не родину страшную я потерял в суматохе вокзальной, —Из-под лапищ ее никуда не уйти мне со словом моим, —А кусочек пространства, где я на поверхности мира зеркальнойНа рассвете июльского дня отражением плыл молодым.

В уцелевших просторах моих ветер времени дует по строчкам,И я целую жизнь напролет от себя самого ухожу,И разбитое зеркало я всё пытаюсь сложить по кусочкам,И всё кажется мне, что себя я из этих кусочков сложу.

Кривая ветвь совсем не за ограду,А протянулась во вчерашний деньЗа птицею, которая по садуРассыпала рулады дребедень,

За птицей, упорхнувшей в день минувший!..

И сказочно и празднично и страшно,Как будто мы на части время рвём,Когда живой кусок из тьмы вчерашнейВыламываем кистью иль пером.

Как будто время трескается с хрустом,Как будто всё идет наоборот,И при волшебном фонаре искусстваИз будущего прошлое встаёт.

Снег столько раз ложился на карнизе,И сколько раз седой была трава,А вот Наташе на твоем эскизеВсё те же солнечные двадцать два!

И в юности моей, во время оно,Когда ещё писалось горячо —В стихах звезда сорвалась с небосклонаИ до сих пор летит она ещё.

Когда-нибудь из сумрака столовойЯ прямо в твой пейзаж перешагну —На озеро, где по воде лиловойТы чайной розой расплескал луну,

Войду туда, где в бешеном нахлёстеСветящиеся влеплены мазки.И непременно ты заглянешь в гостиКогда-нибудь ко мне, в мои стихи.

А называют землю Колыма.(Того убили, тот сошел с ума.)

А есть еще другая — Воркута.(Не сыщешь ни могилы, ни креста.)

Под снегом примиряющим РоссииВповалку спят чужие и родные.

А где-то в дальних США, за океаном,Есть кладбище с названием престранным.

Есть кладбище. Животные на нёмВ своих могилах спят последним сном.

Вот памятник, заботливой рукоюВоздвигнутый над свинкою морскою.

А вот мемориальная плитаНад прахом незабвенного кота.

А рядом что-то наподобье ракиС останками возлюбленной собаки.

И вот теперь раздумываю здесь яО гумилевской воле равновесья.

А на уплату равновесья хватит?Или оно, смеясь над нами, платит

За ужас общей ямы с братской давкойПлитою намогильною над шавкой?

Опять кругом слезливая зима.От непрестанно гаснущих снежинокСтоят, как маслом вытерты, дома,Как будто ряд переводных картинок.

На западе — разваренный крахмалС вишневой растекающейся пеной.Мне кажется, что Бога замещалКакой-то пейзажист третьестепенный.

Я с головой почти что в шубу влез,В калошах, в шапке, с шарфом до колена…Не пушкинский пророк, не сын небес,Бряцающий на лире вдохновенно,

А очень неуклюжий человек, —Весьма несовершенное творенье, —Шагающий неловко через снегВ очередное сверхстолпотворенье.

У каждого есть множество обид.Любой из нас — проситель с челобитной.И, может быть, всех громче говоритТот, кто на свете самый беззащитный.

Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой,Что судьба набросала на стол мне богатые яства,Что я вытянул жребий удачный и славный… Постой —Я родился.под красно-зловещей звездой государства!

Я родился под острым присмотром начальственных глаз.Я родился под стук озабоченно-скучной печати.По России катился бессмертного «яблочка» пляс,А в такие эпохи рождаются люди некстати.

Я родился при шелесте справок, анкет, паспортов,В громыхании митингов, съездов, авралов и слётов,Я родился под гулкий обвал мировых катастроф,Когда сходит со сцены культура, своё отработав.

Только звёзды оставь. Разлюбил я торжественный стиль.Кто ответит, зачем эти звёзды на небо всходили?По вселенной куда-то плывёт серебристая пыль,И какое ей дело до нас — человеческой пыли.

Я ещё уцелел, ещё жизнь мою праздную яИ стою на холодном ветру мирового вокзала,А звезда, что плыла надо мной, — не твоя, не моя,Разве только морозный узор на стекле вырезала.

Оттого я на звёзды смотреть разучился совсем.Пусть там что-то сверкает вверху, надо мной леденея, —Мне бы дружеский взгляд да очаг человеческий — чемБлиже к небу — как Дельвиг говаривал — тем холоднее.

Я сегодня за широким столом,Я сегодня у себя в мастерской,По соседству у меня за угломНачинается бедлам городской.

Только мне на это всё наплевать,И мне грохот никакой нипочём!Я сегодня расставляю опятьДекорации в театре моём.

К дому дерево подвину сперва,Всё черным оно черно от дождя,А верхушка — ни жива, ни мертва —Пусть качается, тоску наводя.

Вдоль по улице пущу я трамвай,В небе провод протяну навесной —Ну-ка, занавес давай-подымай,Я на сцене появляюсь ночной.

Мне казалось, что сценарий хорош,Что я знаю свою роль назубок,А как в роль эту вживаться начнёшь –Норовишь куда-то вкривь или вбок.

Прихожу я от волнения в раж,Постановку всю как есть погубя,Забываю я, что я — персонаж,И играю самого я себя!

Вон и критик, недовольный игрой,Сокрушительные громы низвергИ вопит, что настоящий геройВсей душою порывается вверх!

Под стеклянным я большим колпаком,В безвоздушном я пространстве повис,И конечно, в положеньи такомНепонятно мне, где верх, а где низ.

Не за роль же приниматься опятьИ чужую пересказывать страсть,Когда нечем мне не только дышать,Но и некуда мне даже упасть.

От стакана на комодеОтпечатался кружок.Получилось что-то вродеНашей памяти, дружок.

Ах ты спорщик-заговорщик!На задворках пропадай!А помрешь — тебя наборщикПоведет в печатный рай.

Обнаружат, подытожат,Отутюжат по кускамИ торжественно предложатУмиляться знатокам.

Но, ценя порядок свято,Предисловие вклинятНаподобие салатаИз приправленных цитат.

И пускай покойник ропщет, —Что там слушать мертвяка!Время — ловкий полировщик,И рука его легка!

Попадется эта строчкаПрямо критику в капкан,Не останется кружочка,Где поставил я стакан.

Я жонглер-скоморох, я циркач,Я подбрасываю палевый мяч,

Я приплясываю весело вскачь,Я подбрасываю розовый мяч.

Я ловлю их и бросаю опять,Как пошли они взлетать и петлять

И уже их стало в воздухе пять!

Но им жизни захотелось иной,Стал один из них огромной луной,

Ни за что не опускается вниз,Между веток удивленно повис.

И другие разлетелись мячи,Не дозваться их — кричи не кричи,

Не мячи уже, а в виде ином:Тот драконом стал, а этот окном.

Хоть один бы мне какой-нибудь мяч,А из публики кричат: «Не портачь!»

Дескать, хватит дурака-то валять,Начудил — и поворачивай вспять!

Дескать, прорва есть других циркачей,И работают они половчей!

Ухвачу я что ни есть под рукой —Иль тарелку, или обруч какой,

Но работу я не брошу свою,Представление я снова даю.

Жизнь пора начать сначала,С самых первых рубежей,Чтобы счастью обучалоСумасшествие стрижей.

Чтоб комочек птичьей плотиВ откровении окнаПеречёркивал в полётеВсё, чем жизнь защищена,

Перечеркивал бы крутоТихой доли берега,Успокоенность уюта,Ограждённость очага,

Чтобы сердце закружилоКак на холмище ветряк,Чтоб пошёл скакать по жиламШалой крови краковяк,

Чтобы, к ниточке искусстваПрикасающийся чуть,Мог бы я хрустальной люстройНебо звёздное качнуть,

Чтобы камнем я низвергся,Всё на свете позабыв,В обнаружившийся в сердцеОслепительный обрыв,

Чтобы так же я низвергся,Как ты под гору летишь,Сокращающимся сердцемУдаляющийся стриж.

Каменоломня старая в цвету.Зеленая вода в гранитной раме.Две голые студентки на плотуСтоят с огромными баграми.

Как этот камень раскалён и дик!Какие райские виденья!И кажется, что только мигОстался до грехопаденья.

Какая осень! Что за странностьЕё клокочущая рдяность!

Какою мерой ни отмеривайЗапутанность житья-бытья,Но и в одном осеннем деревеБессонно заблудился я.

Такое взбалмошное! Вот оноПогодой ветреной измотано!

А сколько там дроздов, запрятанныхЗа шевелящейся листвой!А сколько там прорех, заплатанныхВеликолепной синевой!

Такое нищенски-кривое,Ошеломлённое на вид,А вспыхивающей листвоюЗаворошит — заворожит!

Закопошится, загорится,Закружится красным-красно,Как будто ветром-проходимцемТо дерево подожжено!

Так ослепительно и яроОно разбрызгивает свет!Но из осеннего пожара,Я знаю, — мне дороги нет.

Пока ему ещё блистать,Я вместе с деревом останусь.Я тоже дереву под стать.Я тоже осени достанусь.

До небосклона за окномКакие-нибудь полквартала,И чёрной трещиною в нёмСухое дерево стояло.

И в небо ветками стучась,Живые души будоража,Оно и после смерти — частьНеугомонного пейзажа.

Скрипит, за землю уцепясьОкаменевшими корнями.С читателем такую связьЯ ощущаю временами.

В ЗАЛЕ ВСЕЛЕННОЙ