Миро Гавран - Когда умирает актёр
Ева: Неужели мне нужно произнести, неужели нужно сказать, неужели мне нужно признаться, сколько ты для меня все еще значишь! Чтобы ты понял то, что нельзя произносить, проклятый…
Порывается ударить его, но со слезами падает в его объятия.
Том: Прости меня, прости.
Ева: Я бы так хотела тебя не любить, ненавидеть тебя, что не могу жить, не думая о тебе.
Том: Тебе станет легче, если ты признаешься себе, что мы — идеальная пара.
Ева: Я знаю это, знаю. Уже давно знаю. Ты отвратительный провокатор.
Перемена света.
Том: Хорошо. В общем хорошо.
Ева: Что значит «в общем хорошо»?
Том: Это значит, что вы можете, как мне кажется, быть еще эмоциональнее. Но не так показывать это.
Ева: Что вы хотите сказать?
Том: Самая большая сила эмоций в момент попытки их скрыть. Вы ярче выразите эмоции, когда зритель почувствует, что вы сдерживаете плач, чем, если вы заплачете. Может быть, даже будет лучше, если в момент, когда вы падаете в его объятия, вы вообще не заплачете.
Ева: Хорошо, я попробую, хотя лучше, когда величину эмоций определяет мое ощущение в этот момент.
Том: Выпьете рюмочку ракии?
Ева: С удовольствием.
Том берет бутылку и наливает ракию в обе рюмки.
Том: Хорошо было, хорошо. Мы удачно порепетировали.
Ева: Эта ваша пьеса и достаточно напряженная, и очень благодатная для актера. Моя героиня полна эмоций, чувств и сил. А с другой стороны, она так ранима, полна противоречивых чувств. Я люблю такие роли. Хотя, если быть откровенной, мне трудно. Как будто бы я играю моноспектакль. Вы, вероятно, видели мой моноспектакль.
Том: Да. В семьдесят четвертом в театре «ITD», в полукруглом зале. Это было время сплошных моноспектаклей.
Ева: Вам понравилось?
Том: Я не люблю моноспектакли. Моноспектакль не имеет отношение к театру. Это похоже на поединок боксеров, в котором участвует только один боксер. Молотит руками по воздуху и показывает свои мышцы. Так было и с вашим спектаклем.
Ева: Там были хорошие моменты.
Том: Были и чересчур…
Ева: Может, вы видели какой-нибудь неудачный спектакль. Было много очень хороших спектаклей.
Том: Я видел все тридцать восемь загребских спектаклей в ITD, а вот ваши гастрольные спектакли в провинции мне не посчастливилось видеть. Хотя целью тех гастролей было — быстро заработать хорошие деньги. После двенадцатого спектакля вы купили машину, на сколько я помню.
Ева: Я иногда спрашиваю себя, вы случайно не работаете на полицию?
Том: К сожалению, не работаю.
Ева: Но благодаря тому моноспектаклю у меня появилось много блестящих отзывов критиков.
Том: Ну, они не все были блестящи.
Ева: Все. Все подряд.
Том: А этот в журнале «Око»?
Ева: А, да. Но не будем его учитывать. К этому критику вообще не следует относиться серьезно.
Том: Когда он хвалил вас, вы относились к нему серьезно.
Ева: Нет.
Том: Да. В самой большой своей биографии, которую вы напечатали в книге, вы цитировали, касаясь этого моноспектакля, отрывки из его статьи о вашей игре в спектакле по Осборну «Оглянись во гневе».
Ева: Вы все-таки работаете на полицию.
Том: Или полиция работает на меня.
Том наливает еще по одной рюмке Еве и себе.
Ева: Знаете, вы мой идеальный зритель. Мой единственный настоящий критик. Мне даже приятно слушать вас, когда вы что-то критикуете, потому что вы говорите об этом в контексте всего, что я делала.
Том: В контексте ваших лучших достижений, к которым вы сами подходите с точки зрения самых высоких критериев, я оцениваю вас строже, чем других актрис. Парадоксально, что к вам, кого я считаю самой лучшей хорватской актрисой нашего поколения, я отношусь наиболее критически. Если бы я был критиком, я хвалил бы плохих актеров, чтобы они обрели уверенность и потом играли бы лучше, а хорошим указывал бы на их недостатки, чтобы они не забывали о них и шли дальше к совершенству.
Ева: Актеру иногда нужно хотя бы одно теплое слово, хотя бы маленькая похвала, чтобы он сыграл хорошо. И пусть она будет не точной. Чтобы он смог уничтожить сомнения, которые его сбивают с пути. Я помню, в 1966 году я была в Дубровнике и репетировала одну роль для летнего фестиваля. Но все шло ужасно. В Дубровник я поехала как раз после крупной ссоры с мужем, который остался в Загребе, и который назло мне не хотел провести лето со мной в Дубровнике.
Том: Он не мог перенести, что в праздничные дни вы будете принадлежать не ему, а зрителю и театру.
Ева: Да. Именно так. И из-за этого я тогда впервые рассталась со своей трехлетней дочерью, которая осталась с мамой. Я была разбита и вся на нервах. Все газеты писали, что я сыграю Федру, и что это будет действительно большое событие. А режиссировал, к несчастью, один сплитский маньяк, который часто на меня срывался. Все в труппе видели, что со мной что-то не так. А он вместо того, чтобы подождать пока я соберусь, все больше и больше кричал на меня. Пока однажды вечером во время репетиции мы не то чтобы поссорились, но я послала его к черту и ушла с репетиции. И вот тогда, когда я гуляла по Дубровнику вся в слезах, твердо решив, что завтра я соберу вещи и оставлю спектакль и Дубровник, в какой-то темной улочке ко мне подошел один человек и сказал: «Мадам, я видел репетиции „Федры“. Вы блестящи. Я не могу дождаться премьеры». Он сказал только это и исчез, даже не представился мне. Но этих его слов для меня было достаточно, чтобы вернуться на репетиции, и чтобы, полностью собравшись, сделать хорошую роль. А была я действительно в кризисе.
Том: Знаете, мне кажется, что вы слишком часто бывали в кризисе.
Ева: Вы думаете?
Том: Да. Я нарисовал кривую вашей карьеры. Приблизительно каждый четвертый год вы находились в кризисе, а каждый второй год — в небольшом кризисе. А мне в зрительном зале не следовало бы знать, что за день до этого вы поссорились с мужем, или что у вас месячные. Я хочу видеть только актера, который полностью погружен в роль. Если я ясно излагаю.
Ева: Слишком ясно. И даже вульгарно.
Том: Чем человек понятнее и образнее выражается, тем больше опасность, что его назовут примитивным.
Пауза.
Ева: Короче, тот незнакомый человек из Дубровника, прежде чем уйти, дал мне к счастью…
Том:… маленькую ракушку в коробочке для колец.
Ева: Откуда вы знаете? Я об этом никому никогда не рассказывала.
Том: Тем человеком был я.
Ева: Господи! Как?!?
Том: Когда я прочитал в газетах, что вы будете играть в Дубровнике, мне удалось, хотя и дорого, но снять комнату с окном, которое выходило на площадь, где вы репетировали «Федру». Я смотрел все репетиции и был свидетелем той ссоры с режиссером. Тогда я сразу же пошел за вами. Едва нашел вас. Я знал, что вам нужно только одно слово одобрения, и все будет в порядке. Я был счастлив, что помог вернуть вам самообладание. Федру вы действительно сыграли хорошо.
Ева: Том, вы в моей жизни значите на много больше, чем можете предположить.
Том: Действительно?
Ева: Конечно. Я ту маленькую ракушку носила потом как амулет на каждую свою премьеру. С шестьдесят седьмого до сегодняшнего дня. На каждую. Благодаря вам, «Дубровницкие игры» остались связаны у меня с прекрасными воспоминаниями.
Том: А у меня нет.
Ева: Почему?
Том: Я не люблю театральные фестивали под открытым небом. Самолеты летают, пьяные туристы переговариваются, кошки ходят по сцене, дождь или ветер появляются как раз тогда, когда они меньше всего нужны. А актеры загорели на солнце и с преувеличенным пафосом произносят реплики, как ни в чем ни бывало. Спектакли должны играться в закрытом помещении. Не должно быть незапланированных режиссером неожиданностей. Зрителю не должно быть ни слишком жарко, ни слишком холодно. Зрителя нельзя ни водой обливать, ни вводить в игру. А вы, актеры, должны актерскими средствами вызывать и ветер, и жару, холод и солнце, любовь и ненависть. А когда вы продемонстрируете все, что можете, тогда вы можете быть уверены, что что-то зажгли у зрителей в душе. И что у самого холодного зрителя вызвали эмоции и сделали этот вечер для него незабываемым. Тогда в конце спектакля медленно подойдите к просцениуму и спокойно поклонитесь тем людям, которые подарили вам самое ценное на свете — свое время и свое доверие. И никогда не забывайте, что хороший зритель понимает, на сколько хорош актер, и что друг без друга вы не можете осуществить то, что называется театром.
