Джон Осборн - Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер
Джин (пытаясь переменить тему). Он адвокат, поэтому ты его так уважаешь. Он вроде того киноактера, что всегда в парике и в мантии, в каждом…
Феба. Мне он нравится, потому что он джентльмен. Ничего общего с твоим отцом, хоть они и учились в одной и той же шикарной школе и вообще. Мне нравится, как он себя ведет со мной, как разговаривает, как произносит мое имя. Ты бы послушала, как он его произносит.
Джин. Я его и видела-то раза два.
Феба. Конечно, видела. Ему никогда не нравилось, как Арчи живет. Никогда. В самом еще начале он иногда навещал нас. Всегда перед уходом незаметно совал мне пару пятифунтовок и говорил: «Арчи ни слова». Я при нем всегда молчала. Мы обязательно жили в какой-нибудь конуре, и я не любила, когда он приходил. Ужасно было неловко. Он даже жену свою не мог привести, а я совершенно при нем терялась. Они с Арчи непременно затевали ссору из-за какого-нибудь предприятия Арчи. Либо он прогорал, либо сидел без работы. Помню, он пришел однажды, а мы с Арчи весь день крошки во рту не держали. Мы тогда покупали у мясника обрезки с окороков на пенни, получали крохотное пособие. Ты и мальчики жили тогда у старика, Арчи ни за что не хотел брать денег у отца, может, из профессиональной ревности, не знаю. Так вот, Билл узнал, что у Арчи опять неприятности, не помню уже какие. Но как будто что-то серьезное. Ах да, он пытался сплавить поддельный чек, да нарвался на умного человека. Вообще-то это совсем не в его духе, потому что махинациями он никогда не занимался, что другое, а это никогда. Наверно, пьяный был. Так вот, приходит Билл, мы тогда в Брикстоне жили, и ребята на улице бог знает как отделали его машину. Тогда автомобилей почти не было, только у доктора. Так он ни слова не сказал. Когда я его провожала и увидела, что они наделали, я остановилась как вкопанная, так стыдно было, и заплакала. Он меня потрепал по руке и говорит: «Прости, Феба, но ничего не поделаешь. Боюсь, так будет всегда». Ну, он, конечно, помог Арчи выпутаться, и все замяли. Но дело не в деньгах и не в том, что он ему помог, хоть я ему и была безмерно благодарна. Главное, как он говорил со мной — спокойно, выдержанно, по руке потрепал.
Джин. Да, представляю себе, как он это делает.
Феба. К чему ты это? Что ты хочешь этим сказать?
Джин. Ничего, дорогая, не надо об этом.
Феба. Что ты хочешь этим сказать?
Джин. Да нет, просто я представила себе, как братец Билл потрепал тебя по руке, дал незаметно десять фунтов, а потом поехал обедать в свой клуб. Только и всего. А сейчас не надо об этом больше.
Феба. Ты хочешь сказать, он просто пожалел меня?
Джин. Нет.
Феба. Нет, ты скажи — ты считаешь, это он просто из жалости, да?
Джин. Я такого не говорила и не думала. Давай-ка лучше…
Входят Арчи и Фрэнк. Фрэнк — бледный, тихий мальчик лет девятнадцати. Он давно примирился с ролью постоянного «зрителя» Арчи, потому что это удобная и разумная форма взаимоотношений, она их обоих устраивает. Он импульсивен, доброжелателен. Очень юн, и трудно представить, что он когда-нибудь будет взрослым.
Феба. Я хочу знать, что ты имела в виду.
Арчи. Дорогая, тебе никто не скажет, что имелось в виду. Пора знать такие вещи.
Феба. Помолчи минутку, Арчи, я с Джин разговариваю. Она-то прекрасно знает, что я имею в виду, верно?
Арчи. В самом деле? Хотел бы я быть на ее месте. (Фрэнку.) Судя по всему, нам надо было остаться.
Феба. Хочешь, я тебе скажу?
Джин. Ну, зачем, Феба!
Феба. Хочешь?
Джин. Просто я отлично вижу, как дядя Билл похлопал тебя по руке, так же он здоровался за ручку с рядовыми на рождество, когда служил в армии. Так демократично, обаятельно и так по-английски.
Арчи. Ну, Билл — отличный парень. Беда только, что не понимает нашего брата. И главное, не хочет понимать.
Феба (к Джин). Ты его не любишь? Я знаю, ты его не любила.
Арчи. И теперь не любит. Братцу Биллу этого вовек не понять. Он был бы крайне озадачен. Дай-ка сумку, Фрэнк.
Феба. А тебе и вовсе стыдно его не любить. Ты ему слишком многим обязан.
Арчи. Вполне весомая причина, чтобы не любить кого угодно, я так считаю.
Феба. Тебе никогда не стать таким, как он.
Арчи. А ему никогда не стать таким, как я, нашему старине Биллу. Он счастливчик, не прощелыга какой-нибудь. Надо ли напоминать, что. у моего брата Билла одна жена, ни одной любовницы и трое очаровательных, одаренных детей. Двое из них получили диплом с отличием в Кембридже, и все трое, как говорят в их кругу, сделали в высшей степени удачные партии.
Фрэнк. О чем вы все говорите? Привет, Джин, милая. Я думал, у нас будет праздник. (Обнимает ее и целует.)
Арчи. Чистая правда. Прочел сегодня в «Телеграф». Сначала читал про нашего Мика, но в середине наткнулся…
Джин (горячо). Неужели ты прочел…
Арчи. Конечно, прочел. Откуда мне еще узнать, кто из членов моей семьи женится, кто умер, а кто родил ребенка. Так вот, я говорил…
Фрэнк. Перед тем как тебя грубо прервали. (Снова горячо целует Джин.)
Арчи. Совершенно верно. Юная Соня выходит замуж.
Джин. За кого?
Арчи. О, это сын какого-то промышленника, капитан Чарли Возвратно-самовзводный-пинком-заряжаемый Гор из «Вязов», Шруксбери, Глостершир. Где же стаканы, черт побери? Старина Билл получил наконец все, что хотел, включая капитана Чарли Возвратно-самовзводного Гора.
Феба. Арчи, я с Джин разговариваю.
Арчи. Верно, я так и подумал, когда вошел. Я ситуацию схватываю моментально..
Феба. Конечно, вам легко насмехаться. А я в двенадцать лет бросила школу.
Арчи. Ах, черт, если она еще раз заведет об этом речь, я залезу на крышу, какой я ни есть пьяный, заберусь на самую верхотуру и завою в голос. Раньше за мной такого не водилось.
Феба. Тогда платили шесть пенсов в неделю.
Фрэнк. Оставь ее в покое, старый дурень. Встряхнись, мама, у нас праздник.
Феба. Я с Джин разговариваю.
Арчи. Я вижу. А почему нам всем не поговорить с Джин? Но так уж часто мы ее видим. Фрэнк, поговори с Джин.
Фрэнк. Папа… (Переживая за Фебу, глазами показывает на нее, но Арчи, настроившийся на веселье, не понимает, что момент для этого неподходящий.)
Арчи. Выпьем для начала. Если хотите, чтобы я был дипломатичным и вел себя тактично, дайте мне выпить.
Феба. Надо было шесть пенсов в неделю платить за учение, а у матери не всегда хватало.
Арчи. Мы живем в государстве благоденствия, моя душечка. Никто не нуждается, никто не бедствует, всем всего хватает.
Феба. Я уборщицей в столовую пошла за…
Арчи. Всем хорошо. Нашему Мику хорошо. Биллу хорошо. Его даже ни разу не засадили в тюрьму поганые арабы. Фрэнку хорошо — он больше не будет маяться в бойлерной, верно, малыш?
Фрэнк. Хорошо бы вы оба заткнулись.
Арчи. И Джин хорошо. Она помирится с Грэмом и позабудет про старую дуру Трафальгарскую площадь и премьер-министра, похожего на соседского пса. Прошу, моя милая. (Предлагает стакан Фебе.)
Феба. Ничего ты не понимаешь.
Арчи. Все знаю, все понимаю. В свои двенадцать лет Феба мыла пол в столовой, где обедали пятьсот ребят, правильно?
Феба. Отстань.
Арчи. Что, не так? Да вы знаете, хоть один из вас знает, сколько раз я слышал эту историю про пятьсот ребят и пол в столовой?
Фрэнк. Да помолчи же.
Арчи. Ладно, сынок, я помолчу. Передай Джин. Похоже, что она уже готова хлопнуть. (Поднимается и передает стакан Джин. Продолжает стоять у стула спереди слева.)
Джин. Я готова.
Фрэнк. Тебя давно не было. Тут каждый вечер пьянка.
Арчи. А знаешь почему? Не знаешь? Потому что все мы неудачники и отбросы общества. Пьяницы, маньяки, ненормальные, чокнутые — все до одного. А что, о наших проблемах и не слыхивал никто, мы словно персонажи из пьесы, которой никто не верит. О таких сочиняют анекдоты, настолько мы оторваны от остального мира, от человеческого существования. Но мы и не смешны даже. Только тоску наводим. И все потому, что мы какой-то неведомой породы. Ни к чему не приспособленные. Ни в чем не преуспевшие. Всем на свете помеха, только и делаем, что поднимаем бог знает какой шум, когда за что-нибудь беремся. И еще заставляем других вникать в наши глупые, жалкие, мелкие хлопоты. Вроде этой несчастной, горластой старухи. Только посмотрите на нее. Ну, что в ней общего с такими, как вы? Образованными и интеллектуальными? Она пьяна, и ее оглушенный, неразвитый и нетренированный мозг работает как бешеный, сам по себе, без моей помощи, и она еще заставит нас выслушивать тоскливые и неприятные истории, которые уже сидят у нас в печенке. Она стареет и потому озабочена, сможет ли кто-нибудь содержать ее, когда работать станет не под силу. Она боится кончить свой жизненный путь в гробу на чужом столе где-нибудь в Гейтсхеде или Хартлпуле.
