[Яой] Система [Спаси-Себя-Сам] для Главного Злодея/ The Scum Villain’s [Self-Saving] System - Мосян Тунсю

Однако в какой-то момент, утратив бдительность, Шэнь Цинцю… попривык к этой навязчивости, что ли? И теперь, когда Ло Бинхэ возлежит прямо на нем, он даже не находит это столь уж невыносимым…

Как он вообще до этого дошел? Это уж явно чересчур!

— Раз ты сам это сознаешь, — суховато бросил в ответ Шэнь Цинцю, — отчего же не пытаешься себя сдержать?

— Что ж, учитель не раз отворачивался от меня прежде, — покаянно признал Ло Бинхэ. — Так что, если я надоел учителю — так тому и быть.

При этих словах сердце Шэнь Цинцю невольно сжалось.

Насколько же Ло Бинхэ должен быть к нему привязан, чтобы сказать такое?

После всего, что ему довелось вынести за годы ученичества у оригинального Шэнь Цинцю, стоило проявить к нему каплю доброты — и он готов в одночасье забыть все обиды и мучения, без малейших колебаний задвинув их в самый дальний угол.

Нечаянно разбив это хрустальное сердце, Шэнь Цинцю, словно молодая жена, склеил осколок к осколку этот хрупкий сосуд, наполнив его надеждой, лишь чтобы снова разбить — и вновь склеивать, до бесконечности…

— Всякий раз, когда я видел учителя рядом с другими на хребте Цанцюн, он так счастливо улыбался — оттого я думал, что он совсем по мне не скучает…

«Знал бы ты, что лорд Шэнь так привык носить маску бесстрастной невозмутимости, что это вошло в привычку — в особенности когда он находился на хребте Цанцюн, — мысленно посетовал Шэнь Цинцю. — Едва ли это было полноценной улыбкой — скорее просто выражением благосклонной доброжелательности. А если даже и улыбка — то она, растягивая губы, не затрагивала душу, не давая остальным разглядеть то, что крылось за ней. Как бы то ни было, всё это — сплошная фальшь; неужели ты и вправду не способен отличить притворную улыбку от искренне счастливой?»

— Ерунда, — только и вымолвил он вслух.

— Это верно, что учитель никогда не дает воли чувствам, — признал Ло Бинхэ. — Но я всегда знаю, когда в глубине души он улыбается.

«Лежа на мне пластом, ведешь себя, будто избалованная девчонка, строящая глазки, играя с прядью волос! — возмутился про себя Шэнь Цинцю. — Ты что, школьница?»

— Заноза в заднице [1] — вот что ты такое, — закатил он глаза.

— Я не хочу быть занозой, — запротестовал Ло Бинхэ.

Шэнь Цинцю двинул его по руке, которую ученик запустил было в его волосы, словно прихлопывая комара:

— Ну и чего ты от меня добиваешься? Кому, по-твоему, этот учитель улыбался?

Он успел многократно пожалеть, что задал этот вопрос, шлёпая ученика по руке при каждом слове, пока тот, не переводя дыхания, перечислял:

— Многим — Лю… то есть, шишу Лю, главе школы Юэ, Шан Цинхуа, Мин Фаню, с шицзе Нин, тем людям с пиков Сяньшу, Ваньцзянь, Цяньцао, Цюндин, Байчжань, стражам ворот, подметальщикам лестницы…

Подумать только: подметальщиков со стражами — и тех не выпустил из внимания! Похоже, все обитатели хребта Цанцюн без исключения удостоились первоклассного выдержанного ароматизированного уксуса от ведущего производителя Царства демонов!

— Когда ты называешь Лю Цингэ «шишу», я не слышу искренности в твоем голосе, — не преминул заметить Шэнь Цинцю.

— Зато когда он зовет меня «неблагодарным ублюдком» или «белоглазым волком [2]», искренности в его голосе хоть отбавляй, — огрызнулся Ло Бинхэ.

Тут Шэнь Цинцю поневоле рассмеялся и, подхватив валяющийся у лежанки веер, стукнул им Ло Бинхэ по голове.

— И что же, скажешь, что он неправ? Кто ты после того, как наложил на учителя свои волчьи лапы без спроса, как не зверёныш?

Слова сами собой сорвались с его губ, прежде чем он понял, что сам того не заметив, перешёл границы благопристойности — в конце фразы он и вовсе позволил себе полуулыбку, которую иначе как фривольной не назовешь.

Когда Ло Бинхэ заметил это, глядя на учителя сверху вниз, он, не в силах противостоять разгоревшемуся в сердце и животе неистовому пламени, бессознательно засунул колено между ног Шэнь Цинцю, но тут же, опомнившись, подставил учителю макушку, чтобы тот молотил его по голове веером, сколько вздумается, лишь бы не сбрасывал его с лежанки.

— Пусть я и зверёныш, — признал он, — но только для учителя. Больше никто не имеет права называть меня так.

При этих словах Шэнь Цинцю охватило чувство, будто его заставили выпить целый цзинь [3] сладкого до тошноты морса из чернослива. Он с такой силой сжал веер, что тот едва не переломился напополам, и ткнул им в грудь Ло Бинхэ:

— А ну поднимайся!

Шэнь Цинцю не собирался вести речь о серьезных вещах в подобном положении — это ж кто знает, до чего может довести подобный разговор! Хоть Ло Бинхэ был не в восторге от подобного приказа, он нехотя сполз с учителя и пристроился на другом конце лежанки.

После пятидневного постельного режима старая поясница Шэнь Цинцю едва держалась, но он сумел выпрямиться, принимая чинную позу. Сам он полагал, что являет собой яркий образ старого ворчуна, хватающегося за спину с гримасой боли на лице, но постороннему взору представала совершенно иная картина: растрепанные волосы, одежда в беспорядке, верхнее платье сползло, а ворот нижнего — перекосился, открывая полоску бледного плеча, горло и ключицы выставлены на всеобщее обозрение, на щеках еще не выцвел румянец от недавних упражнений на лежанке — вкупе со всем этим то, как он, морщась, потирал поясницу, неизбежно вызвало бы не самые благопристойные образы в сознании любого, наделенного хотя бы толикой воображения.

При виде того, как учитель хмурится от боли, Ло Бинхэ тотчас подполз к нему, принимаясь массировать спину.

— Вот славно, — удовлетворенно крякнул Шэнь Цинцю. — Как предупредительно с твоей стороны.

— Учитель еще не ведает, насколько предупредительным [4] я могу быть, — радостно отозвался Ло Бинхэ.

«Кое-кто напрашивается на похвалу», — вздохнул про себя Шэнь Цинцю.

— Если во время противостояния с Тяньлан-цзюнем вам понадобится моя помощь, — продолжил Ло Бинхэ, — прошу, зовите меня не задумываясь.

Шэнь Цинцю намеренно не упоминал его отца, дабы не расстраивать ученика почем зря, и уж никак не ожидал, что тот сам поднимет эту тему. Поколебавшись, он все же осторожно бросил:

— Твой отец…

— У