Анхелес Мастретта - Возроди во мне жизнь
— Да здравствует Кампос!
Мы вернулись в Пуэблу. Андрес выглядел, как мокрая курица. Я старалась с ним не заговаривать: все равно ничего, кроме злобного ворчания и проклятий, я бы не услышала. Но однажды утром, как всегда, просмотрев «Аванте», Андрес несколько взбодрился, настроение у него явно улучшилось. Едва он, весело насвистывая, вышел из дома, я тут же схватила газету. Любопытство одолевало меня сильнее, чем когда-либо. Я не поняла, что ему так понравилось. Газета пестрела обвинениями, направленными против него и его кума. Журналистская братия хором утверждала, что хваленый кандидат в президенты, как и губернатор, замешан в преступлениях, совершенных в Атенсинго и Атлиско, что у него есть дом неподалеку от проныры Хайса, построенный на земле, принадлежавшей крестьянам, что Родольфо и Андрес вместе с Хайсом украли государственные деньги и что у них на счетах в американских банках больше шести миллионов песо.
Статья заканчивалась утверждением, что кандидат и его сообщник-губернатор виновны в многочисленных убийствах, хотя свидетели и боятся говорить.
В скором времени «Аванте» объявила о внезапном исчезновении своего директора, дона Хуана Сориано, взывая к общественности и требуя правосудия. Несколько дней спустя тело нашли на гасиенде в Полокстле, неподалеку от Сан-Мартина. Все мексиканские газеты взорвались протестами, обвиняя в убийстве губернатора Асенсио. Я была свидетелем интервью, которое Андрес давал корреспонденту «Эксельсиора», он поспешил заверить, что уже оповестил Сенат республики о том, что решил взять дело в свои руки и восстановить справедливость.
В следующее воскресенье Родольфо вновь появился в нашем доме в Пуэбле. Я как раз сидела во дворе напротив двери и видела, как он не спеша вошел.
— Как поживаешь, кумушка? — спросил он, целуя меня в щеку. — А как твой муж?
Я провела его в сад. Андрес в это время находился в бильярдной, обыгрывал Октавио. Марсела вела счет, болея, естественно, за брата, хотя оба понимали, что с Андресом ему не тягаться.
— Привет, кум, — произнес Родольфо с незнакомой твердостью в голосе.
— Привет, — ответил Андрес, делая шаг навстречу. Кумовья дружески обнялись.
— И что теперь? — спросила я Андреса, когда Родольфо ушел.
— Вот теперь он станет президентом.
До сих пор помню, как прошел остаток этого года, и ощущение охватившего меня водоворота. Андрес назначил меня своим представителем. Теперь мы все время проводили вместе — митинги, совещания и прочие мероприятия, которыми я по горло сыта до сих пор.
Я купила дом в Лас-Ломас. Он находился в полном моем распоряжении. Дети и Андрес всю неделю проводили в Пуэбле, а по выходным приезжали только Октавио и Марсела — якобы для того, чтобы повидаться со мной.
— Катин, можно поставить в моей комнате вместо двух отдельных кроватей одну большую? — спросила однажды Марсела.
Разумеется, я согласилась. С той минуты и по сей день они так и спят на этой кровати.
Сначала Андрес все пытался выдать Марселу замуж. Но Октавио всякий раз так умолял меня отвадить очередного жениха, а я так старалась ему помочь, что в конце концов Андрес обо всем догадался и напрямую спросил:
— Так ты тоже считаешь, что они будут отличной парой? — и громко расхохотался.
После съезда партии Фито официально объявили кандидатом, и мы отправились в тур по стране. Первой мы посетили Гвадалахару. Там, в парке, Фито произнес речь, в которой вещал о семейных ценностях и о том, что дети должны почитать родителей.
В эти минуты он был похож скорее на священника, чем на кандидата. Мы с Марселой и Октавио откровенно хихикали, подталкивая друг друга локтями и перемигиваясь, когда его речь начинала звучать слишком уж пафосно. Я была всей душой благодарна им за то, что они поехали со мной. Они не только составили мне компанию, но и помогали развеять злость, которую у меня вызывал Тюфяк. Как-то посреди ночи он прислал за мной военный эскорт из Государственной службы безопасности, начальник которой держался с ним так, словно он уже был президентом. Я не знала, что и делать, ведь я не жаждала хороводиться с Фито. Даже стань он президентом всего мира, я нипочем не пожелала бы иметь с ним дело.
Как-то он вызвал меня к себе днем, чтобы я ознакомилась с его биографией, а также с биографией Андреса, которые сторонники Браво опубликовали чуть ли не в каждой газете — начиная с того, что Фито когда-то служил почтальоном, затем рассказывалось об их пребывании в тюрьме Цитадели, и, наконец, упоминалось письмо Хайса в правительственные органы своей страны, где он заявлял, что вместе с «этими парнями, Асенсио и Кампосом» защищает в Пуэбле интересы американцев. Заканчивалась статья внушительным списком весьма оригинальных семейных преступлений.
— Не расстраивайся, — сказала я. — Андреса совершенно не волнует, какими средствами будет обеспечен успех кампании. В любом случае, ты ведь хочешь победить, так?
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной на демонстрацию, — заявил он, встряхнув головой.
На следующий день он прислал за мной шофера. Тот протянул мне букет цветов, к которому была приложена визитная карточка с надписью: «Пожелай мне удачи в день 1 мая».
Мы наблюдали демонстрацию в День трудящихся с балкона одного из зданий профсоюза в Мадеро. Альваро Кордера, изящный и утонченный, стоял рядом с Фито — упитанным, круглолицым и с самодовольной улыбкой на губах. Поначалу все шло хорошо — пока на улице не появилась колонна железнодорожников, которые принялись кричать «Да здравствует Браво!» и швырять гнилые апельсины в сторону нашего балкона. Я думала, Родольфо придет в ярость, но он держался столь невозмутимо, что мне стало даже скучно. А он по-прежнему стоял рядом с Кордерой, всем своим видом излучая торжественность и не теряя прежней улыбки.
Один апельсин долетел до балкона и размазался по моей юбке — на мне как раз было платье из светлого шелка. Отдавая должное невозмутимости Родольфо, я решила вести себя так же: не двигаться с места, мило улыбаться — одним словом, держаться так, будто ничего не случилось. Когда демонстрация закончилась, Фито спросил у Кордеры, не находит ли он, что я вела себя, как мудрая королева, и Кордера преспокойно с ним согласился.
— София нипочем бы такого не пережила! — не унимался Фито. — Как удачно Андрес выбрал себе жену! Ты поистине смелая женщина! — продолжал он, когда мы на машине возвращались домой.
Он проводил меня до самых дверей и на прощание расцеловал руки и испачканную юбку.
«Интересно, он сам пишет речи? — думала я, поднимаясь по лестнице к себе в спальню. — А впрочем, такой напыщенный тип вполне мог бы посвятить себя написанию речей».
Вечером позвонил Андрес, чтобы меня поблагодарить. От него я тоже получила свою долю восхвалений.
— Ты прошла боевое крещение, — сказал он. — И превосходно усвоила уроки. Теперь ты можешь посвятить себя политике. Могла бы поддерживать меня, как сегодня поддержала Тюфяка.
Я представила его сидящим за письменным столом, заваленным бумагами, которых он никогда не читал. Как наяву видела его улыбку, слышала раскаты смеха. Тогда мне еще многое в нем нравилось.
— Когда ты приедешь? — спросила я.
— Возвращайся завтра сама, через пять дней приезжает президент Агирре.
И я вернулась домой. Встреча президента прошла идеально. Тысячи детей в национальных костюмах прошли перед нами безупречно ровными разноцветными колоннами. Агирре сердечно поблагодарил Андреса за теплый прием. Донья Лупе отправилась со мной в приют и пожертвовала изрядную сумму на завтраки, которой должно было хватить на ближайшие полгода. Затем мы на машине отправились в горы. Там Андрес объявил индейцам, что они могут попросить президента обо всем, чего пожелают, и мы весь день выслушивали их просьбы. Около восьми часов я предложила донье Лупе поужинать булочками и кофе с молоком. Когда около одиннадцати мы вернулись, ее муж все еще терпеливо выслушивал бесконечные просьбы индейцев. Андрес был тут же — весьма довольный, с неизменной сигарой в зубах. Мы с доньей Лупе отправились спать. Генерал вошел в комнату только в четыре часа утра.
— Этот козел поистине неутомим, — проворчал он, заваливаясь на кровать и обнимая меня. — А я совсем забыл, как ты великолепна...
— Видимо, не настолько, как та старуха, с которой ты забавляешься, — ответила я.
— Не болтай чепухи, Катин. Если ты такая умная, то должна понимать, что иногда лучше помалкивать.
— Что чувствуют президенты, когда подходит к концу их срок? — спросила я. — Бедный генерал Агирре.
— Я не говорил тебе, что ты слишком добра? — ответил он.
Глава 10
Биби была немного моложе меня. Когда мы с ней познакомились, она была замужем за доктором, чего как будто стыдилась. Когда ее спрашивали, сколько он зарабатывает, она отвечала, что в зависимости от того, сколько попросит. Ее муж был хорошим врачом, лечившим детей от простуды и расстройства желудка, а их матерей — от чрезмерного беспокойства. Однажды Верания подавилась карамелькой и стала задыхаться, и я побежала к нему. Я испугалась, что моя девочка умрет; в ушах у меня уже звучали крики генерала, называющего меня убийцей.
