Анхелес Мастретта - Возроди во мне жизнь
Никогда не забуду, как его объявили кандидатом в президенты, это случилось как раз в тот день, когда в страну прибыл Тайрон Пауэр [9].
Моника отправилась в аэропорт его встречать. Мы поехали вместе с ней, потому что как раз в этот день Андрес решил нанести Чофи визит вежливости. Моника предвкушала, как встретит Тайрона Пауэра у трапа самолета, но когда мы прибыли в аэропорт, оказалось, что там уже собралась целая толпа женщин, имеющих такие же планы.
Поскольку ее муж уже давно был тяжело болен, в последние годы она была вынуждена подавлять свои телесные желания, занимаясь нарядами и делами. И вот теперь, при виде Тайрона Пауэра, все ее желания изверглись наружу, словно лава из жерла вулкана. Бросив меня возле стойки регистрации, она ринулась в толпу ожидающих женщин, расталкивая их локтями.
Спустя две минуты она уже вовсю наседала на беднягу.
— Тайрон! — вопила она. — Я пересмотрела все твои фильмы!
Пробившись наконец сквозь толпу, она поцеловала его в щеку, и он в ответ улыбнулся вымученно-кукольной улыбкой. Потом ему было уже не до улыбок: пришлось покидать аэропорт в сопровождении двух пожарных машин и одной полицейской. Поклонницы вырвали у него из рук чемодан и оторвали пуговицу на рубашке. Когда я снова его увидела, его подняли в воздух два пожарника. Волосы у него были растрепаны, на одной ноге не хватало ботинка.
У Моники было лицо довольной кошки, которая дорвалась наконец до сливок. Никогда прежде я не встречала человека, которому так мало нужно для счастья.
Из аэропорта мы поехали в дом Чофи. Мы обнаружили ее тщательно одетой, что довольно странно, поскольку почти всегда она встречала нас в халате и тапочках. Теперь же она была в темном платье и строго причесана. Она выглядела так элегантно, насколько от нее вообще можно было ожидать, и мне кажется, Моника несколько преувеличила, заметив, что бриллианты, которые болтаются у Чофи между сисек, слишком велики, чтобы носить их днем.
Она сидела в кресле эпохи Людовика XV, держа в руках несколько фотографий.
Когда Чофи пригласила нас в гости, я догадывалась, что она хочет чем-то похвастаться, но не знала, чем именно. Я спросила об этом одного из оставшихся с нами фотографов, и тот рассказал, что Мартин Сьенфуэгос, губернатор Табаско, заключил договор чуть ли не со всеми политиками страны о поддержке на выборах кандидатуры Родольфо Кампоса.
Чофи сияла, как начищенная кастрюля, с гордостью показывала пуговицы с изображением ее мужа, их только что доставили с американской фабрики, и прожужжала все уши разговорами о комитетах в поддержку генерала Кампоса, которые уже начинали формироваться по всей стране.
Думаю, Андрес все это уже знал, поэтому он и велел мне навестить Чофи и держать себя так, словно она — первая дама королевского двора. Тихо закипая от ярости на мужа, я с безмятежной улыбкой слушала излияния Чофи и, когда она наконец закончила, поздравила ее и осведомилась, можем ли мы в ближайшее время приехать к ней в гости вместе с Андресом, которому сегодня неотложные дела помешали обнять своего кума. После этого я поспешила с ней распрощаться, отговорившись тем, что хочу успеть засветло вернуться в Пуэблу.
— Итак, нам предстоит целых шесть лет такой вот тоски, — сказала Моника, стоя в дверях. — Какой ужас! Несварение — и то лучше.
Потом мы с ней отправились пообедать в «Тампико». Моника флиртовала со всеми мужчинами, сидевшими за соседними столиками; в конце обеда официант принес нам бутылку шампанского, которую мы вовсе не заказывали, вместе с оплаченным счетом и двумя розами, к которым была приложена визитная карточка с надписью: «С искренним восхищением от Матео Подана и Франсиско Бальдераса».
Я огляделась и увидела Бальдераса — министра сельского хозяйства, он несколько раз у нас обедал. Он сидел неподалеку, за столиком на двоих, в компании незнакомого мужчины с орлиным носом и глубоко посаженными глазами. Судя по всему, это и был Матео Подан — журналист, которого Андрес ненавидел лютой ненавистью.
— Так ты говоришь, тот, что справа, тоже хочет стать президентом? — спросила Моника. — Извини, подруга, но я ставлю на него.
В конце концов оба пересели за наш столик. У Матео Подана оказался острый и злой язык; ничуть не смущаясь, он стал поливать грязью нашего кума Кампоса, как если бы я была Долорес дель Рио [10] или кем-то еще, но только не супругой Андреса Асенсио. Бальдерас же был очарован Моникой и в конце концов попросил у нее адрес и всё такое прочее.
Только к семи часам вечера мы покинули ресторан. В результате мы вернулись в Пуэблу так поздно, что с мужем Моники едва не случился инфаркт, а мой собственный был уже в курсе всего; он знал даже о том, что мне понравились руки Подана с длинными пальцами.
— Кто тебе разрешал строить ему глазки? — спросил он, когда я в первом часу ночи, беспечно напевая, вошла в нашу спальню.
— Я разрешила, — ответила я с таким спокойствием, что он невольно рассмеялся, а потом начал орать и остановился, только когда я уже натянула ночную рубашку и заявила:
— Ну, не драматизируй. Или ты и в самом деле веришь, что Тюфяк может быть президентом? Не стоит класть все яйца в одну корзину. И прошу, избавь меня от этих телохранителей. Они не стоят своего жалованья. В любом случае, я играю на твоей стороне, и ты это знаешь.
В начале следующего года стало понятно, что Родольфо непременно выставит свою кандидатуру, особенно после убийства генерала Нарваэса. По словам Андреса, этот «тупица и придурок» ничего другого и не заслуживал. Иначе разве пришло бы ему в голову затевать военный переворот?
Родольфо, как министр обороны, отдал военным приказ проявить милосердие к заключенным и принять капитуляцию мятежников, сложивших оружие. Потом отказался от своих слов, чтобы его не обвинили в попытке приобрести тем самым сторонников.
— Этот козел просто спятил! — в сердцах бросил Андрес. — Нельзя усидеть на двух стульях!
К тому времени он окончательно пришел к выводу, что в президенты кум не годится. Тогда он решил наладить отношения с Бальдерасом, и мы стали приглашать его на ужины вместе с Моникой. Кроме него, мы приглашали также Флореса Плиего и весь Кабинет министров — по одному. Но было поздно: Родольфо успел сделаться слишком популярным. На выборах в Веракрусе двадцать четыре губернатора проголосовали в его пользу, и Андрес вынужден был туда поехать. Он рвал и метал, как говорили, но все же поехал. В стенах нашей спальни он материл своего кума, а за ее пределами — поздравлял его с успехом. С этой минуты он возненавидел Мартина Сьенфуэгоса. Он не выносил, что тот рьяно занялся выборами, при этом не посоветовавшись с ним, лишь сообщил о свершившемся факте. Что еще хуже, сам Родольфо стал считать Сьенфуэгоса своим другом и перестал советоваться с Андресом, как раньше.
Лишь после создания Революционного комитета национального возрождения, который выдвинул на пост президента генерала Браво, Фито вдруг вспомнил, что у него есть очень умный кум и даже навестил нас в Пуэбле, чтобы поговорить с ним.
В это время в город прибыл полковник Фульхенсио Батиста, только что пришедший к власти на Кубе. Они с Родольфо получили приглашение позавтракать в нашем доме.
— Знаешь, когда этот герой кубинской демократии отойдет от власти? — спросил у меня Андрес, едва они вышли за дверь. — Никогда. Если этого козла никто не пристрелит, он проторчит у власти еще добрых сорок лет.
Я попыталась обернуть все в шутку, сказав, что такое вполне можно устроить и в Мексике.
— Разумеется, я бы не возражал, — ответил он. — И тогда не видать президентского кресла ни этому козлу Фито, ни его дружку Сьенфуэгосу. Но меня не привлекает перспектива провести ближайшие шесть лет в этом бардаке, предпочитаю выстроить прочный плацдарм, и тогда уж сам буду дергать за ниточки шута-президента.
Он делал все, чтобы напугать сторонников его кума. Как-то вечером, во время игры в домино, он вновь обозвал его тупицей и заявил, что президентом ему не бывать. Три дня спустя состоялась встреча губернаторов, выдвигающих кандидатуру Кампоса на пост президента. Андрес, вместо того, чтобы отправиться на пленум, проходивший в кинотеатре «Регис», пришел на обед, устроенный Бальдерасом для работников прессы, где заявил, что нечего даже надеяться, будто в нашей стране возможны демократические выборы, ибо он не сомневается, что губернаторы подтасовали результаты голосования.
Несколько дней спустя рабочие из профсоюза решили поддержать Фито; митинг на стадионе в Мехико закончился выступлением крестьян, бросающих в воздух шляпы с криками:
— Да здравствует Кампос!
Мы вернулись в Пуэблу. Андрес выглядел, как мокрая курица. Я старалась с ним не заговаривать: все равно ничего, кроме злобного ворчания и проклятий, я бы не услышала. Но однажды утром, как всегда, просмотрев «Аванте», Андрес несколько взбодрился, настроение у него явно улучшилось. Едва он, весело насвистывая, вышел из дома, я тут же схватила газету. Любопытство одолевало меня сильнее, чем когда-либо. Я не поняла, что ему так понравилось. Газета пестрела обвинениями, направленными против него и его кума. Журналистская братия хором утверждала, что хваленый кандидат в президенты, как и губернатор, замешан в преступлениях, совершенных в Атенсинго и Атлиско, что у него есть дом неподалеку от проныры Хайса, построенный на земле, принадлежавшей крестьянам, что Родольфо и Андрес вместе с Хайсом украли государственные деньги и что у них на счетах в американских банках больше шести миллионов песо.
