Стивен Кинг - Дорожные работы
На самом деле его звали совсем не Джонни. Его настоящее имя – Кори Эверетт Уокер. Он видел его на достаточном количестве путевых листов, чтобы прекрасно его знать. Но даже двадцать лет назад все вокруг называли его Джонни. Его жена умерла во время туристического путешествия по Вермонту в 1956 году. С тех пор он жил вместе со своим братом, водителем грузовика городской санитарной службы. В «Блу Риббон» десятки рабочих называли Рона у него за спиной длинноватой кличкой «Каменные яйца», но Джонни был единственным, кто позволял называть его так в лицо, и ему это сходило с рук.
Он подумал, что если Джонни умрет, то он окажется ветераном прачечной, проработавшим в ней дольше всех. Надо же, продержался до двадцатой рекордной годовщины. Ну, разве не забавно, а, Фред?
Фред так не думал.
Брат Джонни сидел в комнате ожидания приемного отделения. Это был высокий человек, похожий на Джонни, с ярким цветом лица, в рабочей одежде оливкового цвета и черной холщовой куртке. Он вертел в руках оливковую шапочку и сосредоточенно смотрел в пол. Услышав звук шагов, он поднял на него глаза.
– Вы из прачечной? – спросил он.
– Да, а вы… – Он не ожидал, что имя всплывет у него в памяти, но, тем не менее, это произошло. – Вас зовут Арни, верно?
– Да, Арни Уокер. – Он медленно покачал головой. – Не знаю, чего и ожидать, мистер?..
– Доуз.
– Просто не знаю, мистер Доуз. Я видел его, когда его осматривали. Такое чувство, что его здорово помяло. Он уже не мальчишка. Хреновое положение, ничего не скажешь.
– Мне очень жаль, – сказал он.
– Перекресток этот паршивый. Тот парень ни в чем не виноват. Его машину просто повело по мокрому снегу. Я его ни в чем не виню. Говорят, он сломал себе нос, и все. Больше ни одной царапины. Странно иногда получается, верно?
– Да.
– Помню, как-то раз я вел большой грузовик в Хемингуэй, это было в самом начале шестидесятых, а ехал я по Индианскому шоссе… Дверь на улицу открылась, и вошел священник. Он потопал ногами, чтобы стряхнуть снег, а потом заторопился вдоль по коридору, едва ли не бегом. Арни Уокер увидел его, и глаза его расширились, а потом приняли остекленелое выражение, которое бывает у людей во время сильного шока. Он шумно втянул воздух и попытался встать. Он положил руку Арни на плечо и удержал его.
– Господи! – закричал Арни. – Вы видели, он нес с собой дарохранительницу? Он собирается свершить над ним последние обряды… Может быть, он уже мертв. Джонни…
В комнате ожидания были и другие люди: подросток со сломанной рукой, пожилая женщина, нога которой была забинтована эластичным бинтом, мужчина с гигантской повязкой, намотанной на большой палец. Они посмотрели на Арни, а потом стыдливо уткнулись в свои журналы.
– Давай, успокойся, – произнес он бессмысленно.
– Пустите меня, – сказал Арни. – Я должен на него посмотреть.
– Послушай…
– Пустите меня!
Он отпустил его. Арни Уокер завернул за угол и скрылся из виду, вслед за священником. Он остался сидеть на пластиковом стуле, размышляя, что же ему делать. Он посмотрел на пол, затоптанный грязными следами. Потом он посмотрел на пост медсестры, где женщина сидела у пульта. Потом он поглядел в окно и убедился в том, что снег совсем перестал.
Из коридора, оттуда, где были расположены палаты для осмотра поступающих больных, донесся приглушенный, рыдающий крик.
Все подняли глаза, и у всех на лицах появилось одно и то же болезненное выражение.
Раздался еще один крик, за которым последовал лающий горестный плач.
Все вновь уставились в свои журналы. Подросток со сломанной рукой громко сглотнул слюну, и этот звук прозвучал неожиданно отчетливо.
Он поднялся и быстро вышел, не оглядываясь.
В прачечной все рабочие окружили его, и Рон Стоун их не останавливал.
– Я не знаю, – ответил он им. – Я так и не выяснил, жив он еще или уже умер. Вы все услышите сами. А я ничего не знаю.
Он взбежал вверх по лестнице, ощущая внутри какую-то странную пустоту и безразличие.
– Мистер Доуз, вам что-нибудь удалось узнать о Джонни? – спросила у него Филлис. Впервые он обратил внимание на то, что Филлис, несмотря на умело подкрашенные синькой волосы, выглядит сильно постаревшей.
– Он очень плох, – сказал он. – Священник пришел, чтобы свершить над ним последние обряды.
– О, Господи, какой кошмар! И надо же такому случиться незадолго до Рождества.
– Кто-нибудь ездил на место аварии, чтобы подобрать уцелевший груз?
Она посмотрела на него с некоторым упреком.
– Том послал туда Гарри Джонса. Он вернулся с грузом около пяти минут назад.
– Хорошо, – сказал он. Но ничего хорошего не было. Все было просто отвратительно. Он подумал было спуститься в мойку и засыпать в стиральные машины столько «Гексолита», чтобы можно было сжечь все белье – когда отжимка закончится и Поллак откроет машины, там останутся лишь небольшие кучки серого пуха. Вот это было бы действительно хорошо.
Филлис что-то сказала, но он пропустил это мимо ушей.
– Что? Я не расслышал, извините.
– Я говорю: звонил мистер Орднер. Он просил, чтобы вы немедленно ему перезвонили, как только появитесь. А еще звонил какой-то человек по имени Гарольд Свиннертон. Говорил, что какие-то патроны уже поступили.
– Гарольд? – переспросил он. Потом он вспомнил. «Оружейный магазин „Харви“. Вот только Харви давно уже мертв, как дверной гвоздь. – Да, хорошо.
Он прошел в свой кабинет и закрыл дверь. Табличка на столе по-прежнему сообщала:
ПОДУМАЙ!
Это может оказаться для тебя внове.
Он взял ее со стола и бросил в корзину для бумаг. Он сел за стол, достал из коробки всю свежую корреспонденцию и отправил ее вслед за табличкой, не читая. Потом он выдержал паузу и оглядел кабинет. Слева от него на стене висели два диплома в рамке – один из колледжа, другой из Прачечного Института, который он посещал летом шестьдесят девятого и семидесятого года. Позади него висела большая увеличенная фотография, на которой он и Рэй Таркингтон пожимали друг другу руки на стоянке «Блу Риббон», только что заново заасфальтированной. Оба они улыбались. На заднем плане виднелась прачечная, три грузовика стояли задом к грузовому подъезду, дымовая труба все еще выглядела белой и очень чистой.
Он занимал этот кабинет с шестьдесят седьмого года, в течение шести лет. Стало быть, он вселился в него еще до Вудстока, еще до штата Кент, еще до прихода Никсона к власти. Годы его жизни миновали в этих четырех стенах. Миллионы вдохов и выдохов, миллионы биений сердца. Он снова огляделся вокруг, стараясь определить, чувствует ли он хоть что-нибудь.
Он чувствовал легкую грусть. И больше ничего. Ровным счетом ничего.
Он расчистил свой письменный стол, вышвырнул в мусорную корзину личные бумаги и личные бухгалтерские книги. Он написал свое заявление об увольнении (на обратной стороне отпечатанного на машинке листка с составом моющей смеси) и положил его в один из конвертов, которые обычно использовались для переписки с клиентами. Оставил он только вещи не личного характера – скрепки, клейкую ленту, толстую чековую книжку, скрепленную резинкой пачку незаполненных путевых листов и тому подобное.
Потом он встал со стула, снял со стены дипломы и тоже швырнул их в мусорную корзину. Стекло, покрывавшее диплом Прачечного Института, разлетелось на кусочки. Прямоугольники на тех местах, где все эти годы висели дипломы, были немного ярче, и это было все.
Зазвонил телефон, и он поднял трубку, ожидая услышать на другом конце голос Орднера. Но это оказался Рон Стоун. Он звонил снизу.
– Барт?
– Слушаю.
– Джонни умер полчаса назад. Похоже, у него даже не было шанса выкарабкаться.
– Мне ужасно жаль. Пожалуй, я отдам распоряжение о конце работы на сегодня.
Рон вздохнул.
– Да, пожалуй, так было бы лучше всего. Но ты уверен, что наши гребаные боссы тебе потом не накостыляют?
– Я больше не работаю на гребаных боссов. Я только что написал заявление об увольнении. – Ну вот, все. Теперь это стало фактом.
На том конце линии воцарилось мертвое молчание. Ему даже был слышен отдаленный гул стиральных машин и шипение гладильного пресса. Каток – так они его называли, очевидно думая о том, что случится с человеком, если его затянет внутрь.
– Я, наверно, тебя неправильно расслышал, – сказал, наконец, Рон. – Мне показалось, что ты сказал…
– Ты все правильно расслышал, Рон. Я ухожу. Было очень приятно работать с тобой, с Томом и даже с Винни, во всяком случае, когда ему удавалось держать язык за зубами. Но все кончилось.
– Эй, послушай меня, Барт. Не принимай все это так близко к сердцу. Я знаю, что этот случай произвел на тебя угнетающее впечатление, ты расстроился…
– Это не из-за Джонни, – перебил он, сам не зная, правда это или нет.
Может быть, если бы не этот случай, он еще бы сумел собраться и сделать усилие, чтобы спасти себя, спасти свою благополучную жизнь, которая текла под защитным колпаком рутины в течение последних двадцати лет. Но когда священник быстро прошел мимо них по коридору, едва ли не сбиваясь на бег, торопясь к тому месту, где лежал умирающий или уже умерший Джонни, и когда у Арни Уокера вырвался из глотки этот необычный, хриплый, скулящий стон, он перестал бороться. Это похоже на то, как ведешь машину в гололед, и ее заносит, а ты все крутишь руль, и думаешь, что еще можешь восстановить контроль, или убеждаешь себя, что думаешь, а потом просто отпускаешь руль, закрываешь глаза и ждешь.
