Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Если он в чем и был сейчас уверен, так только в том, что не хочет больше находиться в этом богом забытом месте ни минуты. Откопав под грудой одежды на полу свою единственную куртку — унылые обноски из секондхенда, — он вышел на улицу, удачно избежав встречи с обоими родителями, беззвучно затаившимися где-то в недрах дома.

До Рождества оставалось всего ничего, и Новый год неуклонно приближался с каждым чуть заметным удлинением светового дня. Уже перевалило за пять часов, и на улице совсем стемнело; однако в те годы эта окраина была еще заселена и обжита, и там, где не горели хаотично натыканные фонари, дорогу озарял льющийся из окон свет. Они были притиснуты практически к самому тротуару, эти дома, отделенные от него лишь узенькой лужайкой; Северус шел по полосатой мостовой — пятно темного, пятно тошнотворно-электрически-светлого — омываемый обрывками теле— и радиопередач, чужих споров и разговоров, хлопаньем дверей, гудением включенных пылесосов — всей этой шелухой маггловской жизни. Он оставил позади кинотеатр — тот давно закрылся в то время, когда Северус повзрослел и пережил их всех; на фасаде здания красовался плакат — афиша чего-то, именуемого "Звездные войны", с напечатанным внизу "25 мая" — название отдалось в памяти отголоском смутно знакомого.

Он осознал, что не думает совершенно ни о чем, и уже не первую минуту — мимолетное ощущение показалось неожиданно приятным. Свернув на оживленное авеню и минуя закрывающиеся магазины, он знал, даже не глядясь в запыленные витрины, кого видят идущие мимо прохожие. Подростка, довольно уродливого, в одежде с чужого плеча, которому неплохо было бы помыть голову, вылечить зубы и, если получится, вообще превратиться в совершенно другую личность, если он хочет быть принят в приличном обществе. Недалеко ушел от того человека, каким был на момент смерти — каким он вообще когда-либо был, если вдуматься — и все же... Ничего больше — ни для кого больше. Никакой Темной метки — только слишком короткие штанины. Никакого Пожирателя Смерти, шпионящего на обе стороны, только безобразный мальчишка. Эти магглы даже не знали, что его зовут Северус Снейп — для них он был просто безымянный никто.

Удивительно, но сейчас это совершенно не мешало. И было облегчением.

* * *

Он долго бродил по улицам, пока не наткнулся на маленькую закусочную. Сквозь опущенные жалюзи пробивался приглушенный свет, а на двери агрессивно-красными лампочками помаргивала надпись "Открыто". Он зашел внутрь. Отделанная хромом и пластиком забегаловка оказалась пустой, если не считать официантки с сигаретой и измученного вида женщины, читавшей газету за столиком в угловой кабинке.

Официантка неторопливо подошла к нему, чтобы принять заказ. Сигарета свисала у нее между пальцев; рыжеватый уголек тлел в колечке черного пепла. Северус редко сталкивался с этим запахом — от силы два или три раза в год, когда закупался летом в бакалейной лавке, и кто-нибудь из покупателей, взяв в магазине пачку, останавливался на крыльце подымить.

— Что принести? — спросила официантка. У нее был резкий голос; Северус не замечал, что уставился на ее руки — крупные, широкие, с неровно обстриженными ногтями — пока она не поднесла сигарету к губам, одарив его насмешливым взглядом.

— Неважно, — ответил он. Его собственный голос прозвучал бесцветно, потому что это действительно было неважно. — Принеси что-нибудь.

— Попросишь что-нибудь — получишь что-нибудь, — она не угрожала и не предупреждала — просто информировала.

— Значит, это я и получу.

— Это и получишь, — согласилась она и ушла.

Разобравшись с устройством жалюзи, Северус повернул их так, что в окно стала видна улица. Мимо проезжали автомобили, проходили люди. Начал накрапывать дождь, заставив черное зеркало мостовой поплыть отражениями магазинов, машин и беспорядочных огней, которыми магглы разгоняют темноту. Все казалось холодным.

Официантка вернулась с кофейником и непритязательной чашкой и молча налила ему кофе. Сам не понимая отчего, он снова уставился на ее руки, и когда осознал, в чем дело, то почувствовал себя вуайеристом.

Это были мужские руки. Официантка откровенно ухмыльнулась; он глотнул кофе, так и не сказав ни слова, и она вернулась к стойке и снова затянулась сигаретой. На кухне гремела посуда; женщина с газетой неслышно плакала в своем углу — то ли и в самом деле читала, то ли притворялась.

Господи Иисусе, насколько же гнетущее это местечко. Просто охренеть можно; он едва не рассмеялся от восхитительной абсурдности происходящего.

Глядя на газету в руках плачущей женщины, Северус подумал, что зря не прихватил с собой книгу. Без нее он не знал, чем себя занять, а значит, был обречен погрузиться в пучину удручающих мыслей о собственном... настоящем. Или будущем?..

Это если предположить, что все происходящее имело место на самом деле. Пока что все вокруг казалось довольно правдоподобным, а по части информации, поступающей от органов чувств, и вовсе убедительным даже в мелочах, но происходило ли оно в действительности? Он никогда не слышал о том, чтобы людей после смерти забрасывало в произвольно выбранный момент из прошлого. Что это вообще такое, какая-то странная вариация на тему временной петли?..

Не исключено, что это попросту шанс послать все к черту и удрать в Белиз. Или на Крит — он всегда питал слабость к Средиземному морю. Может, к этому и сводится все загробное существование — поначалу испытываешь замешательство, поскольку к посмертию путеводитель не прилагается, а потом оборачиваешь все к своей выгоде и делаешь то, что так и не удалось при жизни...

Дверь закусочной с грохотом распахнулась; Северус машинально повернулся посмотреть, кто это так шумит...

И едва не задохнулся от застрявшего в горле кома, потому что на пороге стояла Лили.

Лили, которую последние семнадцать лет он видел только в чаше думосброса — а значит все равно что не видел вообще; Дамблдор наверняка ввернул бы на этом месте какую-нибудь пакость о том, как магия сердца отличается от магии волшебной палочки, но Северус полагал, что у людей попросту дырявая память. Он совершенно забыл эти веснушки у нее на носу — и лишь увидев их заново, припомнил, как она год за годом (и совершенно безуспешно) пыталась справиться с ними при помощи солнцезащитного крема. Забыл он и эти брови — кончик правой слегка задирался вверх, и это бесило Лили, потому что — как она говорила — бровям положено быть одинаковыми. У Поттера — у младшего, Гарри — были точно такие же брови.

А еще он забыл, как она умела сверкать глазами.

Но эту встречу в маггловской забегаловке незадолго до Рождества он не забыл, о нет.

Потому что ее никогда не было.

Вернувшаяся к его столику официантка изучала посетительницу, скучающе приподняв бровь. Если Лили ее и заметила, то не подала виду, но Северус подозревал, что она слишком увлеклась, пытаясь прикончить его взглядом: разгневанная Лили наблюдательностью не отличалась.

— Северус, — прошипела она, так яростно стиснув зубы, что его имя прозвучало как парселтанг. На мгновение Северус опешил, пытаясь понять, что может быть такого ужасного в сочетании его и обеда в маггловской кафешке, но по зрелом размышлении рассудил, что скорее всего ее вывело из себя что-то еще.

Он ждал, молча глядя на нее, не зная, что тут можно сказать. Когда он представлял себе эту встречу, то всегда умолял о прощении призрак, взрослую женщину, которая уже стала матерью и знала все, что он натворил. Эта же девочка не знала еще ничего.

Сверкнув глазами, Лили открыла рот — и снова закрыла, клацнув зубами и уставившись на него еще более свирепо. Хотя, кажется, теперь она отчасти злилась на саму себя.

— Присаживайся, дорогуша, — наконец сказала официантка. Лили вздрогнула — видимо, действительно не замечала, что в закусочной есть кто-то еще.

— Эм-м... Спасибо, — пробормотала она, густо покраснев — этот цвет никогда ей не шел — и, подойдя к столику, неловко села на диванчик напротив Северуса, пытаясь пристроиться поудобнее на жутком маггловском пластике.

— Хочешь чего-нибудь? — скучающе поинтересовалась официантка. — Кроме как поцапаться?

— Ох... Хм-м... — Лили моргнула, совершенно сбитая с толку. Выражение ее лица странным образом снова напомнило ему Поттера — сына, не отца. Вероятно, это было самое запоздалое открытие в его жизни. Шесть лет он только тем и занимался, что смотрел на мальчика и думал о его матери, и все повторял себе, как он ничуть на нее не похож, абсолютно, совершенно, ни на йоту, если не считать глаз. Они глядели на Северуса с тем же укором, с каким смотрела на него Лили в худший период его биографии; и вот он встретился с ней лицом к лицу, и ее сконфуженная гримаска оказалась совсем как у мальчишки.

— М-м-м... Кофе? — произнесла Лили таким тоном, словно спрашивала разрешения. Официантка молча отправилась за кофейником. С ее уходом замешательство на лице Лили стало вновь уступать место досаде; Северус поймал себя на том, что внезапно заинтересовался костяшками собственных пальцев — откуда там мог взяться этот порез? Он так и не проронил ни слова; молчала и Лили.