Джон Осборн - Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер
Элисон. Раз уж мы с тобой встретились тогда, я должна была рассказать о случившемся. Я потеряла ребенка. Не я первая. Судить и винить некого.
Елена. Может, и так. Но я все равно чувствую вину.
Элисон. Ну как ты не понимаешь? Это же нелогично!
Елена. Пусть нелогично. (Спокойно.) Но я знаю, что это так.
Звуки трубы становятся громче.
Элисон. Елена. (Идет к ней.) Ты не должна его бросать. Ты нужна ему. Я знаю, ты нужна ему…
Елена. Ты так думаешь?
Элисон. Может, ты не совсем то, что ему нужно. Мы обе не то.
Елена (отходит в глубину сцены). Когда же он наконец уймется!
Элисон. Ему нужно совсем другое. Что — я сама точно не внаю. Что-то среднее между матерью и* куртизанкой. Оруженосица. Гибрид Клеопатры и Босуэлла[14]. Но дай ему срок… Елена (открывая дверь). Слушай! Будь добр, перестань! Голова раскалывается!
Короткая пауза. Потом труба звучит снова.
(Хватается за голову.) Джимми, ради бога!
Труба замолкает.
Джимми, мне нужно с тобой поговорить.
Джимми (из-за сцены). Твоя подруга еще здесь?
Елена. Не идиотничай, иди сюда! (Идет налево.)
Элисон (вставая). Он не хочет меня видеть.
Елена. Сиди на месте и не будь дурой. Прости. Процедура может быть мало приятной, но я решила отсюда уйти и должна сейчас же сказать ему это.
Входит Джимми.
Джимми. Очередной заговор? (Смотрит на Элисон.) Может быть, ей лучше сесть? У нее несколько призрачный вид. Елена. Прости, дорогая, хочешь еще чаю? Или, может, дать аспирина?
Элисон отрицательно качает головой и садится. Она не в силах взглянуть на них.
Елена (обращается к Джимми с тем решительным самообладанием, которое памятно по их первым стычкам). Ничего удивительного. Она была больна, она…
Джимми (спокойно). Мне не нужен суфлер, я знаю, что с ней случилось.
Елена. И это хоть что-то значит для тебя?
Джимми. Я не испытываю особенного удовольствия, когда вижу боль или страдание. Тебе известно, что в равной степени это был также и мой ребенок. Но (поеживается) это уже не первая утрата в моей жизни.
Элисон. А в моей первая.
Джимми бросил на нее быстрый взгляд и повернулся к Елене.
Джимми. Почему у тебя такой торжественный вид? Что ей здесь нужно?
Элисон. Простите… (Закрывает рот ладонью.)
Елена (подходит к Джимми, хватает его за руку). Пожалуйста, прекрати. Ты что, не видишь, в каком она состоянии? Она ничего не делает, молчит, и она ни в чем не виновата.
Джимми. В чем она не виновата?
Елена. Джимми, я не хочу скандала. Так что, пожалуйста…
Джимми. Нет, давай выясним.
Елена. Отлично. Сейчас я иду укладывать вещи. Если поторопиться, то я успею на лондонский поезд в семь пятнадцать.
Обе женщины взглянули на Джимми; облокотившись на стол, он не смотрит на них.
Элисон ничего тут не подстраивала, пойми. Это я решила сама. Она даже старалась отговорить меня. Но я сегодня вдруг все сразу поняла. Нельзя быть счастливой, если своей ошибкой причиняешь боль другому. Сейчас это уже не имеет значения, но я люблю тебя, Джимми, и никого не полюблю так, как любила тебя. (Отворачивается.) Но я больше не могу! (Страстно и искренне.) Я не могу участвовать в этих страданиях. Не могу! (Отчаянно ждет от него хоть какого-то ответа, но он по-прежнему смотрит в стол и только встряхивает головой. Елена берет себя в руки и обращается к Элисон.) Тебя, наверное, уже не хватит на обратную дорогу, но я еще успею помочь тебе устроиться в гостинице. У меня есть еще полчаса. Я все устрою. (Идет к двери, но Джимми останавливает ее.)
Джимми (тихим твердым голосом). Все бегут от тяжести существования и более всего — от любви. Я знал, что этим кончится. Появится нечто вроде больной жены, и это будет выше твоих чересчур утонченных чувств. (Сбрасывает вещи Елены с туалетного столика и направляется к шкафу.)
За окном раздается колокольный звон.
Бесполезно обманывать себя в любви. В любви нельзя остаться с чистыми руками, это тяжелая работа. (Отдает ей пудру, помаду. Открывает шкаф.) Любовь требует нервов и сил. И если ты неспособна примириться с мыслыо (достает ее платье) о сотрясении своей прекрасной, чистой души (идет к ней), тогда тебе лучше отказаться от мысли жить, как люди, и сделаться святой. (Сует ей в руки платье.) Ты просто не сможешь жить как человеческое существо. На земле надо жить по-земному, выбора нет.
Елена бросает на него взгляд и быстро выходит.
Он взволнован, избегает смотреть Элисон в глаза, подходит к окну. Становится у окна и вдруг с силой ударяет кулаком по раме.
Проклятый звон!
Темнеет. Джимми стоит на фоне окна. Элисон сжалась в кресле. Нарушая тишину, она встает.
Элисон. Прости… Я пойду. (Идет в глубь сцены, но голос Джимми останавливает ее.)
Джимми. Ты не послала цветов на похороны. Жалкого пучка цветов. Ты даже этого меня лишила.
Она хочет идти, но он снова начинает говорить.
Несправедливость лучшей выделки! И голодает кто не надо, и любят кого не надо, и умирают не те, кому нужно умереть.
Элисон идет к плите. Он поворачивается за ней следом.
Неужели я ошибся, думая, что существует неукротимая смелость ума и духа, которая ищет себе такое же мужественное подобие? Сильнейшие создания, похоже, больше всех одиноки в этом мире. Словно старые медведи в дремучем лесу, которым только их собственное чутье подсказывает дорогу. Нет у них стаи, некуда им прибиться. Ведь вопиет не всегда малодушный. (Немного выступает вперед.) Ты помнишь тот день, когда мы познакомились на той пошлой вечеринке? Ты меня, кажется, и не замечала, а я все время следил за тобой. В тебе чувствовалась душевная мягкость, и я подумал: вот что мне нужно. Надо обладать настоящей силой, чтобы хватило еще и на доброту. И только когда мы поженились, я понял, что это вовсе не доброта и не мягкость. Во имя доброты приходится наизнанку выворачиваться, а у тебя волоса из прически не выбивалось.
У нее вырывается крик. Она закрывает рот ладонью. Подходит к столу и опирается на него.
Я, может, и обречен, но я думал, что, если ты меня любишь, это не важно.
Она тихо всхлипывает. Он становится прямо перед ней.
Элисон. Это не важно! Я ошиблась, ошиблась! Я не хочу стоять в стороне, я не хочу быть святой. Я готова все потерять. Готова к тому, что все может пойти прахом.
Он только беспомощно следит за ней.
(Ее голос обретает некоторую силу.) Ты что, не понимаешь? Он погиб! Погиб! Это беспомощное человеческое существо, которое я носила в себе. Я думала, ему там безопасно и спокойно. Ничто не отнимет его у меня. Это было мое, моя ноша. И я все потеряла. (Опускается на пол у ножки стола.) Моим единственным желанием было умереть. Я не представляла, что все так будет. Не ожидала, что будет вот так. Боль и мысль только о тебе и о том, что я потеряла. (С усилием.) Я думала: если бы он меня увидел такой глупой, такой уродливой и нелепой. Какой он хотел меня увидеть. Так вот чем он хотел упиваться. Я горю и хочу только умереть. Вот цена его ребенка и вообще всех детей, какие могли у меня родиться. Но какое это имеет значение! Он просто хотел это видеть. (Поднимает к нему лицо.) Теперь видишь? Вот я в грязи. Ползаю и пресмыкаюсь. (Валится к его ногам.)
Джимми (на мгновение оцепенел. Потом наклоняется и берет на руки ее вздрагивающее тело. Шепчет). Не надо. Ну, не надо… Я не могу…
Она тяжело дышит.
Все будет хорошо. Все будет хорошо теперь. Пожалуйста, я… я… Перестань.
Она вдруг успокаивается.
(Смотрит на нее в изнеможении и говорит с мягкой насмешливой иронией.) Мы будем жить в медвежьей берлоге и в беличьем дупле, будем питаться медом и орехами. У нас будет уйма орехов. Будем петь песни о себе, о зеленой листве и нашей уютной пещере и лежать на солнышке. И ты своими большими глазами будешь следить за моей шубой, и чтобы я держал свои клыки в порядке, потому что я ленивый медведь. А я буду следить за тем, чтобы твой пушистый хвост всегда блестел как надо, потому что хотя ты и красивая, но не очень расторопная белка и не очень осторожная. Всюду расставлены коварные капканы, подстерегающие немного сумасшедших, немного кусачих и очень робких зверушек. Верно?
