Бен Элтон - Попкорн
Скаут: Видите, как он ловко все распределил? Уэйн — это вам не кто-нибудь.
Уэйн (в телефон): Имейте в виду, что я знаю, чего вы там пытаетесь придумать, ребята. Вы надеетесь, что вам удастся сюда спецназ пропихнуть? Группу Коммандос, переодетых под телеоператоров? Даже не надейтесь. Сюда войдут только двое — один телеоператор и один звукооператор. Предупреждаю — они должны быть босиком и только в нижнем белье. Вы слышите, что я сказал? И никаких кальсон или там женских подвязок и так далее. Только обычное белье, в котором нельзя даже иголку спрятать, понятно?
Фарра: Вэлвет, встань нормально, не сутулься и не пачкай кровью жакет — здесь сейчас будет телевидение.
Уэйн (продолжает говорить в телефон): У-гу… сейчас я спущусь вниз и проверю этих ребят, которых вы сюда посылаете. Я их досконально осмотрю, каждую волосинку. Но имейте в виду: если только вздумаете меня дурить, здесь сразу будет еще четыре трупа. И вы сами будете в этом виновны, более того, это увидят на всех телеканалах по всей стране. Пока все. (кладет трубку) Ну вот, а теперь надо подготовить заявление.
Брюс: Я не собираюсь никаких заявлений с тобой делать!
Скаут: Ой, дорогой, а нас что, правда по телевидению покажут?
Уэйн: Еще как покажут, киска, и Брюс тоже будет выступать. А если он не захочет, тогда…
Фарра: Нет, Уэйн, не надо.
Уэйн: Я просто пристрелю его драгоценную дочку.
Брюс: Ну ты! Ты…! Ну чего ты хочешь! Прямо вот так вот сейчас выступать перед всей страной!?
Уэйн: Прямо сейчас и выступать. И тебя будет слушать все население США. И поверь мне, Брюс, мы с тобой станем гораздо более знаменитыми, чем всякие там Элвисы Пресли и Моники Левински. И вот что ты скажешь всему нашему народу: ты скажешь, что сам виноват в том, что мы со Скаут стали такими.
Брюс: Нет, он совсем спятил.
Уэйн: Ты им скажешь, что после того, как лично с нами познакомился и поговорил, ты понял, что мы просто несчастные и наивные дурачки, обычные отбросы общества. И что эти наивные дурачки насмотрелись твоих фильмов, которые и засорили их бедные неискушенные мозги… (берет сумку, в которой находится отрезанная голова охранника и достает оттуда пачку испачканных в крови журналов и газет. Протягивает пачку Брюсу) И ты скажешь, что признаешь то, что твои творения… э-э, черт, как они там пишут, Брюс? Я отметил там маркером, посмотри…
Брюс: Нет, Уэйн, ты что, в самом деле надеешься, что…
Уэйн: Читай, что там написано, Брюс!
Брюс (нехотя читает): «Работы мистера Дэламитри являют собой образец безнравственности, циничной эксплуатации и манипуляции самыми низменными элементами человеческого сознания. Награждение его премией Оскара — это оскорбление памяти безвинно убитых людей, это плевок в лицо скорбящим о погибших по всей Америке». Уэйн, но это все равно ничего не даст! Эти журналисты сами реакционеры, циники, им плевать на все, они против либеральных ценностей!
Фарра: О, господи, Брюс, может, хватит молоть этот вздор. Ради бога, сейчас не время для этого.
Уэйн: Это будет попадание в точку, Брюс, потому что ты сейчас объявишь на весь мир, что я и Скаут, мы просто слабовольные, простодушные люди, которые были… ну как там в Трибьюн сказано…, прочитай-ка, Брюс, быстро —
Брюс: «…оболванены чудовищной голливудской продукцией, изобилующей сценами секса и убийств».
Уэйн: Вот-вот, сценами, которые ты, кстати, сам и создаешь, улавливаешь?! И за которые тебе только что дали Оскара. Так вот ты и скажешь, что теперь твои глаза наконец-то открылись, и ты испытываешь чувство стыда за то, что ты сделал.
Скаут: Вообще-то, вам и впрямь есть чего стыдиться.
Уэйн: Слушай, а у меня идея! Точно, как это я сразу не сообразил, вот это будет класс! Ты откажешься от награды! Вернешь им своего Оскара!
Брюс: Оскара!
Уэйн: Да, вот так с ходу, в прямом эфире, отдашь им статуэтку. Чтобы выразить свое сочувствие по отношению к жертвам твоих фильмов. То есть, к тем людям, которых ты убил моими и ее руками.
Брюс: Уэйн, ты что, не понимаешь, что ничего из этого все равно не выйдет. Неважно, что я там буду говорить или делать, все равно закон есть закон.
Уэйн: Все эти законы — дерьмо собачье, Брюс, и ты сам это понимаешь! Закон он всегда такой, каким люди его хотят видеть. Сегодня этот закон так понимают, а завтра уже по-другому, и никогда он не бывает одинаковым для всех. Для белого человека он такой, а для черного уже другой. Для богатого такой, для бедного не такой. Его можно как хочешь вылепить, как кусок дерьма, любой формы. И никто не знает, в каком виде он будет завтра. Так что, Брюс, увидишь: после твоего выступления мы со Скаут уже не будем считаться подлыми убийцами. На нас уже будут по-разному смотреть: для одних мы станем героями, для других жертвами несправедливости, нас будут называть то монстрами, то святыми, то еще кем-нибудь, смотря кто чего напишет. Мы станем центром, основной темой национальных дебатов! Нас все будут обсуждать, и это обсуждение затронет самые основы нашего общества.
Скаут: Ну разве не прелесть он, когда так вот говорит, а? Я просто балдею от таких речей, и откуда только ты всего этого нахватался?
Уэйн: Телевидение, куколка моя. Все оттуда. Да любой, кто смотрит телевизор постоянно, может таких красивых фраз оттуда набраться, что все описаются.
Брюс: Уэйн, ты хоть себя послушай, чего ты говоришь: «основная тема национальных дебатов», ё-моё! Ну ты даешь! Да ты кем себя вообще воображаешь? Ты же просто отморозок, обычный бандит.
Вэлвет: Папа, не говори так!
Уэйн: А ты не просекаешь, Брюс! Ведь лучше ситуации для такого телерепортажа и не придумаешь. Представь, что все увидят на экранах: король Голливуда, двое знаменитых убийц, умирающая модель с обложки Плейбоя, выцветшая кошелка в виде бывшей жены, испорченное и сексуальное юное создание, кровь, оружие — все, что нужно, здесь имеется. Ни один зритель в жизни не забудет такой сцены. Это навсегда запечатлеется в их мозгах, и только представь себе, Брюс, представь, где бы ты ни появился, они навсегда запомнят тебя таким: как ты стоишь, обняв своих жертв, меня и Скаут, а Брук умирает у твоих ног, произнося последние слова: «Америка, проснись! Мы посеяли ветер, а пожнем бурю!» (звонит телефон) Дорогая, возьми трубку.
Скаут (говорит в трубку): Алло… Это говорит Скаут, чем могу помочь?
Уэйн (выхватывает у нее из рук трубку): Ну что, телевизионщики готовы?
Скаут (обращается к Вэлвет): Так обычно отвечают по телефону в гостиницах, и мне кажется, что это очень приятно. А Уэйн только и умеет рявкать в трубку.
Уэйн: Да! Я иду вниз. В общем, Брюс, ты подумай о том, что я только что тебе сказал. Надеюсь, ты понимаешь, что с вами будет, если ты не выполнишь мои требования. Вернусь обратно через пять минут.
Скаут: Жду тебя, мой герой. (они обнимаются, и Уэйн уходит. Все садятся, с опаской поглядывая на оружие в руках Скаут) Видите, какой он у меня умница, а?
Брюс: Не такой уж он умный, если думает, что я выполню его требования, я не собираюсь говорить то, что он хочет.
Скаут: Скажешь, куда ты денешься. Ты здесь больше не главный.
Брюс: Ты, что, думаешь, я на самом деле буду участвовать в этом цирковом представлении! В этом спектакле по национальному телевидению. И не думай, я не могу этого сделать. Потому что есть такая вещь, которая называется достоинство, есть принципы, которыми не может поступиться настоящая творческая личность, чтоб ты знала.
Брук (говорит еле-еле, с трудом): Меня подстрелили!
Вэлвет: Брук, молчи, ты только делаешь себе хуже.
Брук: Он еще смеет рассуждать о своем вонючем достоинстве.
Брюс: Брук, но это же не я в тебя выстрелил, и вообще, мне еще нужно подумать обо всем этом! Я понимаю, что тебе сейчас плохо, но как только я смогу тебе чем-нибудь помочь, я тут же помогу. Но в данный момент я, к сожалению, бессилен…
Вэлвет: Пап, только я тебя прошу — не надо сейчас рассуждать о достоинстве личности. Это уж совсем ни к чему в данный момент.
Брюс: Но я ведь должен думать об общественном резонансе, о том, какие последствия это может вызвать. То, что они требуют, это просто аморально, это даже неприлично… Они хотят, чтобы я придумывал оправдания убийствам. И так уже люди готовы откупиться от всего, начиная от вождения автомобиля в пьяном виде и кончая…
Фарра: О, господи! Опять он за свое. Слушай, Брюс, смени пластинку.
